Пир неприкаянных

Когда Дед-и-Баба вышло на высокое крыльцо старого фермерского дома, ветер уже поднялся. Он раскачивал простое кресло-качалку с клетчатым пледом и гонял по некрашеным доскам пола пожухлые шепотливые листья. Дед-и-Баба посмотрело на горизонт, который в последнее время все больше напоминал не тонкую линию, а широкую полосу тьмы, и понюхало воздух. Пахло дождем, который еще прятался в тучах, увядшими от ранних заморозков бархатцами и почему-то псиной. Хмыкнув, Дед-и-Баба свистнуло. Свист получился тихий и неуверенный, потому что зубов у него осталось всего два, по одному на Деда и на Бабу. Но тем не менее, свист был услышан: из кустов, которые росли у гравийной дорожки, ведущей к дому, вылез облезлый пес. Он выглядел таким же старым и поношенным, как и дом, и кресло, и плед, и само Дед-и-Баба. Пес поднялся на крыльцо, повиливая длинным, когда-то наверняка пушистым хвостом, и улегся у ступеней.

Дед-и-Баба село в кресло-качалку и накрыло ноги пледом. Потом оно достало из кармана жилетки помятую пачку сигарет и спички. Немного повозившись, оно подожгло сигарету, не прикуривая, а потом откинулось в кресле и стало рассматривать тьму горизонта.

В зыбком свете сумерек, которые длились уже больше месяца, стена темноты казалась живой - она клубилась и мерцала оттенками черного. Она явственно двигалась вперед, к ветхому домишке. Ветер крепчал, то и дело раздувая огонек сигареты, от которой Дед-и-Баба не затянулось ни разу. И вот, с очередным порывом, от стены отделился кусочек тьмы. Он пролетел мимо дома, как небольшое черное облако, такой же невесомый и зыбкий. Потом - еще один, и еще.

Дед-и-Баба довольно ухмыльнулось. Наконец-то, граница открылась. На одну ночь она стала зыбкой и пересекаемой. Конец октября, время сумерек, время старых сказок и неожиданных гостей. Дед-и-Баба было слишком древним, чтобы ходить в гости, но стол его всегда был накрыт на случай, если неприкаянный странник заглянет в их дом. Дед-и-Баба щелчком отправило окурок в пепельницу, стоящую на перилах.

Облезлый пес, словно учуяв что-то в летящих мимо крыльца обрывках тьмы, поднял голову. Глаза его, обращенные к горизонту, светились оранжевым.

***

Обрывки тьмы проносились мимо старой фермы все чаще и чаще. Их поток густел с каждой минутой. Пес вопросительно оглянулся на существо, сидящее в кресле-качалке. Очевидно, Черный Ветер поднялся, а значит, пришло время звать гостей. Почему медлим? Дед-и-Баба как завороженное рассматривало потоки тьмы, которые раскачивали ветви облетевших яблонь, что росли вокруг дома. Пес нетерпеливо зарычал, потом почти по-человечески вздохнул, подошел к креслу и стянул с Деда-и-Бабы плед. Существо встряхнулось, всплеснуло руками, подхватило с пола ветхую ткань и тяжелыми шагами ушло в дом, что-то неразборчиво бормоча под нос.

Пес некоторое время ждал. Он смотрел на гравийную дорожку, что вела к дому. Его уши подрагивали от напряжения, пытаясь уловить малейший шорох. Все было тихо.

Потом Дед-и-Баба вышло из дома, неся с собой запыленный стакан, плеснуло в него янтарного напитка из квадратной бутылки с затертой этикеткой, и поставило стакан на верхнюю ступеньку крыльца. Рядом оно положило сухоцвет, восковые лепестки которого были то ли темно-оранжевые, то ли бордовые. А потом, после недолгих поисков по карманам затасканной жилетки, возле сухоцвета легла алая лента.

Ловушка была готова.

Дед-и-Баба зажгло старый фонарь, висевший под потолком на крыльце, и подвинуло кресло ближе к лестнице, чтобы лучше было видно гравийную дорожку и ступени. Пес довольно облизнулся и сел рядом, напряженно подобравшись в предвкушении. Черный Ветер крепчал, начиная закручивать тьму в тугую спираль вокруг старого дома.

Сложно сказать, сколько они ждали. Но вот тишину нарушил новый звук. Тяжелый удар, стон, возня, а потом шаги. Мелкие камушки размеренно поскрипывали.

Из тьмы вышел человек. Взъерошенный, неопрятный, шатающийся. Он шел, грозно насупившись, сжимая и разжимая кулаки. Пес повел носом - пахло от человека страхом. Их первый гость – из тех, кто гневается от страха.

Человек подошел к ступеням и что-то стал громко и торопливо говорить. Но еще не время для разговоров, потому пес не слушал. Он обратил внимание на то, что когда Дед-и-Баба, сохраняя молчание в ответ на вопрос пришельца, провело рукой над дарами, разложенными на верхней ступени, запах страха усилился. Выберет виски, подумал пес. И в тот же момент взъерошенный мужчина схватил граненый стакан и жадно опрокинул его себе в горло. Постоял, а потом, словно ведомый чужой волей, молча вошел в дом.

Следующий гость не замедлил появиться. На дорожке раздались быстрые шаги бегущего человека и из тьмы в освещенный круг перед крыльцом вырвалась женщина. Русые волосы, белое кружевное платье, босая. Пахнет пирогами и отчаянием. Совсем не пахнет страхом. Женщина посмотрела на Деда-и-Бабу и легко присела в реверансе. Дед-и-Баба кивнуло в ответ и указало рукой на верхнюю ступень. Женщина все так же молча рассмотрела разложенные перед ней дары. Подняла ленту и стремительно скрылась в доме.

Нужен был третий. Нужен был тот, кто поднимет сухоцвет.

Долгое время ничего не происходило. Тьма обрывками кружила по саду, тихо скрипело, покачиваясь, кресло под Дедом-и-Бабой.

А потом пес снова уловил шорох камней под стопами идущего к крыльцу гостя. Гостя? Или.. Гостей? От удивления пес встал на все четыре лапы. Дед-и-Баба заметило его реакцию и вопросительно подняло брови.

И в тот же момент услышало, что по дорожке идут двое. Идут, мирно переругиваясь друг с другом.

– Если бы ты меня послушал, мы бы никогда не попали бы в эту чертову тьму.

– Я думал, тебе нравиться тьма.

– Когда ты начинаешь думать, мы вечно попадаем в идиотские ситуации.

– Любая ситуация - это очередной шанс узнать что-то, о себе или о мире, и стать лучше.

– Ооо, лихолетье, опять нравоучения!

Их действительно было двое. У одного волосы были светлые и собраны в косу. У второго - темные и коротко пострижены. Продолжая разговор в том же духе, они дошли до крыльца.

Светлый удивленно уставился на пса:

– Смотри, у собаки глаза светятся оранжевым.

– Тоже мне, чудеса, – фыркнул темный, глядя на сидящее в кресле существо. – Чудеса будут, если мы отсюда выберемся.

Дед-и-Баба ухмыльнулось и указало на сухоцвет. Двое помедлили. Светлый наклонился и поднял цветок. Дед-и-Баба некоторое время разглядывало их обоих, а потом, словно что-то решив, кивнуло, поднялось из кресла и открыло дверь, приглашающе посторонясь, давая дорогу гостям.

– У меня предчувствие не очень, – тихо шепнул светлый, всматриваясь в мрачные недра старого дома.

– Удивительно, от чего бы! – хмыкнул темный и первым переступил порог. Светлый вошел следом.

Дед-и-Баба впустило за ними озадаченного пса и перед тем, как закрыть дверь, оглянулось. Черный Ветер закрутился вокруг фермы, словно кокон. Ловушка сработала, гости пришли на дары. Пир начинается.

***

Старый дом любил, когда приходили гости. Он наслаждался звуком новых шагов, множа их в скрипучих коридорах, впитывал чудные внешние запахи изъеденными жуками стенами. Он и новости-то узнавал только так - через запахи, которые чужеземцы приносили на волосах, башмаках, на полах плащей и камзолов, на подолах платьев, на шерсти и перьях. Потому дорога до гостиной, занимавшая у пса меньше минуты - от входной двери налево, обминуть лестницу и ты уже на месте - занимала у гостей гораздо больше времени. Нечего было и пытаться провести их в гостиную побыстрее - дом все равно кружил посетителей по коридорам и лестницам до тех пор, пока не насытится.

В этот раз они с Дедом-и-Бабой ждали как никогда долго. Дед-и-Баба сожгло пять сигарет, часы на стене успели трижды поменять направление движения стрелок. Пес пересчитал все ветхие книги в буфете и на полках, дрова в поленнице, засохших пауков под потолком, и стал уже было подумывать позадираться с огоньками, скачущими в камине, как наконец дверь открылась.

Первой вошла женщина. В свете огня стало заметно, что платье ее не такое уж и белое, тут и там испачкано пылью и грязью, особенно у подола. Но вошла она гордо и не торопясь, словно скрипучие ужасы лабиринта пыльных коридоров нисколько ее не впечатлили. Прошла пару шагов и остановилась, выжидательно глядя на Деда-и-Бабу.

Дед-и-Баба грузно поднялось с кресла у камина и не спеша село во главе массивного обеденного стола, стоящего посреди комнаты. После чего пригласительным жестом указало на стул справа от себя.

– Присаживайся, – сказало оно, и женщина вздрогнула. Неудивительно, мало кто оказывался не впечатлен голосом Деда-и-Бабы. Он был одновременно мужским и женским, как будто говорило сразу два человека, и при этом звучал, как железом по стеклу. Дед-и-Баба разговаривало только когда приходили гости. Пес часто в такие минуты пытался оценить, какой же музыкальный интервал был настолько проклят богами, чтобы стать составляющей этого голоса, и каждый раз ему слышалось не то, что в предыдущий.

– Спасибо, – после некоторого колебания ответила женщина и присела на край стула.

В тот же момент в комнату влетел мужчина и затормозил только у самого стола. Он тяжело дышал, глаза его были широко распахнуты и полны паники. Руки, которыми он оперся о стол, дрожали.

— Садись! —резко сказало Дед-и-Баба и кивнуло на место слева от себя.

Мужчина дернулся от этого голоса, как от удара, и скорее упал на стул, чем сел. И затих.

Кварта, подумал пес. Сегодняшний интервал — точно кварта. А ещё он подумал о том, что в этот раз гость, выбравший виски, на удивление пуглив. Обычно напиток выбирали рисковые ребята, готовые на любое сумасбродство. Но сегодня все пошло немного не так, как всегда.

Трое сидели за столом. Гости молчали, каждый в своих мыслях, Дед-и-Баба ожидало, пока соберутся все.

Но та странная парочка вовсе не спешили. То ли они пришлись особенно по вкусу старому дому, то ли заболтались по дороге. Пес вытянулся на полу у камина, лениво наблюдая за пляшущими огоньками и поглядывая на много лет назад приютившее его существо.

Таинство кануна Всех Святых. Ночь, когда неприкаянные души имеют шанс получить долгожданный покой. Из всех, кто сегодня собрался здесь, только один понесет Фонарь. Остальные получат свободу.

Именно в такую ночь пес пришел однажды к здешнему ветхому порогу. Он смутно помнил тот вечер и вовсе не помнил свою жизнь до. Остались только обрывки воспоминаний, что-то про огонь. И почему-то важны были какие-то люди, но почему - он не помнил. Помнил себя псом у ног Деда-и-Бабы, а все, что было раньше, затянул густой колючий дым.

Наконец, скрипнули половицы в коридоре, и двое, бледные и молчаливые, вошли в гостиную. Дед-и-Баба указало на место напротив себя.

– Там стул на одного, – резко сказал темный.

Дед-и-Баба равнодушно пожал плечами.

Светлый подошел к столу и уселся напротив Деда-и-Бабы. Достал из петлицы сухоцвет и положил перед собой на стол.

Темный подошел следом, хмыкнул и, демонстративно смахнув пыль, уселся боком прямо на стол рядом со светлым.

Часы снова поменяли ход.

Пес, глядя на происходящее, подумал, мол, странно, что на стакан вышел не этот темный парень. Судя по всему, задору и упорства у него хватило бы и на сотню Фонарей.

Дед-и-Баба хлопнуло ладонями по столу.

Теперь начинался разговор.

***

– Ты, – Дед-и-Баба указало на женщину в белом. – Будешь первая.

Женщина заправила волосы за уши и расправила платье на коленях.

– Я ни о чем..

Ее грубо прервал неряшливый мужчина:

– Все вы, бабы, начинаете с оправданий!

Женщина нахмурилась и упрямо повторила:

– Я ни о чем не жалею.

Часы тихо отбивали секунды, стрелка дергалась то вправо, то влево. Тик-так, так-тик… Вокруг керосиновой лампы, что стояла на столе, вился мотылек, или что-то вроде, звонко стукаясь своим тельцем в горячее стекло. Дед-и-Баба уточнило:

– О чем ты, гостья?

Она встряхнула головой и темные волосы снова рассыпались по плечам.

– Каждый день, каждый божий день… Я мечтала об этом. Я столько раз выдумывала себе, как это может случиться. Сосед нетрезвым заедет на мои грядки? Взорвется баллон с газом? Или жеребец Джима взбрыкнет неосторожно, когда я буду задавать ему корм? Иногда я мечтала об эпидемии, даже о войне. Но эти события затрагивают многих людей, а мне хотелось покончить только с собой. И вот недавно.. Это было недавно? Я не понимаю, какой сегодня день… Недавно я приготовила пирог. Выключила огонь, а потом села пить чай. Оставив открытым газ.

В камине стрельнуло полено, сыпанув яркими искрами на трухлявые доски пола. Пес, лежавший у огня, пару раз хлопнул хвостом, забивая особо ретивые угольки, и сел. Женщина продолжила:

– Тогда был вечер. Солнце садилось и светило прямо в окна, а у нас на кухне витражное стекло. Я рада, что мои последние воспоминания о том доме такие красивые. Я ни о чем не жалею.

Часы пропустили пару ударов и двинулись вправо.

– Самоубиииийцаа… – протянул мужчина, у которого, судя по всему, опьянение от виски и не думало проходить. Он хохотнул и стукнул рукой по столу. – Чертовы бабы! А про мужика своего подумала? Ему тебя хоронить теперь! Знаешь, сколько это стоит?

Псу показалось, что женщина скрипнула зубами, привычно сдерживая резкий ответ.

– Сливовый… – вдруг послышался голос светлого. Он поднял голову, которую положил было на сложенные на столе руки.

– Что? – женщина вздрогнула, как от укола.

– Пирог, который ты испекла, был сливовый. Тот самый, из Нью-Йорк Таймс, верно? Вырезка с рецептом висела у тебя прямо на кухонном шкафу, и ты каждую неделю обещала себе его испечь, да все руки не доходили.

– Откуда вы..

– Вы с мужем много ходили по врачам…

– Прекратите! – женщина резко поднялась, опрокинув стул. Но светлый продолжал, глядя, правда, не на нее, а на Деда-и-Бабу. Прямо в его мутные, неопределенного цвета глаза:

– …но прогноз врачей был неутешителен. Муж стал бить тебя. Что толку от жены, которая не может иметь детей. Он стал выпивать, стал пропадать днями, а когда возвращался, был зол. Весь созданный тобой уют, все время, что ты потратила на дом и семью – все это пошло прахом.

Тут светлый наконец посмотрел на женщину в белом:

– Милая, почему ты просто не ушла?

Плечи ее дрогнули, глаза, темные, как вишни, предательски заблестели:

– Я ушла… как сумела…

– И ни о чем не жалеешь?

Светлый поднялся и подошел к женщине, взял ее за руки прежде, чем она отречется в третий раз.

– Ты ни о чем не жалеешь?

– Я.. – она хотела было в опять соврать, но в льдисто-голубых глазах этого странного светловолосого было что-то такое, отчего она вдруг решила, что ее душа не вынесет тяжести еще одной неправды. И потому она сказала: – Мне жаль, что я не сумела найти в жизни другую опору, кроме невозможного для меня материнства.

– Мы можем помочь.

– Вы можете?

– Ты ведь всегда любила танцевать… Хочешь?

Женщина осторожно улыбнулась.

– Хочу.

Светлый отпустил ее руки. Вернулся к своему месту за столом. Потом, склонившись к темноволосому, шепнул:

– Давай, дружище, твой ход. Ты однозначно танцуешь лучше меня.

И начал медленно хлопать в ладоши: хлоп! Хлоп! Хлоп!

Темный усмехнулся, спрыгнул с края стола и подошел к женщине.

– Леди, позвольте пригласить вас на танец.

– Танец? – женщина в белом от удивления не колеблясь подала ему руку. Движения ее стали легки и свободны. Темный прикрыл глаза, слегка покачиваясь в такт хлопкам светлого и добавил: – Да, танец. Если быть точным – вальс. Вы любите вальс?

Она лишь радостно улыбнулась в ответ.

Часы остановились, а потом затикали в одном темпе с хлопками ладоней.

Темноволосый и женщина в белом кружили в вальсе под треск камина, ход часов и скрип половиц. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

У пса закружилась голова от мерцания силуэтов в неверном свете лампы и огня от поленьев. Он зажмурился и помотал головой, а когда снова открыл глаза, темный завершал па в одиночестве. Хлопки и тиканье затихли. Темный остановился и поклонился уже несуществующей в этой комнате партнерше.

– Спасибо за танец, леди.. – шепнул он и подошел к столу. Сложил руки на груди и с вызовом уставился на Деда-и-Бабу. – Она свободна.

– Она свободна, – эхом повторил за ним светлый, крутя в пальцах сухоцвет.

Дед-и-Баба не моргая смотрело на двоих, пауза затягивалась. Потом оно лениво пришлепнуло мотылька, кивнуло и ответило:

– Она свободна.

Посреди комнаты на пол медленно осела тонкая алая лента.

***

– Теперь ты, – Дед-и-Баба указало на растрепанного мужчину. Тот шумно вдохнул и стукнул по столу кулаком:

– Сука! Стерва! Ненавижу ее! Как она могла!

В комнате будто появилось эхо, вторящее его голосу. Пес недовольно прижал уши и оскалился. Он не любил, когда кричали. Мужчина, услышав эхо, на секунду замялся, и продолжил более сдержанно, но от гнева будто выплевывая слова:

– Я ей дал все. Все, что бабам нужно. Денег - лопатой греби. Дом у моря, шмотки, машины, маникюры-шмедикюры, кафешки с подругами. Времени на себя - завались, я зарабатывал за двоих. И что в благодарность? Я приезжаю домой, она там.. Она там… любится с этим. Недорослем этим. Ни кола, ни двора, а как чужих баб лапать, так он тут как тут!

Мужчина замолчал, переводя дух. Часы завели свою старую песню: две секунды вправо, две секунды влево. Тик-тик, так-так, тик-тик, так-так…

В старое, запыленное до непрозрачности окно забарабанил дождь. Мужчина вздрогнул и продолжил:

– Тогда тоже шел дождь, – голос его теперь стал тише, словно он разговаривал сам с собой. – Хороший летний ливень. Поздний вечер, темно. Я побоялся, что прибью обоих, сел в кабриолет и уехал. Она наверно заметила, выбежала из дома, что-то кричала вдогонку. Но я был чертовски зол. Уехал так, что шины задымились. Потом нашел в бардачке виски. Сверху накрывало дождем, виски шел хорошо. А дороги у нас за городом вихлявые. Помню бигборд: “Семья – наше счастье”. Наверно, что-то с лампами было из-за дождя, но этот чертов бигборд вспыхнул мне прямо в глаза. Я не увидел поворот. То ли напился уже до чертиков, то ли что. Я ж дороги там знаю как свои пять пальцев. Но поворот не заметил. Соскочил с дороги. Непристегнутый. Помню, как мир пошел по кругу. Очнулся уже здесь.

Помолчав, он добавил совсем тихо:

– Ненавижу.

Дед-и-Баба довольно ухмыльнулось, и только хотело что-то сказать, как с края стола соскочил темный. Он подошел к камину, засунув руки в карманы. Постоял немного, потом подбросил полено в огонь. А потом через плечо сказал:

– “Человеку нужен человек”.

Дед-и-Баба нахмурилось, но не стало перебивать.

– Ты меня понимаешь? “Человеку нужен человек”. Я в одной книжке вычитал, и думаю, что это правда. Понимаешь?

Он подошел к мужчине и сел на стол рядом с ним:

– Не золотая клетка, не бездонная бочка, а человек. Понимаешь?

Мужчина смотрел на него, прищурясь:

– Ты, молодчик, пришел меня жизни учить? В нормальной семье мужик должен приносить в дом деньги. А жена – она ж за очаг там отвечает. За уют, чтоб еда была и все такое. Мужа усталого с работы встретить в конце концов. А эта… эта по рукам пошла, чтоб ее.

– Старший сын в бедной семье, – донесся голос светлого. – Много братьев и сестер. Отец пил, мать работала на трех работах, он помогал матери. Не закончил школу, не получил высшего образования. Никогда ничем не увлекался – не было времени. Работал. В юности поклялся, что в своей семье всегда будет добытчиком, каменной стеной.

– Но не учел, похоже, что камень очень сложно любить, – добавил темный.

– Что вы хотите сказать? – мужчина вдруг побледнел.

– Слушай, друг, а что ты толком видел-то? В тот вечер? – темный положил ему руку на плечо. Мужчина задумался, а потом замотал головой:

– Я.. я не помню.

Тогда темный достал из кармана флягу:

– На, промочи горло.

– Что здесь?

Темный пожал плечами:

– Мёд поэзии, конечно. Одрерир. Возможно, я носил его с собой все это время именно для того, чтобы развязать тебе язык. Будь добр, попробуй.

Мужчина недоверчиво понюхал напиток, потом глотнул. Потом глотнул еще раз. Закрыл глаза. Пока он молчал, темный глянул на светлого. Тот удивленно поднял брови. Темный пожал плечами.

Не открывая глаз, мужчина заговорил:

– Какое зелье у тебя, парень, а? Ладно, слушайте. Она же была как звездный свет, моя Элли. Такая тонкая, хрупкая, изящная. Мне хотелось купить ей все бриллианты на свете, потому что только она была их достойна. Я не умел говорить красивых слов, и всегда боялся, что кто-то языкастый уведет ее, она такая падкая была до ладной речи. Книжный клуб, ораторские курсы, профессура по английской литературе. Черт знает, почему она за меня вышла. За меня, простака. Не за деньги, нет, ей всегда было плевать на деньги, как бы я не старался. Приносил я в дом больше или меньше – ей было все равно. Меня это злило, потому что я не знал других способов показать ей, как сильно ее люблю. И я старался зарабатывать еще больше, как будто если я заработаю все деньги на свете она наконец поймет, что я имел в виду. А в тот вечер.. В тот вечер она спускалась по лестнице и этот хлыщ.. Он подал ей руку. И она его руку приняла. Идиотство, конечно. Чего меня переклинило-то. Теперь я тут, а звездочка моя – там. Черт возьми... Как же я скучаю…

Мужчина приложился к фляге еще раз.

Темный потрепал его по плечу:

– Все верно, друг, теперь все верно, – и глянул на светлого. – Свободен?

Светлый кивнул:

– Свободен.

Фляга упала на пол рядом с пустым стулом. Темный сел на освободившееся место и закинул ноги на стол.

Дед-и-Баба смотрело на двоих с неприязнью. Поджав губы, оно разраженно напомнило:

– Фонарю нужен фонарщик.

Светлый кивнул:

– Мы помним. Будет фонарщик. Еще есть время.

Дед-и-Баба глянуло на циферблат, где стрелка все никак не могла дойти до полуночи, и кивнуло:

– Тогда продолжим.

– Конечно, – согласился светлый. – Только одно уточнение. – Он повернулся к темному: – Мед поэзии? Серьезно?

Темный только махнул рукой:

– Айсвайн из Йоханнисберга. Первый сбор. В каком-то смысле и правда божественный напиток. Ты не согласен?

Светлый только покачал головой, пряча улыбку.

– Ну что ж, хозяин, продолжим.

***

Некоторое время все молчали. Темный покачивался на стуле, заложив руки за голову и глядя в потолок. Светлый крутил в пальцах тонкий сухоцвет, время от времени прикасаясь к колючим лепесткам. Дед-и-Баба жгло очередную сигарету. Пес улегся у камина.

За стенами поднялся ветер.

Наконец, Дед-и-Баба раздраженным голосом нарушило тишину.

– Скоро Луна выйдет в зенит. Скоро полночь. Время выбирать Фонарщика.

Светлый оторвался от созерцания цветка и посмотрел на часы. Те все так же гоняли стрелки вправо и влево по циферблату, не решаясь пересечь верхнюю вертикальную черту. Он пожал плечами:

– Полночь не наступит, пока мы не выберем Фонарщика. Таковы правила в этот раз, старый усталый дух.

Рука с сигаретой дрогнула, когда Дед-и-Баба услышало последние слова. Светлый продолжал:

– До того, как мы пришли сюда, в гостиную, нам всем пришлось пройти через твой дом. Он провел нас разными комнатами и показал времена своего прошлого. Твой дом очень устал, ты ведь знаешь это?

Подтверждая слова светлого, стены дома заскрипели, застонала старая древесина, ветер взвыл в трубе, заставляя огонь в камине вытянуться острыми пиками, а потом сразу припасть к самым углям.

Дед-и-Баба кивнуло. Тогда светлый уточнил:

– Помнишь ли ты, что было до того, как вы оказались здесь?

– Мы были здесь всегда.

– О нет, дружище, вовсе нет. Мы все здесь гости, – Светлый поднялся и подошел к камину. – Мне очень жаль, но пришло время вспомнить.

Он бросил сухоцвет в огонь.

Пламя вспыхнуло, взвилось, стало расти, заполнило собой весь камин, а потом его огненные щупальца медленно потянулись из камина в комнату. Мимо светлого, мимо темного, к Деду-и-Бабе. Существо отпрянуло, прижалось к спинке стула и закрыло лицо руками, выронив окурок. Упавшая сигарета вспыхнула оранжевым, взорвалась столбом света до самых потолочных балок. И балки, подыгрывая камину, обуглились и почернели. Дед-и-Баба отняло руки от лица. Объятое пламенем, а точнее памятью о пламени, существо медленно положило ладони на стол. И подняло на светлого внезапно прояснившиеся, полные слез глаза.

Светлый кивнул. Память никогда не исчезает полностью. Она зарастает пылью, покрывается коркой, но никогда не исчезает. Он хлопнул в ладоши и пламя исчезло.

Темный наконец снял ноги со стола:

– Отлично. У нас есть дом, Дед-и-Баба. Не хватает еще одного участника событий.

Он посмотрел на пса. Тот сидел у камина, вытянувшись как струна, и в глазах его плескался оранжевый свет. Темный скрестил руки на груди:

– Думаю, пришло время поговорить на чистоту. Да, Кристофер?

Дед-и-Баба шумно вдохнуло, услышав прозвучавшее имя. Пес заскулил, низко опустил голову, но потом все же поднялся и пошел ко столу. И пока он шел, тень его, и все очертания его, стали зыбкими и изменчивыми. И к столу подошел уже не пес, а худощавый парень с печальными бегающими глазами. На нем была старая и потрепанная форма, но по цвету ткани и нашивкам было понятно, что она когда-то принадлежала пожарному.

Темный встал и предложил подошедшему свое место возле Деда-и-Бабы. Парень молча уселся и уставился в стол. Дед-и-Баба смотрело на него глазами, полными любви и боли.

Светлый подошел и стал возле темного:

– Я думаю, вы понимаете, о чем вам предстоит поговорить. Жили были Дед и Баба. И был у них приемный внук, в котором они души не чаяли. Подобрали мальчишку совсем юнцом. А как стали старыми и немощными, то не могли нарадоваться: помощник и защитник, лучшего не пожелать. Правда, из-за старости своей, с которой часто рука об руку идут ухудшение слуха, зрения и некоторая наивность в мыслях, добрые и доверчивые Дед с Бабой не замечали или не хотели замечать некоторые подробности, которые могли нарушить тонкое и хрупкое их счастье. Они могли не видеть, что из дома пропадают ценные вещи и не слышать странные телефонные разговоры, которые вел их обожаемый внук. Потом он стал пропадать на длительное время, часто не ночевал дома. Потому что у него появился нехороший секрет. Но парень успокоил их, сказав, что стал пожарником, и теперь он на службе, и дежурства такие неудобные! Никто не стал вникать. Абсолютное доверие – вот слепота любви. И когда однажды ночью в доме вспыхнуло пламя от непотушенной сигареты, то ни Дед, ни Баба ни на минуту не сомневались, что помощь придет, потому что как только они поняли, что случилась беда, они набрали своего внука. Слабое зрение, да, но на мобильном на кнопке срочного звонка всегда был его номер. Они звонили ему, а дом разгорался. Дед уже не мог ходить тогда, а Баба никогда бы не смогла его оставить – всю жизнь они прожили душа в душу. Где один, там и второй. Так и нашли их потом настоящие пожарные, в спальне на втором этаже. А Кристофера нашли позже, в наркоманском притоне. Передозировка.

Огонь в камине, присмиревший и будто уставший, лениво переползал с полена на полено. В трубе шумело, в окно сыпало дождем. Дед-и-Баба с любовью смотрело на сидящего рядом парня. Парень смотрел в стол.

Темный положил руку на плечо светлому и добавил:

– У вас есть время до полуночи, чтобы поговорить. И, Кристофер, я хочу, чтобы ты знал. То, что ты нашел Деда и Бабу здесь, в этом месте тьмы и тени, и остался при них псом, не прошло незамеченным. Поэтому скажи сейчас все, что действительно считаешь важным. Потому что другой возможности у тебя не представится.

Светлый кивнул.

– А мы пока приготовим Фонарь.

Двое направились к двери из комнаты.

– Нам, думаю, нужна кладовка?

– Да, наверное.

– Ты знаешь, где это здесь?

– Надеюсь, дом покажет.

Дверь в коридор открылась перед ними сама собой. Уже выходя, светлый оглянулся на молчащих Деда-и-Бабу и Кристофера. И заметил, как Дед-и-Баба положило руку на стол ладонью вверх, а Кристофер накрыл ее своей. И плечи парня затряслись.

Дверь тихо закрылась.

Часы остановились.

***

Тыква действительно ждала их в кладовке: большой, ярко-оранжевый плод, чуть светлее цветом на том боку, которым он когда-то лежал на земле. По пути темный зашел в пыльную кухню и выбрал пару ножей и половник. Дело оставалось за малым.

– Здесь будем вырезать или вернемся в гостиную? – темный деловито ощупывал лезвия ножей.

– Давай дадим им еще немного времени, – светлый стал закатывать рукава. – Подготовимся здесь. Дом, посвети, пожалуйста.

Вспыхнули небольшие масляные лампы, подвешенные в углах. Светлый вынес на центр кладовки старый табурет и, аккуратно подняв, водрузил на него тыкву. Осторожно осмотрел со всех сторон, ощупал. Потом достал из кармана позаимствованный в камине уголек и быстро набросал на оранжевых боках очертания глаз и рта.

– Как тебе?

– Слишком добрый какой-то. Это же фонарь Джека. Дай уголек, – парой размашистых движений темный изменил форму рта и разрез глаз. – Вот, другое дело. С таким теперь не стыдно и цикл по тени пошататься, сразу понятно будет, кто ты и куда идешь.

Светлый нахмурился, но спорить не стал. В конце концов, не у его народа были счеты с Джеком.

А темный тем временем срезал у тыквы верхушку и, тихонько выстукивая башмаком ритм, стал напевать, доставая из плода сочную мякоть:

Пусть фонарь твой путь осветит

Среди тени, среди тьмы

Дух мятежный вечно ищет,

Как пробраться из тюрьмы…

Он бросил мякоть на пол и принялся половником выскабливать стены тыквы изнутри. Светлый, присев на корточки, стал выбирать из грязи семена и складывать их в ладонь.

Неприкаянным по миру

Сто допросов, сто дорог

Приведет фонарь забытых

На заветный их порог

Светлый поднял голову:

– Думаешь, приведет?

– Конечно. Я же делаю этот фонарь. Не перебивай.

Темный сменил нож и взялся за глазницы и рот. Твердая кожура тыквы поддавалась с легким скрежетом.

Вспомни, дух, и боль и радость

Среди тени, среди тьмы

Гадость-сладость, сладость-гадость

Твой фонарь, как есть, прими.

Еще немного - и все было готово. Темный довольно отряхнул руки и приложил отрезанный верх крышки на место.

– Закрепи, пожалуйста.

Светлый провел рукой по рыжей поверхности и разрез затянулся.

– Спасибо. Отлично получилось. Теперь нужна палка. Хм.. – он осмотрел покрытые паутиной углы кладовки и вытащил из горы старого хлама тонкий торшер. Ножка его была сделана из вырезанного в виде спирали дерева.

– Смотри, то, что надо! – Темный быстро отделил ножку от лампы и подножия, зажал верхнюю часть в ладони и что-то шепнул. Убрал ладонь. Из верхушки потянулись отростки, напоминающие когтистые пальцы. – Неси фонарь!

Светлый, уже успевший спрятать в карман все семена, подхватил пустую тыкву и бережно передал ее в отросшие пальцы. Те крепко обхватили оранжевые бока. Темный снова что-то шепнул. Пальцы застыли и приняли вид дерева.

– Всегда дрожь берет, когда ты колдуешь, – светлый передернул плечами. – Ну что, раз мы готовы, надо идти?

Темный кивнул:

– Надо идти. Скоро полночь.

***

Когда двое вернулись в гостиную, камин почти прогорел. Малиновый свет угольков волнами заливал печные стены, пол перед собой, но уже не дотягивался до двух фигур, в обнимку сидящих за столом. Они шептались о чем-то, но стоило двери открыться, как замолчали и повернулись к входящим.

– Пора, – сказал темный и показал на часы. Секундная стрелка наконец торжественно подошла к верхней черте.. И остановилась. Часы глухо начали отбивать полночь.

На крыльцо вышли все вместе. Плотный кокон Черного Ветра все так же кружил вокруг старого дома. Светлый посмотрел вверх – над краем воронки уже виднелся серебристый ореол.

– Скоро Луна выйдет в зенит. Наверно, стоит поспешить, – он повернулся в Деду-и-Бабе. – Спасибо, хозяева старого дома, за то, что многие нашли покой, переступив ваш порог. Вы свободны.

Темный кивнул:

– Свободны.

Дед-и-Баба вздохнуло, покачнулось… И осталось.

Светлый улыбнулся и легонько ткнул локтем темного:

– Я же говорил!

Темный хмыкнул и обеспокоенно посмотрел на появившийся над краем воронки серебристый бок Луны.

– Кристофер. Теперь ты…

Парень, до того стоявший понурившись, резко поднял голову и сделал шаг к темному:

– Давайте уже закончим со всем этим. Я знаю свою вину. Давайте фонарь, я скорей уйду! Зачем вы их мучаете! Давайте я уйду скорей, они не смогут пойти за мной, так ведь? И станут свободны!

Он потянулся к Фонарю, но темный быстро отвел руку в сторону. И посмотрел ему прямо в глаза. Парень вздрогнул, поднял было руку, будто хотел заслониться от яркого света, но сдержался. Опустил руку и распрямил спину.

– Я правда готов. Отпустите.

Темный ухмыльнулся и, опершись о фонарь, как о трость, ответил:

– Без проблем, Крис. Ты свободен.

Светлый похлопал Кристофера по плечу:

– Да, дружок. Свободен.

Дед-и-Баба всплеснуло руками и бросилось обнимать Кристофера. Тот, с лицом детским, как будто ему снова было семь, обнял Деда-и-Бабу в ответ. И они исчезли.

Двое спустились с крыльца. Темный ветер редел, обрывки тьмы почти все втянулись в бешенно и бесшумно вращающийся черный кокон. Двое немного постояли молча. Потом светлый, словно внезапно вспомнив о чем-то, обернулся к дому:

– Ты тоже свободен, уходи скорей!

Дом исчез.

Темный смотрел, как набирающий силу луч лунного света ползет по стене воронки вниз, к земле. Смотрел и нервно перебирал пальцами древесные спирали на рукояти Фонаря. Невидимые часы все еще били полночь.

Наконец лунный диск встал в зените. И с последним “боммм!” весь черный кокон обрушился вниз, на землю, по дорожке из тонкого лунного света. Обрушился, подняв вокруг себя ворох старых яблоневых листьев, и превратился в человека.

Черного, старого человека со злыми, усталыми глазами.

– Привет, Джек, – сказал темный.

– Привет, Джек, – сказал светлый.

Джек медленно отряхнул черные лохмотья, поправил капюшон. А потом резким движением вырвал у темного из рук Фонарь. Стукнул им о землю, и глаза тыквы зажглись зловещими зелеными огнями. Долго смотрел на двоих, что-то словно пытаясь вспомнить, а потом ответил:

– Счастливого Хэллоуина.

А потом он развернулся и пошел по исчезающей в темноте гравийной дорожке.

Светлый, глядя на удаляющийся силуэт, спросил у темного:

– Вы никогда не простите его, да?

Темный только передернул плечами:

– Если тебе его так жалко, то почему бы вам не забрать его к себе?

– Он вор, обманщик и пьяница. Я не могу. Но я каждый цикл надеюсь, что Фонарь понесет кто-нибудь другой.

– Кто-нибудь похожий на тех, кого мы отпустили сегодня?

– Ну, нет. Мы же их отпустили. Пока человек способен раскаяться – он не потерян.

– Так вот Джек потерян. Никогда не пытайся заглянуть в его душу. Не отмоешься.

– И все же я верю..

– Это хорошо, – темный похлопал светлого по плечу. – Это хорошо, что ты веришь. Кто-то должен нести Фонарь, кто-то верить в того, кто несет Фонарь. А кто-то - не верить. Тем все и держится.

Светлый удивленно посмотрел на темного:

– Минуточку, это что нравоучение?

– Нет, тебе показалось, – отмахнулся темный и пошел по гравийной дорожке.

– Ты куда?

– Туда.

– Почему? Слушай, прошлый раз, когда мы пошли, куда тебе захотелось, ты умер.

Темный остановился:

– Я не могу умереть.

Светлый догнал его:

– Да, но мир попытался. И опять будет пытаться.

Темный постоял, притопывая носком ботинка.

– И что ты предлагаешь.

– Пойдем в сторону рассвета.