Пифия - 3. Пока ты дышишь

Я приду к тебе на помощь.

Я с тобой пока ты дышишь.

Было так всегда, ты помнишь?

Будет так всегда, ты слышишь?

Алена Свиридова

Проснулся Зверь в кромешной темноте,

И Богу была названа цена.

Владимир Скобцов

Услышав звук приближающихся шагов, Ух сразу навострил уши, за которые и получил свое имя. Уши у него приметные – широкие и оттопыренные. Наверное, поэтому он слышит лучше всех маленьких детей и даже лучше многих больших. Но о последнем Ух старался никому не говорить. Скрывать он начал это с тех пор, как Рвач ударил его, когда понял, что маленький слышит лучше него – большого охотника.

Рвач тогда очень сильно ударил. Из носа сразу потекла кровь, потом несколько раз стошнило, и долго болела голова. Ух не хотел, чтобы у него болела голова, и чтобы текла кровь, и чтобы тошнило, поэтому старался не попадаться Рвачу на глаза, а когда это не удавалось, молчал и отворачивался, чтобы случайно не встретиться взглядом. Рвача боялись многие. Не только маленькие, большие тоже, даже охотники. Потому что он злой и может избить любого.

Сейчас Рвача не было рядом. Ух повеселел, для него не составило труда узнать по походке приближающегося человека. Еще до того как охотник вышел на свет, Ух уже знал, что это Кай, и что он возвращается не с пустыми руками, а с добычей. Поэтому и припустил в сторону охотничьей тропы, откуда доносились шаги.

На плече Кай нес большой бледно-красный мешок. Вернее Ух так подумал, пока не увидел торчащие оттуда маленькие ножки в мерзких ботинках. Ботинки хорошие дети не носят, ни большие, ни маленькие – так сказал жрец. Только плохие, которые забыли Родителя, предали его! Ух не знал: как это предали, но из слов жреца понял, что это что-то очень плохое. Поэтому Родитель и сердит на плохих детей, которые носят мерзкие ботинки.

— Привет, Ух, – сказал Кай и улыбнулся выбежавшему навстречу мальчишке.

— Кай! Кай! – закричал в ответ Ух. Произнести вслух длинное слово «привет» ему почему-то никак не удавалось, хотя в голове он без труда проговаривал и более сложные слова. Почему так? Вот бы знать.

Кай поправил на плече сползающую ношу, при этом вниз свесилась маленькая ручка в таком же, под цвет мешка, бледно-красном рукаве. Теперь Ух понял, что это никакой не мешок, а большая куртка – взрослая, хотя и надета на такого же, как он, малыша.

— Ма́кий? – спросил он, ткнув пальцем в куртку.

— Маленькая, – поправил его Кай и кивнул.

«В куртке девочка, – сообразил Ух. – Плохая девочка». Он побежал рядом с охотником, стараясь заглянуть девочке в лицо, но капюшон куртки прикрывал голову пленницы, и лица разглядеть не удалось. Девочка либо спала, либо была без сознания и не шевелилась. «А может она мертвая?» – подумал Ух, но тут же отбросил эту мысль. Кай не любил убивать детей, особенно маленьких, даже плохих.

Появление охотника заметили. Навстречу уже спешили хорошие дети, любящие Родителя. За спинами больших держались маленькие. Ух заметил Леду, она приветливо улыбалась Каю. Леде нравился Кай, и она не скрывала своей радости. Но тут вперед выступил Рвач. Леда сразу изменилась в лице и отступила назад, прячась за спинами встречающих. Она тоже боялась Рвача.

Ух видел, как однажды Рвач схватил Леду, повалил на землю и сделал ей больно. Она плакала, закусив губу, слезы бежали у нее по щекам, а по ногам – кровь. Ух очень жалел Леду, но не решился помочь ей. У Рвача было такое страшное лицо, что он, наверное, убил бы любого, кто попытался ему в этот момент помешать. Он даже Кая чуть не убил, когда тот вступился за Леду, хотя Кай лучший охотник в доме, и все это знают.

— Маленькая, – объявил Кай, потом снял с плеча свою ношу, чтобы собравшиеся дети смогли ее рассмотреть, и хотел уже было идти дальше.

Ух знал, куда он направляется – в храм, где жрец разговаривает с Родителем. Туда же охотники относили всю добычу, а жрец решал, как с ней поступить. Но вставший на пути у Кая Рвач не пропустил его.

— Мой, – сказал он и указал на нож, висящий у Кая на поясе.

Раньше Ух не видел этого ножа. Кай вообще не пользовался ножами. У него их никогда и не было! Видимо, он раздобыл нож на охоте. Но Рвач хотел себе добытый Каем нож, хотя у него и так уже было два. Он повсюду ходил со своими ножами, даже спал, не отцепляя их. Ух не понял, зачем Рвачу еще один нож. Кай тоже этого не понял.

— Мой, – сказал он.

Вместо ответа Рвач толкнул Кая в грудь. Сильно толкнул. Кай отшатнулся и выронил девочку, которую держал на руках.

Девочка упала на землю, но не проснулась. Наконец-то, Ух смог ее рассмотреть. Удивительно, но у нее на голове были волосы! Очень длинные, чуть ли не до плеч! Ух никогда таких не видел. Набравшись храбрости, он опустился возле плохой девочки на колени и дотронулся до ее волос. Какие же они были мягкие! Как волокна белого мха, который рос на стенах и на потолке в подземных ходах, за Домом хороших детей. Ух и дальше бы перебирал эти удивительные волосы, но тут бросившийся на Кая Рвач задел его ногой и опрокинул на землю. Может быть, он даже сделал это нарочно. Кай увернулся от летящего на него противника и схватился за добытый на охоте нож. Одновременно с ним Рвач тоже выхватил свои ножи.

— Нож… нож… – прокатилось в толпе.

Между детьми часто вспыхивали драки, но до сегодняшнего дня Ух не видел, чтобы кто-нибудь из противников хватался за оружие. Он проворно отполз в сторону, чтобы Кай с Рвачом не порезали его своими ножами и не затоптали во время драки. Еще он боялся за девочку. Хотя она была плохой, Ух не хотел, чтобы дерущиеся охотники поранили ее.

Зажав в каждом кулаке по ножу, Рвач теснил Кая к стене. Он с такой скоростью размахивал руками, что Ух иногда даже не мог разглядеть мелькающих во воздухе клинков. Каю с трудом удавалось избегать его выпадов, но Ух понимал, что это продлится ровно до того момента, как Рвач зажмет Кая в углу или прижмет к стене. Внезапно одно из рубящих воздух лезвий задело безоружную руку Кая, и оттуда брызнула кровь. Охотник побледнел, а его противник, наоборот, довольно оскалился. Кай еще отмахивался своим ножом, но его силы уходили вместе с капающей из раны кровью. Ух подумал, что скоро Рвач убьет Кая. Он не хотел этого, но ничем не мог помочь истекающему кровью охотнику. Никто из детей не мог.

Но тут за спинами собравшихся раздался повелительный голос жреца:

— Стойте!

Рвач проворчал что-то неразборчивое – возможно, это были даже не слова, а скрежет его зубов. Рвачу не терпелось добить раненого противника, но он не посмел ослушаться приказа и опустил руки. Кай вставил свой нож в ножны и зажал ладонью полученную рану. Он все еще с опаской поглядывал на Рвача, а тот буравил его ненавидящим взглядом.

Тем временем жрец прошел через толпу расступившихся детей, которые при его приближении виновато опускали головы, но не подошел к затеявшим драку охотникам, а остановился перед лежащей на земле девочкой. Его хмурое лицо осветилось радостной улыбкой.

— Ты поймал ее? – спросил жрец у Кая.

Тот еще тяжело дышал после драки и не смог ответить, поэтому лишь утвердительно кивнул.

Жрец опустился возле девочки на колени, как это недавно сделал Ух, снял с нее бледно-красную куртку, ощупал худенькое тельце и проверил пульс на запястье.

— Она жива! – заключил он. – Хорошая добыча. Родитель радуется. Мы радуемся.

— Мы радуемся! – хором повторили дети вместе с Ухом.

Жрец поднял девочку с земли, заботливо убрал упавшие на лицо волосы и объявил:

— Кай хороший охотник! Кай заслужил награду!

Приободрившийся Кай тут же коснулся ножа на боку и спросил:

— Мой?

— Оставь себе, – ответил жрец, даже не взглянув на него.

Но такое решение не понравилось Рвачу. Он ударил себя в грудь и заявил:

— Я сильный! – потом показал на окровавленную руку своего противника и добавил. – Кай нет! Я убить Кай! Нож мой!

Жрец покачал головой, потом поднял с земли куртку плохой девочки и швырнул ему.

— Ты хороший охотник. Вот твоя награда.

К удивлению Уха, Рвач не обрадовался подарку. Его лицо налилось кровью, он злобно взглянул на Кая, разорвал пополам полученную в награду куртку, бросил обрывки под ноги и зашагал прочь. К Каю тут же подбежала Леда и зажала рану специально приготовленной тряпкой.

Ух вздохнул. Он понимал, что Леда никогда не посмотрит на него таким взглядом, каким она сейчас смотрела на Кая. Хоть обе руки себе изрежь, все пальцы поотрубай – не посмотрит. А ему так этого хотелось. Он поискал глазами принесенную Каем девочку. Та так и не пришла в себя и неподвижно лежала на руках у жреца, который направлялся к родительскому храму.

«Как же она крепко спит», – подумал Ух о маленькой незнакомке и, не осознавая, зачем это делает, пошел следом.

* * *

Перед входом в храм стояли два врытых в землю тотема. Ух не знал, что это такое, а спросить у жреца не решался, чтобы ненароком не рассердить его и, что еще хуже, не разгневать Родителя. Дети, которые словами или своим поведением злили Родителя, умирали в страшных мучениях. Ух предпочел бы погибнуть от ножа Рвача или в когтях злобных оргов, чем почувствовать на себе родительский гнев.

Стоило Уху подумать, что он случайно или по незнанию может рассердить Родителя, как его охватила дрожь. Однажды во сне он даже описался от страха. Хорошо, что, кроме Леды, об этом никто не узнал, особенно Родитель. Он не любит трусливых детей и непременно наказал описавшегося малыша, если бы узнал о его страхах. Но Ух спрятался в шалаше у Леды, пока та стирала его штанишки, а она никому не сказала о его проступке. Среди больших девочек Леда больше всех нравилась Уху. Не только потому, что она учила маленьких: рассказывала, какие грибы годятся в пищу, а какие нет, показывала, как брать жгучих улиток, чтобы не обжечь пальцы, объясняла, как не заблудиться на охотничьих тропах, а главное за то, что Леда была доброй. Доброй и смелой. Ведь умолчав об описавшемся малыше, она тоже могла разгневать Родителя, как и испугавшийся Ух.

Приблизившись к тотемам, которые походили на деревянные столбы с вырезанным изображением Родителя, Ух отбежал в сторону. Он горячо любил Родителя, но боялся его сильнее, чем любил, поэтому старался не попадаться на глаза даже вырезанному на столбах изображению. В отличие от Уха, жрец с девочкой на руках смело направился к тотемам. Еще бы! Ведь он день и ночь разговаривает с Родителем в храме и, наверняка, знает, что делать, чтобы не злить его.

Прежде чем войти в храм жрец всегда клал на столбы руки и просил Родителя о помощи и защите. Ух видел это множество раз, но сейчас жрец прошел мимо, даже не взглянув на тотемы. Ух застыл на месте, вытаращив глаза, даже рот открыл от изумления! В голове пронеслись дикие, жуткие мысли: «Жрец забыл о Родителе?!» Но такого просто не могло быть! «Или он спешит… — Уха бросило в жар, и стало трудно дышать, — отдать плохую девочку Родителю на съедение?!»

Если бы Ух сумел глотнуть воздуха, то, наверное, закричал – настолько ужасным было его собственное предположение. Когда ему все-таки удалось сделать вдох, кричать стало уже поздно – жрец с девочкой на руках скрылся за пологом из звериных шкур, прибитых над входом в храм. Лишь он один мог входить внутрь. Так объявил Родитель! Никто из детей не осмелился бы нарушить родительское повеление. Ух знал, что жрец не простит неповиновения, а Родитель – и подавно. Поэтому он оббежал вокруг храма и, навострив свои чуткие уши, прижался щекой к боковой стене.

Сначала за стеной раздавались только торопливые, шаркающие шаги. Потом Ух услышал шелест одежды, учащенное дыхание жреца, а затем и его сбивчивый, взволнованный голос:

— Какая ты… хорошенькая…

Ух насторожился. Вроде бы обычные слова. Леда тоже называла его хорошим. Но когда она говорила с ним, ее голос звучал по-другому, совсем не так, как у жреца. Леду было приятно слушать, а сейчас Уху хотелось убежать. Убежать и спрятаться, как он спрятался, когда обмочил свои штанишки.

— мягкая…

Убежать захотелось еще сильнее. Но девочка, которую жрец принес в храм, не могла убежать. Она вообще не могла пошевелиться! Даже закричать не могла!

Заметив на стене щель между неплотно пригнанными железными листами, из которых был сооружен храм, Ух приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь.

Храм освещался светлячками, посаженными в пустые стеклянные бутылки, но, видимо, их света жрецу было мало, и он зажег несколько сальных свечей. Они горели так ярко, что Ух невольно зажмурился, а когда проморгался, увидел жреца. Тот стоял боком к стене, за которой притаился Ух, а перед ним на большом, широком столе лежала спящая девочка с мягкими волосами. Только на ней уже не было одежды. Жрец гладил ее голое тельце и часто дышал, как преследующий добычу зверь. Ух испугался, что он сейчас зарычит. Но жрец не зарычал. Одна его рука скользнула куда-то вниз, другая стиснула колено девочки, так что пальцы впились в гладкую кожу. Жрец задрожал, будто ему внезапно стало холодно, и принялся тихо по-звериному подвывать.

Глядя на лежащую на столе девочку, Ух вдруг увидел на ее месте себя – смертельно испуганного и беззащитного. Он не хотел на это смотреть. Ему было больно и страшно. Жрец что-то говорил, но Ух не разбирал слов.

Он в ужасе замотал головой и ударился лбом в железную обшивку. Металл глухо загудел. Стоящий посреди храма жрец выпустил ногу девочки, втянул голову в плечи и обернулся на звук. На его обвисших щеках горели красные пятна, лоб покрылся каплями пота, а пальцы левой руки – той, которой он тискал девочку, сжались в костлявый кулак. Ух скорее зажал ладошками рот, чтобы не пустить рвущийся наружу крик, и со всей своей прытью, на которую только был способен, бросился прочь от храма.