Письмо, написанное мёртвым

В середине ноября, когда в Серебрянске уже лежал снег, а фонари вдоль бульвара зажигались рано, в центральной библиотеке нашли письмо. Оно лежало на столе в кабинете заведующей, в старом кожаном конверте с гербовой печатью, адресованное мэру города. На конверте — аккуратный, знакомый по публикациям почерк: «От Михаила Романовича Воронцова».

Михаил Романович умер три месяца назад. Самоубийство. Передоз снотворного.

Письмо открыли по ошибке. Внутри — три страницы, исписанные тем же почерком. Содержание шокировало:

«Уважаемый господин мэр,
Я пишу вам из-за граней жизни. Смерть не мешает мне видеть то, что скрыто от живых. Через семь дней, в понедельник, в 18:30, на пересечении улицы Ленина и Набережной будет убит депутат городской думы, Аркадий Белов. Убийца — человек в сером пальто, с тростью. Он придет с задней стороны сквера. Это не предупреждение. Это приговор, вынесенный временем.
Михаил Воронцов».

Мэр, человек суеверный, но не глупый, вызвал частного детектива Арсения Лебедева.

— Это розыгрыш, — сказал он, протягивая письмо. — Или чья-то злобная шутка. Но если вдруг... вдруг это не шутка, и Белов действительно пострадает — ответственность ляжёт на меня.

Лебедев, высокий, худой, в потёртом пальто и с книгой в кармане (на этот раз — Пушкин), взял письмо и уселся у окна.

— Вы читали Воронцова? — спросил он.

— Кто в Серебрянске не читал? — пожал плечами мэр. — «Сквозь туман», «Письма из пустоты»... Он был у нас почти национальным достоянием.

— Тогда вы должны знать, — тихо сказал Лебедев, — что он никогда бы не написал «приговор, вынесенный временем».

Мэр нахмурился.

— Что?

— Это штамп. Дешёвый. Воронцов писал лаконично, сдержанно. Он избегал пафоса. У него не было слов вроде «грань жизни», «наказание судьбы» или «приговор времени». Он говорил о смерти как о «тихом уходе в белое».

Он достал из сумки одну из книг Воронцова — «Сквозь туман» — и открыл наугад:

«Я не боюсь смерти. Я боюсь, что после неё останется нечто, что я не успел исправить».

— Вот его стиль, — сказал Лебедев. — Простота. Глубина. А это письмо... — он ткнул пальцем в текст, — это пародия.

Он заметил ещё кое-что.

— Посмотрите на почерк. Он действительно похож. Но слишком ровный. Слишком аккуратный. У человека, принимавшего снотворные, рука дрожала. Особенно в последние месяцы. А здесь — ни единого сбоя.

Он запросил образцы почерка Воронцова — черновики, письма, автографы. Сравнил. Различия были тонкими, но явными: наклон букв, форма «в», завитки у «я». Это был подделанный почерк. Кто-то старался, но не знал, что Воронцов всегда писал «ё» с двумя точками, а в письме — одна.

Лебедев поехал в библиотеку.

Заведующая, пожилая женщина в очках, вспомнила:

— Конверт лежал на столе утром. Никто не видел, кто его принёс. Думали — от мэрии.

— А где хранятся рукописи Воронцова?

— В архиве. Но доступ только у меня и... его вдовы. Она недавно приходила — сортировала бумаги.

Лебедев нахмурился.

— Вдова?

— Да. Елена Михайловна. После смерти мужа она почти не выходит. Но очень трепетно относится к его наследию.

На следующий день Лебедев отправился к Елене Михайловне. Дом — старинный особняк на окраине. В гостиной — портрет Воронцова, книги, тишина.

— Зачем вы пришли? — спросила она холодно.

— Хотел поговорить о последнем письме мужа.

— Каком письме?

— Том, что он написал мэру.

Она побледнела.

— Это невозможно. Михаил умер.

— Да. Но письмо есть. И оно, кстати, лежало в библиотеке, куда только вы и заведующая имели доступ.

Она встала.

— Вы что, считаете, я его подделала?

— Я считаю, что вы знали, как пишет ваш муж. Вы брали его старые рукописи, сравнивали почерк, тренировались. Вы использовали его бумагу — ту, что с водяным знаком издательства «Серебряный лист». Но вы не учли главное: стиль.

— Зачем мне это?

— Чтобы отвлечь внимание.

Лебедев достал документ.

— Три дня назад вы подали в суд на пересмотр завещания. Вы утверждаете, что муж перед смертью хотел оставить всё не вам, а благотворительному фонду. Но вы — единственная наследница. И если бы не было этого странного письма, все бы сосредоточились на вашем иске. А так — все говорят о пророчестве и убийстве.

— Это абсурд!

— Абсурд — это письмо. Вы знали, что Белов не пострадает — вы сами придумали дату и место. Но вы не рассчитывали, что я начну читать.

Она села. Плечи опустились.

— Я не хотела его денег. Он хотел отдать всё... ей.

— Кому?

— Его ученице. Молодой писательнице. Он... любил её.

— И вы решили, что письмо с предсказанием убийства отвлечёт всех?

— Да. Я думала, будет шум. Проверки. Полиция. А я — просто вдова, скорбящая о муже.

— Но вы не учли, — тихо сказал Лебедев, — что ложь, даже самая тонкая, всегда оставляет след.

Он встал.

— Ложь имеет короткие ноги, но длинные руки — она тянется из прошлого. Достоевский. Ваш муж цитировал это в интервью. Вы забыли.

Она не ответила.

Через неделю письмо было признано поддельным. Депутат Белов провёл понедельник в театре. Никто в сером пальто к нему не подходил.

А Лебедев сидел в библиотеке, перечитывая «Сквозь туман».

Иногда правда — самая странная история.