Плавучие гробы

Маргарет О’Силгэйр проснулась на рассвете. Накинула сарафан, сунула ноги в сандалии, собрала волосы в хвост и вышла на палубу. Яхта мирно покачивалась на еле тронутых новорожденным солнцем волнах. Противно кричали ранние чайки. Пол сидел в кресле на корме, кидая наглым пернатым хищникам рыбешек. По обе стороны от его сиденья торчали в разные стороны удочки – штук девять или десять. Маргарет знала, что муж способен следить за всеми снастями одновременно, такой уж у него был талант. «Я внук рыбака и правнук рыбака», – частенько повторял Пол, хватив лишнего в клубе. После этого он всегда обнимал жену и продолжал: «Видали, какую словил себе?»

– Мы же хотели сняться с якоря, – сказала Маргарет, кладя ладони на плечи супруга. – А парус еще спущен. Мама убьет нас, если не покажемся к ужину.

– Всему свое время.

Пол встал, запустил в небо последнюю рыбешку, моментально исчезнувшую в чаячьей глотке, поцеловал Маргарет в щеку и жестом пригласил ее следовать за собой. Он отвел ее на нос.

– Поможешь с якорем?

Вдвоем они не без труда вытянули тяжелый стальной крюк.

– Я подниму парус, – сказал Пол. – Не смотаешь пока мои удочки?

– Конечно, дорогой.

Маргарет вернулась на корму и принялась за дело. В отличие от мужа, искусство рыбной ловли она осваивала с немалым трудом. Главную проблему причиняла вечно путавшаяся леска, и проблемы этой не удалось избежать и теперь. Ругая себя за криворукость, молодая женщина положила удочку на пол и принялась возиться с непослушной нитью. Она так увлеклась, что не услышала мягких шагов мужа. И никогда не узнала, за что он размозжил ей голову якорем.

Что может быть несправедливее, чем сама жизнь, думал Фингал О’Силгэйр, глядя на отдаляющийся берег родной стороны. Над дублинской гаванью повисли мрачные тучи, скрывшие солнце и уравнявшие в цвете небо и землю. Крыши домов на прибрежных улицах, темная вода, костлявые мачты плавучих гробов, еще не принявших на борт новых смертников, эфемерные громады серых облаков – все вокруг смешалось на единой палитре. Голод высосал краски из зеленой земли, наводнил улицы городов нелепыми большеголовыми детьми и изможденными, потерявшими красоту и разум женщинами. Удары, которые еще не нанесли англичане, посыпались на спины ирландского народа по велению самого Господа. Как иначе объяснить все те бедствия, что в одночасье обрушились на жителей острова?

Плавучий гроб, на котором отправлялась искать лучшей доли семья О’Силгэйр, назывался «Асфодель». Он был построен во Франции лет тридцать назад и за время службы успел превратиться из гордого и надежного судна в дряхлое подобие корабля. Пробитых или гнилых досок на палубе оказалось больше, чем целых, а переоборудованный специально под транспортировку сотен пассажиров трюм казался Фингалу преддверием ада, в котором кишат неуспокоившиеся души.

– Картофель. Нас изгнал простой картофель, – с горькой усмешкой сказал подошедший отец.

Фингал не улыбнулся.

– Даже меня, рыбака, и то картофельный мор загнал на эту лохань, – продолжал Луг О’Силгэйр. – Клянусь, скоро эта земля опустеет, и тогда величество не преминет подобрать ее всю под себя. Это конец Ирландии, сын.

– Но не наш конец.

– Ты прав. Да благословит Бог старого Мак Криди!

Мак Криди исчез еще до пришествия Великого голода, а три месяца назад от него пришло письмо. Старый плут, почуяв надвигающиеся беды, сбежал в Нью-Йорк, где открыл лавочку и за пару лет накопил кое-какой капиталец. В послании он писал, что не может допустить гибели давних соседей и потому приглашает их в Америку. Обещал обеспечить Луга и Фингала работой.

– Аминь, – кивнул Фингал, хотя на душе у него скреблись кошки. Не таким человеком был Мак Криди, чтобы ему безоговорочно доверять. В родной деревушке о нем шептали всякое: мол, и вороват, и в долг под процент давать не гнушается, и жену отчего-то из дому не выпускает. Продавать дом и все пожитки и бежать на чуждый континент по первому его зову? Фингал не был уверен в разумности такого поступка, но с отцом разве поспоришь…

Оставив отца на палубе, молодой человек спустился в трюм, царство вони и зловещей какофонии. Пробираясь к лавкам, отведенным О’Силгэйрам, Фингал дышал ртом, однако это спасало лишь от запаха. Рецепта против сливавшегося в единый монотонный гул многоголосья, детского плача и стонов больных у Фингала не было. «Не доберемся» – «Хочу есть, мама!» – «Отче наш, сущий на небесах…» – «Скорее бы» – «Тебе плохо?» – «Вот, возьми яйцо» – вырванные из общего потока фразы перемешивались с собственными мыслями Фингала, мешая сосредоточиться, сбивая с толку, погружая в пучину чужих страданий.

Мать, сестры и бабка не вставали своих лавок с самого отплытия, словно боялись, что их может занять кто-то другой. Конечно, это не касалось бабки, которая просто не могла стоять.

– На воздух, живо! – скомандовал женщинам Фингал. – Еще не хватало, чтоб вы весь путь проделали в такой духоте. Заморите себя!

Убедившись, что мать и сестры послушались, молодой человек вернулся к бабке. Гэль О’Силгэйр открыла выцветшие от старости серые глаза и слабо улыбнулась внуку. Он ответил на улыбку, взял в руку тонкую длань и вложил в нее жесткую серую краюшку.

– Сберег для тебя.

– Спасибо, – еле слышно отозвалась старуха. – Съешь сам. Я не переживу плавания, и ты это знаешь не хуже моего.

Он кивнул. Спорить с бабкой все равно было бесполезно. Несмотря на то, что старшим в семье считался Луг, все О’Силгэйры беспрекословно слушались Гэль. Ее возраст уже давно перевалил за восемьдесят, но старческое слабоумие – вечный спутник преклонных лет – обошло ее стороной. Гэль держала домашнее хозяйство в абсолютном, неколебимом порядке, и единственную слабину дала лишь теперь, когда Луг настоял на отплытии в Америку. Так будет лучше для семьи, сказал он матери, и та вынуждена была кивнуть. Род для нее значил гораздо больше, чем все остальное вместе взятое. Фингал помнил слова Гэль, произнесенные на одном из последних собраний, когда в доме Луга встретились все живущие родственники из О‘Силгэйров. «Мир может катиться в геенну, но мы должны выстоять и в этом случае, – говорила бабка. – И если вдуматься, что такое мор, пусть даже и великий, в сравнении со стоящими за нашими спинами сотнями поколений предков?»

Семье дядьки Майкла предки не помогли. Она исчезла за месяц, скошенная голодом и поветрием. Последняя весть от Рика О’Силгэйра пришла две недели назад. Он передал через бродячего тряпичника, что держится из последних сил, но в Америку ехать отказался. Вполне возможно, решил Фингал, гладя двумя пальцами сухую кисть бабки, вскоре в Ирландии не останется ни одного из О’Силгэйров. Ветви родового дерева внезапно представились ему хрупкими, как кости под белой кожей, и безжизненными, как лениво пульсировавшие вены.

Детектив Джефферсон Джордан (для друзей Джей-Джей) с первого взгляда невзлюбил рыжеволосого бородатого парня, встретившего его у дверей отделения. Ирландцы и так-то не особо приятные ребята, а уж если один из них взялся за дело своего сородича, тут уж жди беды. Кроме того, будучи наполовину пуэрториканцем и наполовину черным, Джордан априори недолюбливал чрезмерно самоуверенных белых, среди которых именно ирландцы выделялись в худшую сторону. И в довесок он никак не мог отделаться о мысли, что его временный напарник (по фамилии Мак Лир; имени он не назвал) с не тронутой загаром бледной кожей, длинными патлами, заплетенными в косу, и татуировками на жилистых предплечьях вообще не похож на полицейского.

До начала допроса Мак Лир не доставлял никаких неприятностей, просто сидел и пил кофе за единственным в отделе свободным столом. На вопрос, откуда он вообще взялся, ирландец улыбнулся, пожал плечами и протянул шефу бумаги из центрального управления: мол, я и сам не знаю, начальство прислало зачем-то. Джей-Джея такой спектакль, разумеется, не устроил. Дураку ж ясно: парняга прикатил вызволять своего.

– Ты хоть знаешь, что натворил этот О’Силгэйр? – спросил Джордан, сопровождая ирландца в комнату, где сидел подозреваемый.

Мак Лир пригубил кофе (третий стаканчик, между прочим).

– Ну?

– Убил свою жену. Разбил якорем череп, – сообщил Джей-Джей. – Ты бы это видел!

– Поверь, я многое видел, – равнодушно ответил рыжий.

– Ну да, не сомневаюсь.

Пол О’Силгэйр скорчился на своем месте, уронив голову на скрещенные на столе руки. Очевидно, он так и сидел с тех пор, как Джордан оставил его. Даже на шум открываемой двери не среагировал.

– Мистер О’Силгэйр, – позвал детектив.

Ноль внимания.

– О’Силгэйр, хватит ломать комедию!

– Я не убивал ее, – послышался голос преступника.

– И вот это он твердит с самого утра. И плачет иногда, – Джей-Джей повернулся к Мак Лиру. – Действуй?

Ирландец кивнул.

– Я верю вам, Пол, – сказал он.

О’Силгэйр медленно поднял голову.

– Правда?

На пятый день плавания Гэль дождалась, пока Луг уведет жену и дочерей на палубу, подозвала к себе Фингала и, вытянув сжатый кулак, скомандовала:

– Подставь руку!

Молодой человек раскрыл ладонь, и старуха положила на нее крошечный игрушечный кораблик, сделанный из щепок и рваных тряпок.

– Что это?

– Прощальный подарок. Скоро меня не станет, – Гэль сжала пальцы внука. – А вот талисман тебе еще послужит.

Фингал не удивился словам бабки: она частенько говорила загадками. Кроме того, молодой человек подозревал, что она не чтит Христа, отдавая предпочтение старым богам. Маленьким внукам Гэль рассказывала не библейские истории, а мрачные непонятные легенды древних дней: о воителе Кухулине с семью зрачками в каждом глазу и об отвергнутой им мстительной Морриган, Хозяйке ворон, и о короле Маэле Морде, павшем в бою с викингами, о Дивном Народе, и сгинувших языческих божествах, и еще многие-многие сказания, большую часть которых Фингал помнил лишь смутно. В них Ирландия представала страной чудес и колдовства, опасной и странно притягательной.

– Это подарок Мананнану, Хозяину моря, – продолжала старуха. – Знаю, ты в него не веришь, но это не значит, что его не существует. Мир старше, чем Иисус-Агнец, и мудрее, чем Соломон. Важно лишь найти лазейку туда, где до сих пор ходят забытые боги. Маленький корабль, который ты держишь, на самом деле больше, чем все плавучие гробы вместе взятые. И в тысячу крат важнее.

– На нем лежит грех, – возразил Фингал. – Разве можно…

– Можно, – перебила бабка. – Но каждый сам решает, нужно ли. Я расскажу, как поднести дар Мананнану, а ты вправе сделать это или сжечь кораблик.

Фингал подумал.

– Годится. Но только быстрее, пока не вернулись родители.

– Ты всегда был толковее их, – Гэль довольно оскалила желтые зубы. – Никогда не стоит отказываться от возможностей, какими бы грешными они ни казались. Слушай внимательно, мальчик мой: Мананнан властвует над водами, поэтому дать ему подарок и попросить о помощи можно только у моря. Брось кораблик в воду, вспомни меня, громко назови Хозяина по имени и поведай ему, чего бы ты желал. Учти, что на суше Мананнан не всемогущ, и используй дар мудро. Нет никого несчастней тех, кто просил Хозяина не о том, что действительно важно.

– Он исполняет тайные желания?

Старуха болезненно сморщилась и помотала перед самым носом внука длинным иссохшим пальцем.

– Не глупи! Мананнан – не фея, которой девчонки приносят цветы в надежде встретить мужа. Твои желания – пустота. Обращайся только тогда, когда тебе потребуется сила, способная поднимать волны и смывать в бездну города.

– И что же ты до сей поры не попросила его снести в пучину морскую Лондон?

– Все… не так просто, – ответила Гэль. – Даже там.

И неопределенно провела рукой над головой. Фингал кивнул. Он понял, что имел в виду бабка.

– Но даже если уничтожить Лондон и не получится, ты всегда сможешь попросить сопутствия в частных делах. Подсобить семье. Призвать удачу в делах. Подумай над этим, выбери нужный момент. И никому не говори о нашей беседе, ясно? Особенно чужакам.

Фингал повертел в пальцах кораблик, сунул его за пазуху и еще раз склонил голову в знак согласия. Бабка Гэль одобрительно улыбнулась ему и повернулась лицом к стене. Фингал сидел с ней, пытаясь расслышать среди многоголосья ругани, жалоб и молитв ее дыхание, пока не вернулись родители с сестрами. Тогда он поднялся, положил ладонь на плечо бабки, склонился и прошептал «Спасибо». Старуха не ответила. Она и так знает, что поступила правильно, подумал парень. Без пустых благодарностей. Даже если кораблик Мананнана на самом деле лишь неказистая игрушка из гнилых щепок, плод труда отчаявшейся умирающей богохульницы.

– Давайте сначала, – Мак Лир повернул стул и уселся на него верхом, как в старых детективных лентах. – Когда вы перестали понимать, что творите, Пол?

– Я попросил ее удочки собрать, говорил же уже.

Пол О'Силгэйр сглотнул слюну.

– И что произошло дальше?

– Не знаю. Темнота перед глазами. Знаете, такая, когда все черно-черно, а потом начинают еще и круги появляться. Как будто провалился куда-то в бездну. А как очнулся, смотрю: Марго лежит в крови. А я над ней, как последний идиот, стою с этим якорем в руке. Но это не я ее убил, клянусь вам!

– Нет, не вы, – тряхнул косицей Мак Лир. – Предположим, я принял это как данность. Кто еще мог сделать это?

– Не знаю.

– Вы говорите это уже во второй раз. Подумайте.

– Это мог быть приступ какой-то болезни. На яхте больше никого не было, если вы об этом.

– Вы принимаете наркотики, Пол? Пьете?

– Никогда!

– Врете, – сказал Джей-Джей.

О'Силгэйр опустил взор. Врет, утвердился в своей догадке детектив. Без алкоголя и недели не проводит. А может еще и нюхает что-то в придачу. Вот вам и "не убивал".

– Что вы употребляли на яхте?

– Да ничего! – арестованный замахал руками. – Трезв был, как стеклышко!

Мак Лир поскреб подбородок длинными желтыми ногтями. Джей-Джей развел руки в стороны.

– Ничего нового, так? Вина очевидней очевидного.

– Не уверен.

– Ну-ну, – буркнул Джордан. – Расследование не завершено, но суду присяжных будет что сказать, даже если найдутся сотни улик. Вам есть еще что сказать?

– Пока нет.

– Тогда скажу я. Мистер О'Силгэйр, врачи обнаружили еще кое-что при осмотре тела вашей жены. Кое-что очень неприятное для вас.

Гэль умерла за два дня до прибытия. Луг О'Силгэйр оттащил тело матери на палубу, разогнал матросов, предпочитавших хоронить покойных пассажиров в океанских волнах, и сидел практически неподвижно до самого Нью-Йорка. От хлеба, которое приносил Фингал, отец просто отмахивался. На американскую землю ступил новый Луг – раздражительный, злой и надломленный. Ему суждено было последовать за матерью через год.

Но в те дни, суровой осенью 1851 года, Луг все еще боролся. Позднее Фингал вспоминал, что, глядя на покачивающуюся у пирса "Асфодель", отец улыбался. Это была улыбка победителя, улыбка выжившего. Схватка с судьбой продолжалась.

Младшая сестренка помахала плавучему гробу на прощание.

Мак Криди устроил свое нехитрое предприятие в портовом районе, где селились, в основном, приезжие. Старик процветал. Его секретом успеха была не только и не столько лавка, в которой целыми днями просиживал в ожидании покупателя болезненный мальчик лет двенадцати, сын Мак Криди, чьего имени Фингал никогда не узнал. Немалые деньги, создавшие Мак Криди славу на улицах, приносил бордель, располагавшейся на двух верхних этажах доходного дома. Именно туда старик предложил определить сестер О'Силгэйр. На вопрос Луга о письме и совместном деле Мак Криди только рассмеялся.

– Это и есть дело, старина! Здесь полно ирландцев, которым не по душе английские и голландские шлюхи, они предпочитают родное.

Выслушивать вторую часть предложения, которая заключалась в сидении за стойкой вместо голодного подростка, Луг не стал. Ее Мак Криди озвучил Фингалу. Парень нашел в себе силы только помотать головой, но старый сводник ничуть не расстроился. Жестом доброго, но уставшего хозяина он выставил юношу за дверь и затворил за удаляющимися О'Силгэйрами дверь. Вместе с лязгом засова Фингал услышал еще одну фразу: "Вы еще вернетесь ко мне".

Полгода прошло в скитаниях с одной съемной комнаты на другую. Выносливый и не гнушавшийся никакой работы Луг хватался за любую возможность заработать лишний цент. Порой он пропадал на целую неделю, потом возвращался пьяным и вываливал на стол монеты. Заработки давались отцу тяжело. Из одного недельного похода за деньгами он вернулся с располосованной бритвой щекой. А в феврале во время работ в порту ему перебило руку оборвавшейся цепью.

Подменяя отца в порту, Фигнал неожиданно для самого себя обнаружил, что находит удовлетворение в тяжелом физическом труде. Мелкие поручения, которые он выполнял для соседей, не могли сравниться с работой настоящего мужчины. К исходу лета Фингал уже стал своим на верфях. Он начал гораздо лучше разбираться в кораблях. Починка отцовской рыбацкой лодки, за которую он иногда брался в Ирландии, теперь казалась ему детской игрой. Облепленные ракушками суда, которые вытягивали на сушу громадными кранами, стали настоящей страстью Фингала. Он помогал очищать их от ила, научился распознавать отверстия, проделанные древоточцами, штопал паруса и с завистью смотрел на стальные корабли, к которым его пока не допускали.

Фингал начал чувствовать себя почти счастливым, когда умер Луг О'Силгэйр. Что за болезнь скосила отца, не смог ответить ни один из вызванных врачей. Возможно, ему сумели бы помочь доктора, жившие за пределами ирландских трущоб, но на них у семьи просто не нашлось денег. Вместо лечения последние средства пошли на похороны, и Луг упокоился рядом со своей матерью. Фингал попытался попросить Иисуса о прощении грешной души отца, но не смог. Христианский бог показался ему слишком далеким и отстраненным.

А в сумке, которую Фингал всегда носил у пояса, ждал своего часа кораблик Мананнана.

Фингал до конца дней помнил тот день, когда, вернувшись домой после ночной смены, обнаружил в съемной комнате пропитого сизолицего мужика с густой рыжей бородой. Именно он и поведал юноше, что мать с сестрами ушли к некоему Мак Криди. Когда Фингал, задыхаясь от бега, забарабанил кулаками по двери лавки, самое страшное уже свершилось.

– Теперь они мои, – сказал Мак Криди.

Фингал оттолкнул старика и ворвался в лавку. Мать стояла за прилавком, не смея поднять головы. Распущенные волосы образовали плотную черную вуаль, скрывавшую ее лицо. Рядом с ней безымянный подросток лепил написанные от руки этикетки на высокие зеленые бутылки. Сестер видно не было.

– Ты можешь творить со своей жизнью все, что тебе заблагорассудится, – прошипел парень родительнице, – но не с жизнью дочерей. Отдай их мне!

Мать не произнесла ни слова. Фингал многое отдал бы, позволь она заглянуть себе в глаза, но темная вуаль осталась неподвижной. Мэри О'Силгэйр словно окаменела от ужаса перед сыном и стыда за содеянное.

– Будь ты проклята!

Фингал пробыл в лавке не дольше двух минут, но за это время судно его жизни сошло с фарватера и, миновав смертоносные рифы гнева и отчаяния, попало в быстрое течение решимости. Юноша плюнул на барахтавшегося на полу Мак Криди, хлопнул дверью лавки и кинулся к верфям. Там он нашел пристанище у одного из знакомых плотников, проворочался весь день на узкой лежанке, а поздним вечером вышел к воде, отыскал пустой причал, сел на самый его край и достал кораблик бабки Гэль.

Нелепый игрушечный парусник показался ему неожиданно тяжелым. Фингал покачал его на сложенных лодочкой ладонях. Сглотнув горькую слюну, юноша начал говорить.

– Владыка Мананнан, сегодня один человек отобрал у меня веру, любовь, семью. Я требую не меньшего взамен. Отомщу ли я, просто убив старика, которому и так долго не протянуть? Нет! Моя душа успокоится только когда муж О'Силгэйр прервет жизнь последнего мужа Мак Криди и вырвет гнилой росток его семейства. Искорени потомков Мак Криди, вот моя просьба, сотри его семя с лица мира! Не моими руками, так руками моих сыновей. Не деяниями нашего рода, так чумой, голодом, войной.

Фингал выпустил кораблик из рук. Тот моментально исчез во тьме, и лишь тихий всплеск заставил парня поверить, что подарок Мананнану долетел до воды, а не был перехвачен в воздухе скрытой в черноте дланью древнего бога.

Он до утра бродил по улицам Нью-Йорка, не видя и не слыша ничего вокруг себя. На рассвете он вернулся в порт. Труд помог ему отвлечься от лишений канувшего во мрак вчерашнего дня. Вечером еще в большей степени помог отвратительно крепкий виски, который они распили вдвоем с плотником. В последовавшие месяцы он находил утешения в объятиях портовых девок, пьяных драках и работе до полного изнеможения и стертых до костей ладоней.

Мананнан не торопился исполнять просьбу: Мак Криди жил и не испытывал нужды. Когда он, наконец, умер (в своей постели, выхаркивая пораженные туберкулезом легкие), Фингалу сравнялось двадцать пять. Смерти ни одного из многочисленных внуков Мак Криди Фингал не увидел. А своим сыновьям о кораблике Мананнана он ничего не сказал.

– Она была беременна, мистер О'Силгэйр, – сообщил Джордан. – Вы знали об этом?

Пол закрыл лицо руками. По всей видимости, даже на истерику у него уже не хватало внутренних сил.

Мак Лир, поднявшись со стула, обошел допросный стол, положил ладонь на плечо подозреваемого и с осуждением поглядел на Джей-Джея. Тот лишь фыркнул. Щадить чувства убийцы? Да ни за что!

– Я могу смягчить приговор, Пол, – мягко произнес ирландец. – Наркотики на вашей яхте, ваше пристрастие к абсенту... Маргарет тоже употребляла всю эту гадость, и никто не станет отрицать этого.

– Нет у нас никаких наркотиков на яхте, – пробубнил О'Силгэйр.

– Нет, есть. Вот и в протоколе обыска указано.

– Их кто-то подбросил.

– Никто не мог. Разве что настоящий убийца, буде такой существует, – Мак Лир помахал бумагами.

О'Силгэйр выпрямился на стуле и нерешительным жестом убрал руку полицейского с плеча.

– А беременность? Это правда?

– Это правда, Пол, – скорбно кивнул Мак Лир.

– Тогда это сделал я. Так и запишите. Признание получено, детективы.

Мак Лир открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но О'Силгэйр закрыл глаза и заткнул уши пальцами.

– Мне незачем больше надеяться, любить, бороться! Оставьте меня!

Джей-Джей махнул ирландцу рукой. Тот несколько секунд помялся, словно не зная, стоит ли покидать О'Силгэйра.

– Идем же, тут уже ничего не сделать, – позвал Джордан.

– Да, конечно.

Джей-Джей вышел из комнаты первым и не увидел, как Мак Лир достал из кармана крошечный деревянный кораблик, неуклюжую самодельную игрушку, и поставил ее на стол перед Полом. Потом покинул Пола, не сказав больше ни слова.

Тебе эта фигурка ничего не скажет, Пол, но твоему предку, жившему сто пятьдесят лет назад, сказала бы многое. Мак Лир назвал бы ее свидетельством исполненной просьбы или единственной игрушкой уничтоженного в утробе сына Пола О'Силгэйра и его жены Маргарет, в девичестве Мак Криди. Последнего мужа из рода Мак Криди, павшего от руки О'Силгэйра.