Письмо из прошлого

Последняя свеча упрямо сопротивлялась, когда Катя пыталась ее зажечь. Плавившийся воск капал на пальцы, вызывая легкое жжение, но она почти не чувствовала боли. Все ее внимание было приковано к накрытому столу: белую скатерть украшали салатница с ее фирменным – Цезарем , два стейка средней прожарки под серебряными колпаками – теперь уже, наверное, холодные – и дорогое вино, которое Максим привез из прошлой командировки во Францию. «Для особого случая», – сказал он тогда. Десятилетие совместной жизни казалось достаточно особым случаем.

Она отступила на шаг, критически окидывая взглядом композицию. Слишком старательно? Слишком отчаянно? Нет, просто красиво. Как в их первую годовщину, когда они ужинали на полу новой, еще пахнущей краской квартиры, а вместо бокалов использовали стеклянные граненные стаканы, доставшиеся в наследство от бабушки. Катя улыбнулась призраку того воспоминания и посмотрела на часы. Десять вечера.

Он опаздывал. Конечно.

Глухой ритм дождя за окном был единственным звуком, нарушавшим тишину. Катя поймала себя на том, что прислушивается к скрипу лифта, к шагам в подъезде. Ничего. Только завывание ветра. Она поправила салфетку, потом вилку, потом снова салфетку. Ритуал бессмысленного упорядочивания мира, пока ее собственный мир медленно разваливался на части, как древняя керамика в кислой почве.

Еще год назад она бы звонила.

– Макс, ты где?

– Милый, все в порядке?

– Я начала волноваться.

Теперь ее телефон лежал на диване мертвым грузом. Она дала себе слово не звонить первой. Это была ее маленькая, никем не замеченная битва в большой, тихой войне.

В одиннадцать щелкнул замок. Катя не пошевелилась, продолжая смотреть на пламя свечи, в котором уже танцевали разочарование и гнев.

Максим вошел, согнувшись под тяжестью рюкзака за спиной и еще одной сумки через плечо. Он был в заляпанной глиной куртке, а его волосы слиплись от дождя. Он выглядел измотанным и счастливым. Таким она не видела его уже много месяцев.

– Кать, ты не поверишь! – выдохнул он, скидывая рюкзак с таким грохотом, что Катя вздрогнула. – У нас сегодня просто фантастический день. Наткнулись на периферию некрополя. Совершенно нетронутый участок.

– Ужин ждет, – сухо сказала она, указывая взглядом на стол.

Максим посмотрел на него, и его оживленное лицо на мгновение помрачнело.

– О, черт. Годовщина. Прости, я совсем забыл. Вылетело из головы.

Он потер переносицу, оставляя на коже грязное пятно.

– Я убежал на раскопки с самого утра, даже зайти никуда не успел.

Он подошел, чтобы поцеловать ее в щеку. От него пахло дождем, холодной землей и потом. Она инстинктивно отклонилась.

– Ничего, – сказала она. – Я привыкла.

Он либо не уловил яда в ее голосе, либо предпочел проигнорировать. Его взгляд снова загорелся.

– Но это не значит, что я забыл! У меня для тебя кое–что есть. Он потянулся к рюкзаку, с трудом расстегнул заевшую молнию и с торжествующим видом начал вынимать что–то, заботливо завернутое в несколько слоев пузырчатой пленки и газеты.

Катя почувствовала, как в груди затеплилась крошечная, глупая надежда. Может, он все же заказал тот браслет, на который она намекала? Или купил билеты в Италию, как она мечтала?

Он, кряхтя, размотал последний слой. И на белой скатерти, между стейком и салатом, появился его подарок.

Это была амфора. Небольшая, около тридцати сантиметров в высоту, с изящными ручками и тонким горлом. Глина была красно–коричневой, украшенной потускневшим черным орнаментом – какие–то завитки и стилизованные фигурки. Бесспорно, красивая. Бесспорно, древняя.

Катя смотрела на нее, не в силах оторвать глаз. В ушах стоял оглушительный гул.

– Это тебе, – с гордостью произнес Максим, вытирая руки о брюки. – Настоящая. V век до нашей эры. Нашли сегодня, я сразу подумал – это знак. Она пролежала в земле две с половиной тысячи лет. Долговечнее любых роз, правда же?

Он смотрел на нее, ожидая восторга, благодарности, разделения его профессорского триумфа.

Катя медленно подняла на него глаза. Глупая надежда в ее груди погасла, оставив после себя лишь ледяную пустоту. Она обвела взглядом стол – свечи, остывшую еду, дорогое вино – и снова уставилась на пыльный сосуд, этот символ его абсолютного, тотального непонимания.

Ее голос прозвучал тихо и хрипло, едва заглушая шум дождя за окном.

– Ты подарил мне прах?