Письмо в моё будущее

1-е сентября. Раннее солнце лизнуло окна моего дома. Я натянул старый пиджак, отпаренный ещё накануне, и, немного нервничая, вышел. В кармане — пригласительный: «Юбилей — 85 лет родной школе».

Ювілей...

Дорога знакома с детства. Каштаны с "ёжиками", готовыми скоро лопнуть и выбросить коричневые шарики, что так громко взрывались в кострах, когда листья ещё не запрещали жечь.

Прохудившийся забор бывшей библиотеки, где можно было купить ещё и семечек. Дореволюционный булыжник, с которого сползает любой новый асфальт.

Вот и она — школа.

Темно-красный кирпич на старом здании, чуть более яркий на поздних пристройках - мастерских и спортзале.

Новая табличка. Фасад утеплён и покрашен — светло-серый, даже какой-то стерильно европейский. А между первым и вторым этажами, на длинном транспаранте, синим по жёлтому:

«Ласкаво просимо!»

Во дворе толпа. Музыка, флажки. Подиум. Девочки в веночках, мальчики в вышиванках. Директор с планшетом. Рядом — местная администрация. Всё чинно, патриотично, уверенно. В колонках играет «Червона калина», казачьи марши, потом ещё что-то, всё вперемешку с торжественными речами.

— Слава! — кричат дети.

— Україні слава! — отвечает начальство.

Я в переднем ряду, среди таких же седых, чуть потерянных. Мы киваем, дежурно улыбаемся, но внутри — пустота. Я не против, нет. Новое время. Просто… скучно. Слова не цепляют. Всё это я уже слышал. Да, не получилось у нас тогда...

Рядом мальчишка с телефоном, увлечённо снимает выступления с маленькой жужжалки-дрона.

А я не выдерживаю — встаю. Неслышно, будто ученик, прогуливающий урок, обхожу здание и захожу через старый, чёрный вход. Никто не останавливает. Мало ли куда пенсионера потянул мочевой пузырь или ещё что.

Школа изнутри почти не изменилась. Та же плитка на полу. Те же лестницы. Стены перекрашены, да. Но вот он — вестибюль. И вот она — колонна, возле которой я стоял десятки раз, школьником.

Здесь раньше была табличка. Помню, как сейчас: «Письмо комсомольцев в 2017 год». Блестящая, на четырёх толстых, совсем не декоративных гайках.

Я не был ещё и младшеклассником, когда её привинтили с фанфарами и речами. Не застал. Но все десять школьных лет мечтал: вот бы дожить до того года столетия Великой революции, открыть капсулу, узнать, что написали нам — из прошлого.

Теперь таблички нет. Вместо неё — портрет на пластике. Мужчина с жестким взглядом, выбритый висок, усики, и странный крест на рукаве. Незнакомое лицо. Почему он здесь? Какой-то новый герой, не знаю я их и знать не хочу.

Я подошёл ближе, снял портрет. Протянул руку, постучал. Глухо. Как раньше. Там что-то есть.

Инстинкт. Или долг. Или просто тоска по детству. Я нащупал край старой штукатурки, ногтём поддел. Она поддалась. Поцарапал ключом, потянул. Под ней — старая дощечка. Вскрылась, как потайной люк во времени.

За ней — встроенный деревянный ящичек, а в нем цилиндр. Алюминий, тусклый. Я извлёк его.

Пару секунд смотрел. Потом — аккуратно закрыл дыру тем же портретом. Никто не узнает.
Сел на ступеньки лестницы. Отвинтил крышку. Внутри — свёрнутые листы. Бумага, пожелтевшая, но целая.

Читаю:

«Дорогие друзья из 2017 года!

Мы верим, что вы живёте в мире, без войн и фашизма. Мы уверены, что вы построили коммунизм, победили болезни, вышли в космос и дружите со всеми народами. Мы мечтаем, чтобы каждый человек был счастлив, честен и трудолюбив. Пусть наука поможет вам стать лучше.

Пусть дети не знают страха и будут счастливы жить в советской стране. Пусть свет будет в каждом окне.

С приветом из прошлого, комсомольцы школы.

Год 1967»

Это на машинке, официальное.

Остальные от руки, перьевыми ручками, карандашами, но все письма в таком духе. Почерк разный. Кто-то старался, кто-то писал на бегу, кто-то даже списывал. Но всё это — живое, наивное, трогательное. С кляксами.

Я читал, и что-то во мне сжималось. Ностальгия — не совсем то слово. Мне было... жалко. Жалко их. Нас. Детей перед школой. Будущее не стало тем, что видели в мечтах.

Зачитался, ничего вокруг не вижу и не слышу. А тут потемнело. В глазах, что ли?

Свет в окне... Он мигнул.

Раз.

Два.

Как будто кто-то моргнул солнцем. Или облако проплыло. Ветер качнул ветками. Или… нет, это небо колыхнулось, как тогда, под крыльями пары украинских "сушек" над толпой у обкома.

Я поднял глаза от писем.

Из-за приоткрытой двери доносится музыка. Но не та, что была. Не гимн. Не «Калина».

Это… Бернес. Его голос я узнаю с трёх нот. В любой песне.

«В этот весёлый сентябрьский денёк...»

Запрещённая русская песня. Старомодная. Родная. Заставляющая сердце дрогнуть.

Я пошел во двор, хотел побежать, но еле заставил ноги шагать твердо.

Пришел.

А там мир изменился.

Фасад школы — алый транспарант с белыми буквами "Добро пожаловать". Флаги красные. На флагштоках острые наконечники — серп и молот.

Во дворе — толпа с цветами. Школьники в красных галстуках. Старшеклассницы в форменных платьицах с белыми фартучками. Комсомольские и октябрятские значки.

Смотрю по сторонам — машины. «Москвичи», «Жигули», «Волги». Но… не старые! Новые. Аэродинамичные, с сенсорными дверьми, огромными светлыми стёклами. Глянцевые, как из фантастических журналов прошлого века. Узнаю их только по родным логотипам: зубец кремлевской стены, ладья под парусом, мчащийся олень...

Трибуна в кумаче — на ней парень в военной форме с красной звездой на фуражке и золотыми погонами. На плечах, не на пузе. Не в камуфляже, при галстуке. Он кричит в микрофон:

— Где же вы ходите, товарищ Герой Советского Союза?! Поднимайтесь, пора!

Меня хватают под локоть. Я не сопротивляюсь.

Поднимаюсь на трибуну. Аплодисменты.

— Товарищ подполковник, ваш подвиг в Западной кампании и штурме города Ровно — бессмертен! Вы вдохновляете новое поколение строителей социалистической Украины! Ура, товарищи!

— Ура! — ревёт толпа.

Не знаю, что сказать людям. Память у меня теперь должна быть какая-то другая, я это чувствую, но пока не она, пока старая.

Меня обнимает тот самый молодой лейтенант, со звёздами. Взгляд у него восторженный. Он вручает мне грамоту с гербом СССР и подписью: "Генеральный секретарь ЦК КПСС, Маршал Советского Союза Владимир Владимирович Путин".

Туш.

Я стою, держа грамоту. Кланяюсь. Слезы наворачиваются. И чувствую, как внутри всё двоится. Что я здесь делаю? Где капсула? Где колонна?

Смотрю в глаза школьникам. Они светятся — той самой верой, что была в письмах. Верой, которая давно исчезла в нашем, в том времени.

Я начинаю говорить. Не знаю, что, наверное, это пошла работать моя память из этой истории. Но голос твёрд. Мой голос, молчавший в истории другой.

А где-то, в другом времени, на другой стороне реальности, в забытой нише под портретом, лежит открытая капсула.

И ждет, чтобы её снова нашли.