Писатель

Я пишу книги. Мне было всего десять лет, когда я понял, что хочу стать писателем.

Я помню:

Школьный актовый зал. Зима, за окнами темнело рано. Пахло ёлкой — её уже поставили в углу, скоро Новый год. В который раз смотрю на часы, но время именно в тот вечер словно застыло. Если бы не собрание, я бы мог уже мчаться домой, играя в снежки с Вовкой и Максимом. Может, мы бы снова затаились за рекламным щитом и дождались Светку Свиридову из «Б»-класса. Она всегда шла домой одной и той же дорогой и смешно визжала, когда мы забрасывали её снежками. Но с прошлой недели снег в снежки не лепился. Светка, кажется, этого не поняла. Вчера она прошла мимо нас с Вовкой, обиженно фыркнув.

Свиридова тоже в актовом зале, сидит чуть правее. Прямая — словно швабру проглотила. Когда посмотрела на меня, я нагло подмигнул, но она просто отвернулась. И тогда уже я фыркнул. Подумаешь, нос воротит! А всё равно обидно. Особенно когда у тебя новые суперские кроссовки, а никто и не заметил. Даже Светка. Даже Вовка. Хотя он вообще редко что замечал.

Наконец, на сцену вышел тот, ради кого нас всех собрали. С виду — обычный человек: чуть сутулый, с небольшими усами и бородой. Похож на соседа со второго этажа, только без пакета из «Пятёрочки». Валентина Петровна, завуч, представила гостя, торжественно объявив, что это Аркадий Метелин — известный писатель.

Сначала он рассказал, что тоже учился в нашей школе. Признался, как рад, что его тут помнят и пригласили выступить. А потом он подошёл к столу посередине сцены и показал нам свои книги.

Каждую из них он брал обеими руками и открывал так осторожно, словно это был не бумажный том в твёрдом переплёте и с яркой типографской обложкой, а живая бабочка. Возьмёшь неаккуратно, сломаешь нечаянно — и она больше не взлетит. Я тогда подумал: если бы я так трогал учебники, мама бы не ругалась, что я их «вечно мну, как газету для кота».

— Каждая книга — как ребёнок, как маленькое чудо, — сказал в микрофон Аркадий Метелин. — О ней сначала мечтаешь, сочиняешь героев, придумываешь им приключения, а потом случается магия: персонажи оживают и иногда чудят, поступают по-своему. И тогда автору остаётся только успевать записывать их мысли, испытания и поступки. Что бы персонаж ни натворил, автор всё равно его любит, как родитель любит своё дитя. Ведь книги — то, что остаётся после человека. После писателя.

Он говорил так, будто читал не лекцию, а заклинание. И, кажется, оно сработало.

Я снова посмотрел на Свиридову и обомлел: её лицо, горящие глаза и даже вытянутая шея выражали чистейший восторг! Она смотрела на писателя так, словно это был не Аркадий Метелин, а как минимум Гарри Поттер. Не просто слушала — внимала. Улыбалась, кивала, качала головой синхронно с Метелиным, как будто они заранее репетировали.

Более того, такое же обожание читалось на лицах других девчонок, на лицах учителей, завуча и даже Вована, моего друга и соратника по войнушке в снежки! Они все были околдованы писательской магией! Никто и никогда — даже родители — не смотрели на меня с таким восхищением!

И тогда я решил: я стану писателем.

Это был смелый выбор. Ну а что? Подумаешь, тройки за сочинения по литературе — это не диагноз, а всего лишь личное мнение русички. В наше время и орфографию, и запятые легко исправить в базовых программах на любом компьютере. Они и исправляли: сначала статьи для школьной и университетской газет, потом блоги в соцсетях, затем зарисовки, повести, романы на писательских площадках самиздата.

Работа фитнес-тренером не мешала, а наоборот, позволяла не забыть, что «движение — это жизнь». Каждый сезон приносил в спортзал новую порцию прототипов для персонажей — прямо с натуры. Я быстро понял, что для широкого охвата аудитории герои книг должны быть узнаваемы, знакомы и понятны, как кассирша в супермаркете, солдат на плакате, лучший друг или первая любовь. Такое проще продаётся. Особенно если у героя есть татуировка, травма детства и склоннсть к ироничным репликам. Желательно всё сразу.

Писательство — это не вдохновение, а самоорганизация. Таблица с героями, таблица с конфликтами, и главное — таблица с таблицами. Утром — тренировки, днём — корректировка черновиков, вечером — выкладка новых глав, ответы на комментарии, проверка статистики, настройка рекламы. Я знал, в какие дни лучше запускать новую книгу, какие обложки кликабельнее, какие теги цепляют, а какие — мимо. У меня был контент-план, список с идеями, шаблоны для рассылок и даже отдельная папка с гифками для сторис. Писательство было налажено системно: по графику, с душой, но строго в рамках спроса целевой аудитории.

Я писал так, чтобы люди отдыхали от быта: с иронией, с попаданцами в новые миры или обратно в СССР. Ностальгия, любовь, самореализация — это как сыр на макароны, соевый соус к суши, как сахар в десертах. Без них пресно.

И пусть Свиридова давно осталась в прошлом, вышла там замуж и растит своих спиногрызов, я всё ещё жаждал того восхищения, что когда-то получил приглашённый в школу писатель. Ради этой мечты я грамотно выбирал позиционирование, успевал заниматься продвижением, неизменно отвечал на все вопросы своих читателей. А если книга читателям не нравилась, не «взлетала» ещё на старте, удалял без сожаления и начинал заново.

Меня всё чаще хвалили другие авторы, а блогеры приглашали на подкасты. И вот меня позвали туда, где всё началось — в родную школу.

Новая завуч — молодая, красивая, стройная — представила меня как известного сетевого писателя, чьи книги регулярно входят в топы продаж на литературных платформах.

Я бодро поднялся на сцену, подошёл к столу в центре. На нём — мои книги. Каждая написана под свой тренд, и я точно знаю, сколько вложил в каждую, какой у неё тираж, процент возврата инвестиций и срок окупаемости. Взял яркий том в руки, повернулся к залу.

И тут я вспомнил Аркадия Метелина.

Я теперь тоже писатель. В стильных кроссовках, с контент-планом, папкой гифок и подпиской на сервис, который пишет мне отзывы быстрее, чем я сам — книги. Смотрю в глаза — детей, подростков, взрослых. Ищу то самое восхищение, ту искру, что когда-то изменила мою жизнь. В ответ на меня смотрят с любопытством, с примесью расчёта, а где-то — с завистью. Что я им расскажу — про монетизацию? Про конверсию? Про то, как правильно ставить хэштеги, чтобы алгоритм тебя полюбил?

Мои книги — не дети и даже не бабочки. Они не трепещут в руках, не оживают. Они — продукт. Хорошо упакованный, оптимизированный, с правильным заголовком и продающим описанием.

Что останется после меня?

Метелин бы, наверное, сбежал со сцены. Или начал бы читать вслух Пушкина — ну или Маяковского, — чтобы спасти ситуацию. Судорожно пытаюсь найти что-то подходящее из школьной программы: «Я помню чудное мгновенье… Я достаю из широких штанин… Бедная няня…»

Господи, нет, не то!

Кладу книгу обратно. Смотрю в зал. Вижу мальчика в пятом ряду. Он сидит чуть сбоку, чтобы видеть сцену, но не слишком близко — так, чтобы можно было думать о своём в ожидании конца представления. Молчу. Затянувшаяся тишина, наконец, заставляет всех — и того пацана тоже — поднять взгляд.

— Я пишу книги, — говорю, и пульс начинает частить, как крылья бабочки. — Писатель ли я? Не знаю. Но может быть, если ты сейчас это слушаешь — значит, всё ещё есть шанс.

©Ляля Фа, 2025г

От автора