Письмо с динозаврами

Вчера отправилась по разным вопросам, влипла в забавную историю: на Речном вокзале подобрала голосующего, прокляла впоследствии все на свете. Он говорит:

— Время у Вас есть?

— Ну, есть…

— Американца одного в музей подвезете?

— Ну, подвезу… Вопрос, в какой музей…

— А, — говорит, — Вам гид объяснит все! Вместе поедете, не волнуйтесь!

А сам параллельно в мобильник кому-то звонит:

— Ну, денек! Послал же нам Бог сегодня туриста! Упрям, как осел. От всей своей группы отбился. Такси, мол, хочу, и — в музей к динозаврам! Короче, прикинь — всей пристанью сейчас для него машину ловим!

Тем временем подъезжаем мы к теплоходу, ведут мне в салон кота в мешке — хромого грузного иностранца лет шестидесяти. На месте маршрут выясняется: Профсоюзная — Палеонтологический музей с рептилиями, Лужнецкая набережная — Новодевичий монастырь (с девицами), Красная площадь — Гостиница «Националь» с иностранцами. Все это за два с половиной часа (июнь, пятница, вторая половина дня — жара, дачный вояж, аварии, пробки) и стоит пятьсот долларов. Как я хотела отказаться! Но они вцепились в меня: езжайте! Оплата отличная! Не бойтесь! Вы доберетесь! Главное, чтобы он ровно в пять к «Националю» поспел.

Достала карту. «Гид» для приличия черкнул по Лужникам — Профсоюзной, удивил меня тем, что с нами он не поедет, затем подивился сам моему незнанию, где гостиница находится:

— А про манеж-то Вы представление имеете?

— Имею.

— Так «Националь» напротив!

— Ладно, тогда проблем нема, доберемся…

— Нема, нема! Судите сами — главное, к пяти в «Националь» попасть. А в остальном — отвезите его хоть куда-нибудь. Он по-русски все равно не разбирается!

И мы отчалили. Вдвоем, с «ни бельмеса» по-русски не знающим иностранцем, вдобавок плохо, при помощи костыля, стоящим на ногах. Первые полчаса он был счастлив. Тарабанил что-то своим родным языком, крутил головой, изучал местность и буквы рекламных щитов. Для поддержки его настроения и «хорошего тона для» пришлось вспоминать, что «Ай тоже спик инглиш э литтл», а также «хев литтл сан» энд «Хи из тен». При всем том следовало смотреть за дорогой и лететь одержимой птицей — чтобы по маршруту успеть. Через тридцать минут он начал кряхтеть — тайм, мол, тайм! Увере из музей, динозавры? И как ему, нетерпеливому, объяснить, что Москау из э би-иг сити! Что едем мы из одного конца в другой! А пропускная способность наших улиц… Зере аре ту-у мени ка-арз (и под вопросом больной русской головушки — то ли мени, то ли матч последних). Еще пять минут он мучился, плел какую-то ерунду, стучал по циферблату наручных часов, затем — о, чудо! Мы свернули на Профсоюзную. Он увидел знакомые буквы — по-русски читать он умел, но, как сам горделиво признался, доунт андестенд! (Читать, мол, читаю, а понимать — не понимаю). А тут понял! Оживился, лапками замахал! Проффсоуюзная! Мьюзеум! Уверри гюд! И как его, наивного, вразумить, что не гюд, а — мама дорогая?! Что Профсоюзная — са-амая длинная (то ли биг, то ли лонг) улица нашего Москау? А его мьюзеум в самом конце находится, и динозавры его неподалеку от МКАДа пасутся! Еще лишние семь минут моих ковбойских выкрутасов по дороге, и мы в музейной арке. А там… Кирпич!

Въезд таким, как мы, запрещен! Охрана:

— Вы куда?!

Я (американцу):

— Ви мастнт туды гоу! Ю маст туды элоун гоу (один, значит, иди, без меня; я тут перекурю).

В ответ:

— Ноу! Ноу! Ай доунт андестенд! — И улыбается, протерозух:

— …Мьюзеум! Май мьюзеум!..

Я (охране):

— Умоляю! Пропустите! В моей машине американец! По-русски ни слова не смыслит! И ходит об одном костыле! Я ненадолго к вам припаркуюсь: он выйдет, а я обратно развернусь, на улице ждать.

Они:

— Ладно, проезжайте, мы ж свои мужики, русские, не динозавры, чай, какие…

…Едем по территории, приближаемся к музейным дверям, там другая охрана:

— Вы к кому?!

Я:

— Тут американец живой, к динозаврам! Он только выйдет, и я растворюсь!

Растворюсь! Ка-ак же! Прямой предок крокодилов как завоет, зарычит:

— Юууу маст п-ааа-ркинг! Па-ррр-кинг!

И далее на громогласном американском, по слогам, с профессиональным дирижерским помахиванием для таких бестолковых, как я: мол, пока машину не припаркуешь, я из салона не вылезу!

Смотрю ему в-глаза-в-его-бессовестные и вижу!..

Безотчетный, ничем не передаваемый, животный страх! Оказывается, мой залетный птеродактиль не на шутку испугался, что уеду я одна, без него. И уеду в его представлении навсегда, а он, прихотью злобной таксистки лишенный монастырских стен да Красной площади с обедом, в триасе сгинуть обречен. Тупиковая ситуация — настоящий кирпич. Паркуюсь. Охрана ждет, когда же я исчезну? А он из машины не идет, съежил перья в нервный комок, костыль отложил, нахохлился — думает! Охрана — недоумевает, нервничает. Он — кулаком подбородок подпер, углы рта вниз опустил и бездыханным чучелом прикинулся. Я — меж двух огней: то ли в машине сидеть, то ли наружу сдаться, то ли к охране — контакт искать, то ли мертвый английский в работе использовать. И вообще, не слишком ли поздно теперь пить боржоми? Насилу сообразила: «Мей ай хелп ту ю?» Подобралась, будто бы на улице праздник, веселенькой матрешкой заулыбалась, с сиденья выкатилась, пошла ему дверь открывать: «Мей ай хелп Вас отсюдова вынуть?» Смотрю, оживился, оптимизма с вида моего лубочного позаимствовал. Приосанился, решение принял. Оперся о свой костыль, машину обогнул, знаки номерные громко вслух выкрикнул, мол — навсегда запомнил! Теперь-то ты от меня не уедешь! И бравым солдатом по лестнице к дверям загрохотал. Охрана мне:

— А Вы за ним не пойдете?! Как он один внутрях сориентируется?

Я лишь рукой махнула — сам, сам, не маленький. Вся жизнерадостность на мне обвисла мокрым пиджаком в тот же миг. Мужчины, видя это серое изображение, даже прогонять меня из жалости не стали. Сами за ним присмотреть пошли.

И осталась я одна на неизвестное мне личное время. Отдых? Какой там отдых! Дрожу как осиновый лист, в карте роюсь. Что там следующим номером русско-американской программы? Лужнецкая набережная? Девичий монастырь? Монастыря на карте не вижу. Вижу одно только кладбище. Дай-то Бог хоть до кладбища доехать! Беру мобильник — может, кто грамотный, дорогу в последний путь объяснит? Сама, оцепенелая, уже ничего не соображаю. Звоню? Как же! «Ваш баланс в рифму к слову „романс“! На счете семь центов. Пишите письма!» Шлю предсмертный SMS: «Срочно перезвони! Я заблудилась!» Далее сижу в машине, жду звонка, пытаюсь унять нервную дрожь, на карте в упор вижу кладбище. Времени совсем уже в обрез. А ну как мой беспокойный пассажир по прошествии часа вернется? Этак мы с ним и к обеду его не уложимся. А если он через пять минут из мелового периода выпорхнет? Кладбища мне тогда не миновать. «Трень-трень» — вот вроде телефон звонит. Наспех ситуацию объясняю. Никуда я, оказывается, не заблудилась. Все идет по плану, могилы объезжаем стороной. Монастырь? Вверх по карте до третьего транспортного, и — налево, по кольцу, по часовой. «Элементарно, Ватсон! Но лучше бы тебе туда не ездить: все равно до закрытия не успеете». — «Ага! Поди объясни ему, что музеи закрываются рано! Ит из клоузд и — точка? Или ви маст гоу ту де Красная площадь сей же момент?! Он упрям, и будь он трижды русскоговорящим, голоса разума ему все равно не распознать».

Птеродактиль вышел ровно через полчаса. Ни нашим, ни вашим, как говорится. К Националю ехать времени полно, в монастырь — под завязку.

Видимо, он и сам это понимал — довольным дятлом отстучал клювом по крышке наручных часов: «Тайм, тайм, Красная площадь?» Я ему: «От протерозавров до Лужнецких девиц фифтин минитс, а от парарептилий до Охотного ряда фифтин минитс туу-у-у». Обрадовался: «Фифтин минитс ту-у-у! Ля-ля-ля-ля, Ча-айковский!» Ну, уж, думаю, нет! В консерваторию, мой дорогой, сегодня мы точно не успеем. «Новодевичий ор Красная площадь?» — строгим голосом спрашиваю. «Новодевичий, ля-ля-ля-ля!» — обмяк в кресле, разулыбался, головой пуще прежнего завертел, дорогу изучает. «Ну и ладно, думаю, ну и — пожалуйста, подъедем к монастырю, ворота поцелуем и скорее, по Пироговке вверх да на Каменный мост». А он знай своё: «Ча-айковский! Ча-айковский!» И на одной ноте — Ля-ля-ля-ля. Потом заворочался: «Ай ноу! Ноу!»

Гляжу, достает из мешковатых штанин англо-русский разговорник, разворачивает его аккурат посередине и читает по слогам:

— Йа зяблю-удилься! — И хихикает, довольный!

Я ка-ак рассержусь!

— Ай доунт зяблю-удилься! — Ай Москву хорошо знает! Лучше в окно успевай-смотри!

И было на что: в районе «Академической» «пробка». Машины сгрудились в один левый ряд, милиция, знаки объезда, скорые. Авария из трех машин. Знай объезжай выруливай! И впечатлениями, как назло, поделиться не с кем: я английских слов по случаю не знаю, он — русских ни одного. Разговорник убрал, в окно, как в телевизор, смотрит. И оба друг другу хоть что-то сказать хотим, и оба, как рыбы, лишь рты разеваем. Здесь надо отдать ему должное — он первым сообразил. Думал, думал, думал, думал, потом палец вверх взметнул: «Бум-м-м!»

Ладно, объехали мы этот «Бум-м-м!», и «Трах!», и «Бах!» в одном академическом флаконе, движемся к площади Гагарина. Вскорости и Сам по правую руку вырисовывается. Пассажир мой занервничал: « Ху из ит?! Ху из ит? Ват из диз мен?!» — «Га-га-рин! Де фест мен, ху ту спейс полетел!» — «Га-га-рин? Ху из ит? Ху из ит?» На сиденье заелозил, ножками засучил. Тут-то мы нужный поворот и пролетели! И свернули на третье кольцо прямиком в противоположную сторону. Я просто кожей почувствовала, как женщины Новодевичьего монастыря скорбно охнули у нас за спиной. И вот, их прощальные белоснежные платочки все дальше и дальше, а надежда развернуться на ближайшем мосту раздавлена мощной автозаводской пробкой. Движемся мы теперь в час по чайной ложке. Вокруг ревут тягачи — МАЗы, КрАЗы, КамАЗы с прицепами. Пыльные, грязные, фырчат, шкворчат, как на подбор. Американец мой в шоке. Украдкой в часы поглядывает — минуты считает. От грозных звуков за окном вздрагивает. Десять минут экзотической московской пробки, затем высокий, весь в стрелочках, транспарант перед нашими носами «Проспект Андропова — Варшавское шоссе — Большая Тульская — Центр». Он, как последнее слово разобрал, обрадовался: «Центр, — кричит, — Центр! Красная площадь! Уверри гюд! Центр!» А я ему: «Ноу, ноу! Эт фест Новодевичий». Я, мол, с маршрута не сверну. Судите сами — кому охота в долларах терять? Он — чуть не плачет — «Ноу Новодевичий! Оунли Красная площадь!». А я ему за окно — на глубокие воды реки, на верхушки берёз зеленеющей Тюфелевой рощи — вон, мол, Новодевичий — рукой подать. Он, бедненький, в кресло вцепился, от берез, как от насекомых противных, отмахивается: «Оунли Центр, Оунли Красная площадь! Ви хев ноу Тайм! Ноу тайм!» Наконец я смилостивилась. Развернула машину в центр, на широкую Тульскую. Лично для меня теперь все заструилось, как по маслу. Все дома, все улицы до центра как родные, всё — одно в другое ладно вытекает. Трамвайные пути, односторонняя Серпуховская, зеленый свет, Кольцо садовое на миг, «Славнефть» на Пятницкой, Банк «Русский стандарт», район Третьяковской с табличкой про слепых, где каждый зрячий под колеса падает, Новокузнецкая — течение здесь всегда еле теплится. Американец только дух переводил при виде джипов, смело скачущих, как кенгуру, из одних закоулков наперекор движенью в другие. А я еду, знай себе, не торопясь. Времени остается каких-нибудь пять минут, но и до конечной рукой подать — вот уж и мост Москворецкий виднеется, а за ним!

Виден храм, и пять веков в великолепии

Вязь крестов блестит на куполах.

Зодчими душа страны отмечена -

Красота и ширь, и удаль, и размах.

Золотыми огоньками-переливами

В поднебесье он как в зеркало глядит.

У Кремлевских стен и башен молчаливо,

Царским баловнем, задумавшись, стоит.

Неприступен, величав и будто грозен,

Но доверчиво играет солнце в сводах.

Пассажир мой заморский как завоет, закричит: «Вас-с-силий! Вас-с-силий! Оу! Ит из Вас-с-силий! Ля-ля-ля-ля! Россия! Чайковский! Вас-с-силий!» — и на разные лады как закачается! Понял, видать, что центр действительно близко. А я — опять, туточки, не тороплюсь. А куда торопиться? Через Чугунный мост, за «Балчуг», да по Болотной набережной к Большому Каменному мосту. Я теперь нарочно — на каждом светофоре отдохнуть норовлю, их вить, между нами говоря, всего-то два и осталось. Клиент мой радовался-радовался, да и приуныл — чувствует, что таксист в спячку впал, а я — опять не тороплюсь. Куда теперь торопиться? Он мне: «Тайм! Тайм! Ви хев оунли ту минитс!» А я — опять на светофоре торможу. И молчу. И злорадно так улыбаюсь. Он уже змей-горынычем в ухо шипит: Фсё-о-о! Фсё-о-о! Фсё-о-о! Файв-о-клок! Андестенд?!» А я на этом месте вообще остановилась. Повернула голову к нему и, улыбаясь, говорю: «Хотель „Националь“, плиииз!» Знай, мол, русских!

Мать родная, как же он удивился! Ушам своим не поверил: «Воот-Воот? — говорит. — Веаре-Веаре?» А я ему — снова-здорово: «Хотель „Националь“, плиииз!» Он головой затряс, проспект с изображением гостиницы вынул, а там — и окна на картинке те, и двери, и карнизики ему, и рамочки золоченые, и даже швейцар — один в один с живым на фотографии — тот же! Здесь с него гонор-то сдуло. Протянул он мне свои обещанные монеты и побрел, как говорится, в свои апартаменты.