Пиеса Шедевр

пиеса

ШЕДЕВР

Действующие лица

ЛЯНА, историк-реконструктор, специалист по холодному оружию. Внешне смахивает на Джоконду. Сперва не одета. Затем в обтягивающем комбинезоне.

КОШАК, робот-уборщик, он же дворецкий. Экстраверт. Одет диковато. Иногда кот.

ВЕРАТА, подруга. Хроник. Одета дико экстравагантно.

ЛЮТА, подруга. Кажется, из СМИ. Одета всегда в стиле реконструируемой эпохи.

Сцена первая.

Комната в «антикварном», но немного разбалансированном по времени стиле: старинная резная мебель, дощатый некрашеный пол, занавески на окнах с частыми переплетами, хрусталь и чисто деревенские вязаные коврики. Сбоку стол, на котором аккуратно разложены и навалены сувенирчики, книги, блокноты. Стойки с тростями, коллекция холодного оружия. В углу кровать с балдахином. Балдахин поднят, и на подушку из окна падает свет. В кровати спит ЛЯНА, по комнате бесшумно ходит антропоморфный КОШАК и вытирает пыль прямо руками, проползает под кроватью, обтирается боком об стены, в общем, собирает пыль. Встает, смотрит на часы, достает из кармана и тщательно вылизывает серебряную ложечку. Придирчиво осматривает со всех сторон, смахивает несуществующую пылинку и демонстративно роняет ложечку на пол.

ЛЯНА (поднимает голову, говорит лениво и недовольно): Нет, ну ты сволочь. Я без тебя знаю, что семь часов. А ты без меня знаешь, что воскресенье. Ну вот лежу я тихо, никому не мешаю, ловлю тихое счастье… (мечтательно) Солнце врывается в сон сквозь приспущенные занавески и ласковым, пушистым зайчиком ложится на закрытые веки. Утро. Сегодня я снова увижу Её.

(голос «гаснет», становится скучным). Признаться, она мне порядком поднадоела. Но это фигня. Не хочу о ней думать.

(снова мечтательно) Солнечный зайчик движется по подушке, и я двигаюсь вместе с ним, стараясь как можно дольше ощущать на лице его доброе сияние. Это нетрудно, видимо, ветер совсем слабый. А значит, утро доброе. Чудесное утро.

Слушай, кошачья морда. Это эссе. И диктофон включи.
(переходит на театральную речь)

Солнцу надоедает игра, и оно, потихоньку подкравшись к краю подушки, спрыгивает на пол. Открываю глаза. Дощатый, крашеный коричневой краской пол чист и местами уже протерт до самого дерева, обнажая многочисленные слои краски разных оттенков коричневого, охры и собственный цвет старой сосны. Раньше слои краски нарастали, словно древесина, отмечая прожитые домом годы. Бабушка красила его чуть не каждое лето, а я не стала. Босые ноги (а по моему дому ходят только босиком, как в Японии, чтобы не оскорбить его чистоту уличной грязью и клинками каблуков) протерли и отполировали его. Теперь пол напоминает пейзажную яшму или сердолик с его невообразимыми рисунками. Мечта дизайнера расцвечена яркими солнечными пятнами, и мне непреодолимо хочется поваляться на этой теплой, медового цвета леопардовой шкуре. Осторожно, чтобы не потревожить золотые искры, поворачиваю голову, но они, чуткие недотроги, уже завели свой озорной и взбалмошный хоровод в солнечном луче. Солнце умеет преображать все вокруг. Как Её улыбка. (голос снова «гаснет», в нем появляются глумливые нотки, словно она кого-то передразнивает, слово «Джоконду» выделяет ЗНАЧИМЫМ тоном, поднимая вверх палец). Сегодня я снова увижу Джоконду. (раздраженно) И тут ты, сволочь, роняешь ложку!

КОШАК (глумливо, дразнясь): Мяу!

ЛЯНА: Сам дурак.

КОШАК (встает в позу юного Саши Пушкина и начинает вещать, передразнивая голос Ляны): Воскресенье, подъем в семь утра, аврал на работе, явиться к десяти! Завтрак в восемь, на двоих, карета в девять тридцать.

ЛЯНА: Ой, ма-а… опять выходной гикнулся… Опять эти вселенски озабоченные лица сотрудников, истерические выкрики журналистов во времени… Журналюги-истерюги… За что мне это?

КОШАК (голосом диктора): Заканчивается 1503 год, а Леонардо и не думает писать Её! Может, и рад бы, но не существует в том времени женщины с этим странным лицом. То и дело возникают под гениальной кистью автопортреты в молодости, и частенько приукрашенные. Все есть. А Её – нет. И когда наступит 1503 год, Ее не станет. Навсегда.

ЛЯНА (Кидает в КОШАКА подушкой, тот ее поднимает и обиженно замолкает)

ЛЯНА Нет, он еще и намекает! Ты кому намекаешь, морда усатая, ты хроника учить вздумал? Эт ты мне рассказывать будешь, что есть у Леонарды красавица любовница, но она уже год как удалилась в свое поместье и находится при смерти? Что есть, то-есть была, лет несколько тому, Мона Лиза, дурнушка-матрона? Мне, хронику описываемого периода?!

(Из настенных часов-кукушки высовывается бюст Пушкина и произносит скрипучим голосом:

Это горюшко — не горе, горе будет впереди.

Тебе, как честному человеку, этого знать не положено.

(КОШАК настораживается, вслушивается),

ЛЯНА (продолжает задумчиво): Это мы пиплу говорим, что все будет хорошо, что образуется, что напишется. А кроме сотрудников, слава богу¸ пока еще никто не знает: есть уже ее портрет, который Леонардо сдуру написал, а потом сбежал из города, спасаясь от разъяренного мужа. Портрет всюду с собой возит, никому не показывает. Говорит, до того хороша, жить без нее не могу. А что еще ему говорить-то?

Видали мы тот портрет. Эт же жуть просто, что случится, если он красавицу вроде меня не напишет. Эт же ведь что тогда в Лувре народу покажут? И что народ с нами наутро сделает, если мы сами, всем коллективом, к неандертальцам не сбежим? Кстати, а это мысль. Откуда-то ведь кроманьонцы с ну о-очень крупным мозгом там взялись? Ну прямо как у современных людей? Ой-ёй.

Раздается дребезжащий звонок старого будильника, потом предупредительный скрип и подобострастное «Здравствуйте» входной двери, и в комнату входит ВЕРАТА, плюхается на кровать.

КОШАК (имитирует «Хорошего» дворецкого): Милостивая госпожа, благородная дама! К вам на утренний компот прибыл дружеский …эээ… пожаловали-с Верата! Лично-с! Во всем блеске их величия-с!

ВЕРАТА: Лян, привет! Нет, ну как тебе новость, что Её с согласия Лувра теперь в лаборатории шефа для всеобщего обозрения выставили?

ЛЯНА: Ой, не напоминай. Я еще и работала в этом гадюшнике двое суток, на третьи иду. Кошмар. Толпа, истерика, на каждом углу, за каждой шторой бойцы спецназа, и еще эти гражданские добровольцы…

ВЕРАТА (закатывая глаза): Дежурят круглосуточно, а некоторые психи, похоже, и бессменно. Одному, например, жена трижды в день бутерброды носит, и ест он их, глаз от полотна не отводя. Давится, а глаз не отводит. Пьёт через трубочку, глаза скоро остекленеют и вывалятся, а он даже не моргает. Только пшикает в них физраствором по очереди.

КОШАК начинает накрывать на маленький журнальный столик, который вывез из-за кулис. Посуда советских времен, с серпами, молотами, звездами, полумесяцами и розанчиками.

ЛЯНА: Реклама — двигатель туризма. Ты прикинь, какую деньгу Лувр зашибает на нашем-то горе. А мы убытки несем, работа, считай, встала. Я вот тут иной раз сяду да подумаю, а может, это они нарочно? Чтоб мы секретик разгадать не успели?

ВЕРАТА: Да иначе нас просто растерзали бы. Может, они думают, что сумеют удержать Её, не дать исчезнуть?

ЛЯНА: Ага, особенно зеваки. Вот прямо возьмут и удержат. Прямо за химо. Собираются поглазеть на обреченное чудо времени, чтобы потом, (передразнивает, трагическим голосом) когда Она исчезнет, гордо сказать – я видел! Искусствоведы туда же, с горечью взирают на задумчивый лик.

ВЕРАТА: Художников жалко, ведь не останавливаются, копии делают, электронным копировальщикам не доверяют…

ЛЯНА: А ты доверяешь? Ну сделают они протрет портрета, а дальше что? Ну воссоздаст он в своем синтезаторе и холст пятисотлетней давности, и кракелюры, и мазочки со всей их химией. Ну а дальше что? Сама же знаешь, в том и фишка, что с Неё копия не снимается. Смертная она. Время её пришло.

ВЕРАТА: Ляна, как ты можешь! Это же такая трагедия для искусства! Сохранить ее — Это наш долг!

ЛЯНА: Ага, трагедия. Для искусства. А для нас, бедных хроников, это что, марципан в кружавчиках? Институт и сам делает копии. (глумливо) Это наш долг. (спокойным и ясным голосом) Только вот знаешь, какая беда? Шедевр повторить нельзя. На то он и шедевр. (жалобно) Ты вот лучше обо мне подумай, мне-то каково, с моей физией, каждый день на работу ходить? Шефу-то весело (передразнивает) «Одна Джоконда исчезнет, другая останется! Заявится полиция: «Где Джоконда?» — а мы им сотрудницу: да нате!».

ВЕРАТА: Да ты что?

ЛЯНА: Я ж говорю, нехороший человек. А на мое отношение к этой гнусной работорговле с элементами подлога и моральные переживания, когда я пробираюсь в кабинет, прикрываясь от зевак и журналистов папкой, ему наплевать. За это я варю ему кофе без сахара. А когда сильно достанет — с солью и перцем. Дескать, вживаюсь в роль.

ВЕРАТА (хихикает). А ты правда участвовала в конкурсе на Неё? В «Мисс Джоконде»?

ЛЯНА: Ага. В первом. Маразм названия в те годы до меня еще не дошел. Юная была, неопытная…

ВЕРАТА И?..

ЛЯНА: …И получила второе место. И вручавший призы старикашка, стилизованный под дожа, сказал, пожимая мне руку, (с манерами напортачили, демократы чертовы, никакой тебе куртуазности!), что единственное, чем я от нее отличаюсь, так это улыбкой, что и сводит на нет все слабое сходство. Девица, получившая Гран-при, улыбается гораздо «джокондее».

ВЕРАТАА ты?..

ЛЯНА: …А я ничего, я смиренная вышивальщица. Потом он долго как бы незаметно растирал кисть руки (а вот когда ручку целуют, очень неудобно кавалеру пальцы ломать — так что сам виноват, в стране демократия, эмансипация и тренажерные залы. Почти заменяет 10 часов вышивания в день), а я утешилась счастьем в глазах Длинной Ложки, над которой старикашка еще не так изгалялся.

ВЕРАТА: Шесть лет уже… А Леонардо все не чешется.

ЛЯНА: А куда ему-то спешить? Он-то не в курсе. И потом, это для нас шесть, потому что шесть лет назад какой-то псих истерику начал. Мог и раньше начать. Но хотелось бы, конечно попозже. А еще лучше вообще без истерик. Вот у меня, например, пока на лабораторию машину выделяют, семь пятниц на неделе и вечное лето. Время-то относительно. Ты думаешь, сто лет вперед сейчас никто локти не кусает, думая, что Леонардо вот-вот рождественских хорал запоет?

ВЕРАТА: А ведь правда… Никак я к этим вашим парадоксам временным не привыкну! Не понимаю, как ты можешь сразу в нескольких временах жить и анахронизм не подцепить?

ЛЯНА: Так ведь тренировка. Сидишь и зубришь, что с чем едят, куда на балу какую ногу ставят, как какую вещь в руки берут, кого «сэр» и на Вы, а кого пинком под зад, а после обязательно сменить туфлю.

ВЕРАТА: Я бы не смогла, наверное. А почему у тебя всегда пыль?

ЛЯНА: Ну, не всегда, предположим. Только к приходу гостей. Вон, смотри, за ореховой панелью, натуральное дерево, кстати, там ЖК монитор…

ВЕРАТА (взвизгивает и бросается смотреть): Где достала? (любовно возит по экрану пальцем, КОШАК страдальчески морщится, отворачивается, чтоб не видеть святотатства)

ЛЯНА: Ну, где взяла, там еще есть. Он хоть и антиквариат, но в моей квартире, сама смотри, штука инородная. Вот и торчит за панелью. Я к чему веду, здесь по сюжету даже пылесос еще не изобретен.

ВЕРАТА (озадаченно): Это как? А грязь?

ЛЯНА: А вы думали, легко жить в антикварных условиях эксцентричному сотруднику Института Времени? Особенно если он не настолько эксцентричный, как хочет показать. Просто эксцентрику окружающим почему-то проще принять, чем мой истинный характер. Ну не вписываюсь я в ваш уютный мирок! Мне в нем неуютно…

ВЕРАТА (отрешенно, не отрываясь от монитора): Да ты что?.. да, пыльно, конечно, да…

ЛЯНА: Маскировка, мимикрия и ловкость рук, исключающая мошенство. У Кошака программа такая — стол не трогать, пыль к приходу гостей обратно ровным тонким слоем рассыпать (везде, кроме ванны, диванов и пола), шерсть с боков на стены навешивать, маскироваться под веник. И никакой грязи, и все довольны и счастливы, и никому моя инакость глаз не колет. Меня даже лю-ю-бят!

ВЕРАТА (отрываясь от монитора и включаясь в происходящее, весело):

Дурочка!

ЛЯНА (так же весело отзывается): Да где уж нам, с нашим-то средневековым палашным рылом!

ВЕРАТА (бродит по комнате, оглядывается, подходит к стойке с тростями, к столу): У тебя тут как в музее!

ЛЯНА (весело, поддразнивая) Скажешь тоже, как в музее! Ты это в каком публичном музее подлинники видела? А стол у меня — заповедник. Там как бы валяются как бы в творческом беспорядке (а то и в самом натуральном, если честно, мне раз плюнуть — сотворить творческий беспорядок где угодно) разные интересные штучки и иновременные сувениры. Естественно, подлинники. И как бы я их ценности значения не придаю. Как бы сибаритствую. У меня этого времени!... Завались!

ВЕРАТА: Ой! А у меня с ним напряг! На работу опаздываю! Побежала!

ЛЯНА: Здрасьте! А завтрак? На две персоны? В пижонском стиле?

ВЕРАТА: Потом! (убегает)

КОШАК начинает убирать со стола.

ЛЯНА (ехидно): А мне, по-твоему, завтракать не обязательно? (Садится к столу, ковыряется в тарелке)

КОШАК отходит от накрытого стола, продолжает уборку.

ЛЯНА (явно придираясь): Кошак! Убери! (Встает из-за стола, берет в руки трость, взмахивает ею, ворчит). Анахронизм. Да я вся сама по себе анахронизм. И невдомек тебе, дорогой сосед-ангистетик, что считает опасным анахронизмом шпагу у бедра, но готов принять как прикол имиджмейкера тяжелую трость с шипастым набалдашником, кто я и что я на самом деле.

(передразнивает) Ах, опасное оружие? Нет, что вы, это я ногу вывихнула!

У меня таких тросточек — пруд пруди, сама лично шипы на булаве размещала, чтобы и опираться было удобно, и вмазать при случае не слабо.(делает несколько фехтовательных движений, возвращает трость в стойку, берет другую, рассматривает) Конечно, в каком-нибудь двадцатом веке такая лажа не прошла бы, все одно опознали бы, да совре́менники послабей на фантазию, хоть оружие по-прежнему запрещено. (фехтует уже этой, проговаривая мысли в такт выпадам)

Я, может, и в историю-то пошла только потому, что руки сами к клинкам тянутся… А где в наше время человеку пофехтовать в свое удовольствие можно? Да нигде. Не нужны мне ваши нетовские рубки на джойстиках. Лучше смотаюсь куда-нибудь пораньше да возьму пару уроков у маэстро. Для повышения общей осведомленности с нравами исследуемого периода. И, естественно, объектом исследования. Если мне машину выделят. Только мало их, машин этих, и практически на износ теперь все до единой работают, только-только успевают профосмотр пройти — и снова на маршрут. Все исследования, кроме одного, встали. (атакует Кошака) Оп-лллЯ!!!!

КОШАК, (уворачиваясь от трости-шпаги, протирает стойку для тростей, затем переходит к столу-заповеднику

ЛЯНА: А-а-а-а! (бросается в атаку, энергично выделяя каждое слово движением шпагой, говорит агрессивно, с экспрессией) Пасут коллеги Леонардо, крышуют, каждый шаг незаметно с пяти точек отслеживают, на видео в реальном времени снимают, на каждом углу торчат, в каждой таверне… То и дело знакомое лицо в набросках встречаю, в скрытом фонде. И вот, что интересно, ни грамма отточенного интеллекта в глазах. Типичные дебилы начала шестнадцатого века. Мне ли этот контингент не знать! Вон, набросок аборигена на столе валяется. Правда, не да Винчи, Рафаэль. Но случай, как сказал бы доктор, типический-типический! шизотипический, я бы даже…. (разворачивается к столу, видит около него Кошака, рявкает)

ЛЯНА: Кошак, брысь!

КОШАК, поворачивая к ней голову, делает неловкое движение рукойи роняет со стола стопку книг. Ошалело мигнув, не прикасаясь к хрустнувшей бумаге, бросается под кровать.

ЛЯНА: Знает, кошка… Вот черт… Теперь три дня будет свой позор переживать, ползать по полу вязаным половичком. А мне от это легче? Потом еще неделю стол, как положено, будет от пыли издали очищать. Соплесосом… Вот так тебе и надо, терпи прелести антикварных робопрограмм. Зараза. Придется теперь все это поднимать аккуратно, что б остатки не угробить. Главное, не застраховала вовремя, дурочка. Хорошо хоть, книжки на части не рассыпались. Ну-ка, а что тут тогда потеряло историческую ценность и распалость?

Садится на пол, перебирает рассыпавшиеся бумажки

Вот это да! А я уж и забыла про тебя! Сколько ж мне лет было, когда мамуля подарила этот блокнотик? Бумажный, дорогущий. Не подлинник, конечно, чистых подлинников сохранилось во всем мире не более сотни, но очень хороший поздний новодел. Да и ему уж, наверное, сотня есть. Красавец! Это из тебя листочки выпали? Ну да, вот, по линии вклейки… Я их вырвала тогда, помню, а потом обратно вложила. Дорожила я тобой, но дорожила-то по-детски… Взрослый в сейф бы положил, пылинки сдувал с белых страничек, а я в тебе, помню, самые потаенные мысли записывала. Все-таки дети мудрее взрослых.

Вот они, листочки, под пальцами. Подожди, родной, сейчас пластик возьму, да на работу позвоню. Болею я. А что любопытством, это никого не касается. Не помрет там шеф один день без кофе. (злобно фыркает) Придумали тоже, у старшего научного сотрудника (!) отнять проект по сравнительному изучению характеристик клинков, бывших на вооружении Фландрии на 15 октября 1523 года включительно, и перевести в секретарши (!(!)), мотивируя тем, что машин для моей работы нет, в ближайший год не предвидится и вообще меня к ним на милю подпускать нельзя для чистоты эксперимента с Леонардо. Собаки рыжеи! Псы смердячие! Шавки… (резко меняет тон на задумчивый) Кстати, от лаборатории шефа до ангара как раз миля и есть. А бешеной собаке семь вёрст не крюк…Отняли у девушки единственную радость в жизни…
(мечтательно цитирует)

о мой любимый

гибок стан твой и прям

а голос звенит –

пой мне, любимый, песню свою!

взгляд твой остёр

а движенья легки

в мире дороже тебя нет ничего

и чего убоюсь я, пока ты со мной?

(фыркает)

Перебьются как-нибудь без меня, монстры. В конце концов, от моего дома до ангара еще дальше. У меня алиби! И горе. Роботяра подтвердит.

И законный выходной. Завтра оформлю. Да хоть бы и прогул…. Стоп, подруга. Это не прогул, это же акция протеста! Это вам за то, хмыри лабораторные, что я уже месяц с тенью махаюсь! Я устала кофе подносить и по лаборатории шмыгать! Котяра! Пуфик!

КОШАК осторожно выбирается из-под кровати, подползает к ЛЯНЕ, сворачивается в клубок и начинает мурлыкать.

ЛЯНА: Да нет, ты-то как раз пшел вон, не подлизывайся, но сперва пуфик притарань или коврик какой помягче. Желаю с комфортом читать. И кофеинуса принеси полчашечки! Черного, без сахара!

КОШАК разочарованно замолкает и идет за кофе. Подает его и снова нехотя лезет под кровать.

ЛЯНА: Вот так, листочки между пластиковых створок, теперь и почитать можно, если осторожно… Это сколько мне было? Лет 12, да? Пожалуй, да… (Читает вслух)

«Когда человек устает, он ложится спать. Кто и когда задумывался, почему в действительности люди засыпают летаргическим сном? Может быть, они чувствуют себя чужими в этом мире? Может, постоянному притворству предпочитают забытье?

Правда ли, что время — это река, в которую нельзя войти дважды? У времени нет начала и конца — они сродни границам Вселенной. Но у Вселенной есть начало. И кто знает, может, в миг смерти и рождения Вселенной встречаются и спаиваются воедино Прошлое и Будущее. И великая Река вечно несет свои воды вперед — к началу. А жизни человеческие — лодки на этой реке, полной тихих заводей, быстрин и водоворотов.

Каждый сам ведет и чинит свою лодку. Кому-то достанется шхуна, кому-то убогий плот. Кто-то всю жизнь просидит в данной ему при рождении, а кто-то перестроит, изменит до неузнаваемости, поднимет новые мачты и паруса, придумает более совершенные весла и киль…Захватит чужую. Но все они спускаются вниз по течению — от рождения к смерти, течению слишком сильному, с порогами и водопадами, слишком стремительному, чтобы смог бороться с ними даже и современный мотор. От берега к берегу — пожалуйста, вперед — хоть галопом, а назад…»

какое-то время задумчиво сидит, машинально играя пластиковой кассетой с текстом, потом роняет её, спохватывается, но уже поздно: кассета раскрылась, листочек от удара рассыпался на фрагменты.

ЛЯНА:(резко, требовательно, словно приняв какое-то решение): Эй, кошак! Подь сюды! Пластик и пыль на полу собрать и утилизировать! Вещи на столе не трогать! Диктофонную запись за текущие сутки остановить и уничтожить! На ближайшие три дня твоя программа без изменений.

(смотрит на настенную кукушку.

Пушкин высовывается и неодобрительно говорит:

В тот день осенняя погода

стояла долго на дворе,

снег выпал только в январе

ЛЯНА:(решительно) так, до работы еще есть полчасика, можно посчитать бриллианты! (Садится к столу, раскрывая рабочую панель, и задумывается, уткнувшись взглядом в каталожный список своей коллекции. Через какое-то время она зевает, трёт глаза…)

Кошак! Диктофон!

КОШАК из-под кровати: Стёр я, стёр!

ЛЯНА: Теперь снова включи! И кофе мне принеси. Ужас как спать хочется. А ведь нельзя, на работу скоро… ну ничего, я на минуточку прилягу…

КОШАК: приносит кофе: Прошу, пани!

ЛЯНА: Спасибо. Поставь на стол, сейчас выпью. Так, уточняю программу. Мне не мешать. Будильник отключить.

(прихлебывает из чашки, морщится, ставит чашку обратно и зевая идёт в кровать)

так, я на минуточку… да… на минуточку… что у нас еще, пока не забыла?... ах, да…На воскресенье пригласить на ужин Люту и Вератту. Ужин в шесть вечера. Меню в стиле провинциального минимализма постперестроечного периода. И смотри, чтоб никакой синтетики, а то демонтирую!

КОШАК Всем видом демонстрирует желание угодить, но не может удержаться от какой-то чисто кошачьей шкодливости.

Гаснет свет.