Письмена Тигров

Чиновник седьмого младшего ранга Чэн Мяо был из тех, кто знает, откуда огонь приходит, куда ветер дует и в какую стороны движется Поднебесная.

Еще в ранней юности ему выпал шанс понаблюдать за казнью мятежного евнуха Лао Ая. Пять коней тужились достаточно долго, а евнух вопил достаточно громко, чтобы юный Чэн успел усвоить: по-настоящему умный человек должен, с одной стороны, находиться на государственной службе, чтобы раз в неделю есть мясо, а с другой — не стремиться в советники государя, чтобы самому не стать мясом.

Со временем он добился для себя должности, достойной человека ученого. Чэн Мяо заведовал малой столичной тюрьмой в грозном царстве Цинь и носил титул Срединного Караульного, Который Обратился к Добродетели.

Должность была превосходная: приносила изрядный доход, но не внушала зависти. Государь Ин Чжэн активно взялся за государственное строительство и намеревался усилить царство настолько, что оно сокрушит все прочие и объединит все четыре стороны, как это было во времена династии Чжоу. Поэтому на границах воевали решительно и беспрерывно, а в столице казнили помногу и часто.

В прошлом году у него было много работы. Молодой и дерзкий генерал Ли Синь взялся завоевать царство Чу небольшой, но качественной армией в каких-то двести тысяч человек. Но сперва просто «не имел успеха», а в конце концов и вовсе потерпел поражение под замечательным городом Жо. Противник сжег два больших лагеря и убил семь высших командиров. Ли Синя сняли с командования, а тех командиров, кто уцелел, казнили для укрепления дисциплины в личном составе. Казнить всех сразу было затруднительно, поэтому столичная тюрьма оказалась переполнена. Родственники командиров не скупились на подарки, но Чэн Мяо ничего не мог сделать — разве что увеличил втрое погреб под кладовыми своего столичного особнячка, чтобы разместить там все сокровища, которые ему буквально совали в руки.

Сам Чэн Мяо делал все, чтобы никто не догадался о его успехах. Он по-прежнему ходил в стандартном синем халате, какой положен чиновнику его ранга, работал за стандартным лакированным столиком, писал на бамбуковых планках, а не на шелке и никогда не забывал про отчеты. Его рабочая каморка была еще меньше, чем многие из тюремных камер, за которыми он надзирал.

Лишь два предмета роскоши были ему дозволены — трофейная бронзовая чернильница на трех тонких ножках в стиле давно сгинувшего царства Шан и постеленная под стол тигровая шкура.

Чернильницу конфисковали у почитателя какого-то книжника, что был родом из сгинувшего царства Лу, который осмелился учить, что жестокая власть страшнее свирепого тигра. А шкура отошла в пользу государства еще раньше, когда очередной изменнический род казнили до третьего поколения.

Так что между чернильницей и шкурой была определенная рифма, и это была та самая тончайшая поэзия, которая доступна лишь для немногих и посвященных.

Тем временем государственные дела царства Цинь шли своим чередом. Сейчас против царства Чу воевала усиленная армия, втрое больше прежней. И это затронуло вчетверо больше людей, чем раньше, — практически все население царства работало на эту войну. Чиновники трудились как на каторге.

В столичной тюрьме пока оставались даже свободные камеры, но Чэн Мяо все равно постоянно был занят. Он создавал свою систему каллиграфии.

Точно так же, как в единой державе были неизбежны единые законы и единые меры веса и длины, со временем, после покорения царства Чу, там предстоит установить и единое письмо. И уже сейчас малое печатное письмо вытеснило в царстве Цинь другие разновидности: птичье письмо, головастиковое письмо, лаковое письмо и девятисложенное письмо с древних цилиндров.

Но у малого печатного письма были свои недостатки. В нем были великолепно проявлены стихии земли, огня и молнии, но все дерево приходилось на бамбуковые планки, а воды и ветра почти не было. Это позволяло направлять три из пяти энергий, но до Персикового Источника на таком не доплывешь.

А вот тот стиль, который тщательно разрабатывал Чэн Мяо, представлял собой гармонию всех пяти возможных стихий. Если малое печатное письмо стояло, как его бронзовая чернильница, на трех ножках, то новый стиль должен был опираться на пять.

Разумеется, Чэн Мяо не собирался подавать свой проект самому правителю. Он отлично представлял, чем это, скорее всего, закончится.

Между тем работы прибавилось. Во второй осенний месяц в столицу начали прибывать первые знатные пленные.

В последний день второго осеннего месяца привезли очередного пленника и в малую столичную тюрьму. Когда ворота открылись и тележка с пленным въехала во внутренний двор и Чэн Мяо увидел нового постояльца, он тут же понял: предстоит борьба.

В тележке, с руками, связанными за спиной, сидел мальчишка лет пятнадцати, грузный, лобастый и щекастый. В нем не было ни капли нежной юности, скорее он напоминал малолетнего разбойника, который сейчас залепит камнем из пращи. Но одет он был в испачканный, но шелковый фиолетовый халат, виски и затылок были выбриты, а волосы уложены в косицу над головой.

Чэн Мяо не так много знал о нравах Чу. Само царство Чу было настолько обширным, заболоченным и хаотичным, что и сам его правитель мало знал о его нравах. Но он слышал про тамошних шаманов, которые заклинали те самые стихии воды и воздуха и носили как раз такую прическу.

Его взгляд встретился со взглядом мальчишки, и Чэн Мяо ощутил во рту вкус молнии. Никаких сомнений: предстоит схватка.

Чэн Мяо не подал виду. Проверил, что мальчишку заперли в свободную камеру, стандартным шагом прошел в свою каморку, сел за стандартный стол, установленный на тигровой шкуре, и только там позволил себе усмехнуться.

Бамбуковая полоска, которая сопровождала пленника, не сообщала ни его имени, ни клана, ни даже способностей. А казнить пленника должны были назавтра, во дворце, на глазах у правителя Цинь. Почему это было так, на полоске тоже не сообщалось. Видимо, на это были какие-то придворные магические соображения.

Но из этого следовало, что у юного пленника было определенное преимущество. Чэн Мяо должен был его удерживать, но не смог бы убить при попытке побега.

Да, мальчишка наверняка полагался на то, что малое печатное письмо едва ли сможет удержать заклинателя воды и ветра. Даже сейчас сразить его могла только сила железа.

Но он не знал, что против него будет писать заклинания незаметный Чэн Мяо и тюрьма была укреплена по его планам, а не по предписаниям всесильного первого министра Ли Сы, который тоже мнил себя гением каллиграфии.

После обеда, как всегда, Чэн Мяо обходил здание тюрьмы снаружи, чтобы разглядеть все, что происходит, но незаметно изнутри. Все было благополучно. Только в окошечках камеры, где содержался юный заклинатель из царства Чу, висел дым и свистели ледяные иглы. Но они не могли выбраться наружу, потому что решетки на окошечках были изготовлены в форме двух иероглифов, которые вместе образуют слово «тюрьма». К тому же заведующий малой столичной тюрьмой проследил, чтобы их изготовили в начертаниях его собственного стиля, так что воздух и вода не могли сокрушить деревянные переплеты.

Он еще подумал, не подбросить ли туда молнии, но сдержался.

Когда чиновник вернулся на свое место, в камере уже наступило затишье.

«А если бы, по старому обычаю, его держали в колодках во внутреннем дворике, пожалуй, он бы сбежал», — подумал Чэн Мяо и послал слугу за рисовым вином.

Дожидаясь вина, чиновник седьмого младшего ранга обдумывал план своего возвышения.

Еще с детства он усвоил историю о том, что бывает с некомпетентными консультантами.

Был в свое время книжник Дэн Си, высказывал суждения, противоречащие друг другу, а потом выдвигал бесчисленные доказательства их истинности.

Однажды Цзы-чань, который был первым советником в царстве Чжэн, сделал этого книжника своим помощником и поручил ему составить свод законов. Дэн Си записал законы на бамбуковых планках, а потом советник предоставил эти планки государю.

Государь сперва выразил свое согласие, но потом внезапно принялся обличать ошибки Цзы-чаня. Советник и в этом согласился с государем, и тот его отпустил.

Выйдя из зала для церемоний, Цзы-чань велел схватить книжника и убить его как можно быстрее, что и было исполнено.

Это все не означает, что советник Цзы-чань нарочно принял законы книжника Дэн Си. Или что книжник Дэн Си заставил его признать свою вину. Или что советник Цзы-чань нарочно казнил книжника Дэн Си.

Просто эти события не могли не случиться — только и всего.

Точно так же и сейчас подавать свои проекты было бы слишком опасно. Ведь первый министр Ли Сы, работоспособный и беспощадный, какими бывают только выходцы из простонародья, сам установил теперешний стиль каллиграфии, которым были обязаны пользоваться все чиновники. Но Чэн Мяо, хоть и занимал малую должность и видел всесильного министра только мельком, отлично понимал: рано или поздно эта ретивость зайдет слишком далеко. Первый министр уже расправился с Люй Бувэем и Хань Фэем, хотя они и привели его к власти. А значит, рано или поздно и сам оступится. Возможно, он успеет принять яд, как это сделал Люй Бувэй. Возможно, с ним расправятся тихо, как с Дэн Си. А может, его даже казнят по высшему позорному разряду и разорвут конями, как Лао Ая.

В любом случае немедленно после казни наступит отличный момент для Чэн Мяо, чтобы представить свой проект. И заведующий малой столичной тюрьмой был уверен, что этого момента не упустит!

Закончив с вином и воспоминаниями, Чэн Мяо вышел во внутренний дворик и увидел, что слуга тащит бочку с нечистотами. Слуга шел странно, шатаясь, как кукла.

Приглядевшись, чиновник разглядел, что к спине слуги прилипла полоса фиолетового шелка, покрытая письменами в стиле царства Чу.

Чэн Мяо подошел ближе и сорвал полоску со спины слуги. Тот выдохнул и зашагал нормально, как ни в чем не бывало.

Чэн Мяо не стал читать, что там написано. Сжимая проклятый шелк в кулаке, он вернулся в каморку, зажег фонарь и затолкал туда проклятый комок.

За окном уже вечерело, холодный мрак накрывал столицу вместе с малой тюрьмой.

Он безмолвно сидел над столом, где были разложены его прописи, вцепившись в шерсть шкуры тигра, не в силах ни взяться за работу, ни продолжить свои исследования. Из оцепенения его вывел звон медного колокола, что висел у входа.

Это прибыли из дворца. И знал Чэн Мяо за кем.

Видимо, за него решили взяться пораньше и задать побольше вопросов, которые могли иметь военное значение.

«Тем лучше», — подумал чиновник и поежился от внезапного прохладного сквозняка. Теперь ему хотя бы не придется дожидаться очередной хитрости.

Чэн Мяо взял веер и вышел во дворик. Там уже сгустилась тьма. Повозка и дворцовые гвардейцы, которые ее сопровождали, превратились в силуэты, похожие на расплывшиеся штрихи туши. С другой стороны суетились двое штатных слуг.

Чэн Мяо остановился на пороге каморки, так, чтобы его силуэт был виден отчетливо, дал знак веером, и слуги отправились за мальчишкой из Чу.

Тот вышел из камеры своим ходом, с руками, по-прежнему связанными за спиной, и даже не глядя в сторону Чэн Мяо. Но он шагал ровно и испуганным не казался.

Видимо, у него были какие-то планы насчет дворца.

Он уже поднимался на повозку, когда еще одно едва заметное движение морозного воздуха подсказало Чэн Мяо, что нужно посмотреть влево. И чиновник успел заметить, как на участке стены, куда падал отсвет зажженного в каморке фонаря, мелькнула на мгновение странная тень голого человека.

Одним прыжком Чэн Мяо оказался около повозки и с размаху ударил пленника веером.

Фиолетовый халат, едва различимый во тьме, дернулся и вдруг обмяк, обвалившись на дно повозки.

— Видите! — крикнул чиновник. — Его здесь нет!

— Но в камере никого не осталось! — запротестовал слуга.

— Разумеется, не осталось. Он это сделал как тень, — бросил Чэн Мяо уже на бегу.

Теперь он бежал к своей каморке. Там, где горел единственный фонарь, и была разгадка.

Он не очень хорошо представлял, как можно сбежать в виде тени. Это была одна из загадок царства Чу, которое по-прежнему скрывало в себе достаточно непостижимого, — достаточно вспомнить тот же непокорный город Жо или болотистые берега реки Хань — и наверняка еще себя проявит. Возможно, это было как-то связано с возможностью передать любую вещь и понятие черными штрихами на белой бумаге — и точно так же человек мог передать себя черной тенью на белой стене.

Он опасался такого, и потому в тюрьме не зажигали огней. Была лишь одна комната во всей малой столичной тюрьме, где горел свет, — а значит, и тень могла удержаться только там и только там был шанс схватить мальчишку-заклинателя за его косицу на макушке.

На первый взгляд, в каморке заведующего малой столичной тюрьмой было пусто. Но фонарь освещал только столик на тигровой шкуре, а стены терялись в полумраке.

Чэн Мяо схватил фонарь и поднял его над головой, озаряя всю комнату и изгоняя все тени. Что-то задвигалось, где-то зашуршало.

Стены каморки казались теперь голыми и чистыми. Тогда Чэн Мяо перевел взгляд на стол — тень отбрасывать мог только он.

Этот стол был ему великолепно знаком — казенный, дешевый, лакированный, заваленный бамбуковыми пластинками, на которых было много значков. Но они все равно не могли подсказать, куда делся мальчишка из Чу.

Чэн Мяо опустил взгляд ниже, куда и ложилась тень от стола. Увидел уже знакомую тигриную шкуру и внезапно разглядел на ней нечто настолько очевидное, что он до этого момента ни разу это не замечал.

Полосы на тигриной шкуре были удивительно похожи на штрихи самой лучшей тушью на основе масляной сажи, проведенные жирной кистью. И они складывались в свои письмена, которые были едва постижимы для человека, но для тигров они значили много. И они тоже могли направлять энергию стихий, пусть хаотично и необузданно, как это свойственно дикому зверю.

Точно так же свои письмена были и у неба — узоры звезд простых и блуждающих, комет, радуг и странных световых жезлов. И эти небесные письмена человечеству удалось разгадать и даже сплести из них корзину календаря. Ошибочное прочтение небесных знаков обходилось дорого — достаточно вспомнить тот случай, когда «астрономы Хи и Хо забыли о добродетели, предались непомерному пьянству, запустили свои обязанности и не сделали ежегодных вычислений путей небесных светил. В последний осенний месяц, в первый его день (тот самый день, который наступит сейчас!) Солнце и Луна вопреки вычислениям сошлись в созвездии Фанг» — и император Чжун Кан был вынужден казнить нерадивых астрономов способом настолько замысловатым, что даже его описание утрачено, и этим успокоить народ.

А если еще в древности нашлись люди, способные разгадать, пусть и с ошибками, письмена небес, почему бы не найтись в царстве Чу человеку, который смог разгадать письмена тигров…

Как будто отвечая на его мысли, шкура поднималась в тени стола, заново обретая прежнюю форму. Полосы пульсировали на ней и ползали, сплетаясь в гадательные знаки. Это было не малое печатное письмо, и не тот стиль, который разрабатывал он, и даже не письмена царства Чу, а что-то совсем другое, немыслимо свободное и энергичное, исполненное жизненных свойств. Энергия была огромна, и казалось, что она хлещет прямиком из того самого Источника, что скрыт на Великом Пределе.

Возможно, Чэн Мяо сумел бы оказать сопротивление, но, зачарованный этим зрелищем, он так и стоял, вцепившись в веер, не в силах отвести взгляд от каллиграфического чуда, что происходило прямо у него на глазах.

А в следующее мгновение тигр зарычал, прыгнул — и оторвал чиновнику седьмого младшего ранга голову.