Плохие сны

С трудом выхожу из сна, бью себя привычно по груди, спазм исчезает, и я начинаю дышать. Поначалу тяжело и надрывно, но постепенно вхожу в ритм.

Дышать! Как же это прекрасно.

Я опять не умер — здравствуй, новый день. Уже хорошо. Плохое настроение — не в счет. Это послевкусие. «Наслаждайся!» — звучит знакомый голос в голове.

И я наслаждаюсь.

Чувствую, что рот кривит злая ухмылка. Не знаю, что циничнее: голос в голове или моя реакция. Сейчас — это неважно. Осознаю, как же здорово дышать, когда ты думаешь, что уже не можешь. Кажется, бормочу вслух: «Плохой сон. Дурной сон. Это всё магнитные бури». Пора бы уже и привыкнуть, а никак не могу. Надоело. Чувствую, что просыпаться по утрам становится для меня настоящим маленьким чудом.

Время делать следующий шаг: открываю глаза и сразу начинаю хлопать веками, желая согнать наваждение. Я же проснулся! Что опять не так?! От злости меня потряхивает. Наваждение в этот раз не отпускает. Картинка не сходится, предметы плывут, и знакомых очертаний нет. Углы стен раздвигаются- горизонт бесконечен. Не получается за что-нибудь зацепиться и вытолкнуть себя в реальность.

Я смотрю перед собой не моргая. Продолжение сна? Пока не могу разобраться в своих ощущениях.

Надо мной нависает монолитная скала. Я вижу отвес серого камня, местами побитый зелёным лишаем. В трещинах пробивается скромный кустарник и изящные стройные стволы деревьев, больше похожие на тонкие прутики, что настойчиво тянутся вверх, желая вырасти, несмотря на неблагоприятное расположение. На уступах наползла островками оранжевая земля, покрытая лимонного цвета мхом и белесыми цветочками. Поражают корни, которые так не соответствуют растительности. Выбиваясь из участков земли, они расползаются в разные стороны, бесконечно свисают толстыми кривыми паучьими лапками с отвесных стен скалы.

От камня веет пугающим холодом и скрытой угрозой. Пробирает до мурашек. К камню нет желания притронуться. Ощущаешь себя чужаком. Лишним. Есть четкое желание уйти, но монолит давит и буквально плющит сознание, пригибая тело к земле. Цвет скалы задает цвет свету: всё вокруг серое и безжизненное.

— Мля, где я? — выдыхаю я привычно. Трогаю грудь — сердце бьется учащенно. Ладошки непривычно потеют, и я машинально вытираю их о белые штанины. Влага медленно испаряется, и от материи исходит легкий пар.

Сон? Я еще не вышел из него? Вполне возможно. В прошлый раз было хуже: кричал, пытаясь выбраться из липкого мрака, барахтался, но чужие руки с цепкими и сильными пальцами, меня не отпускали, держали до последнего. Теперь ощущения другие: свежий ветер, легко дышится, зябко, скала. Свобода, да и только. Странно, что чувствуешь себя загнутым в клетку, где жмешься к углу, ожидая опасности.

Хочется безоговорочно верить, что я глубоко сплю, но я уже знаю правду и принимаю ее, осторожно впуская в себя реальную действительность. Приподнимаюсь на костлявом локте и вижу, что не один. На всей площади под монолитом громадной скалы лежат подростки в одинаковой форменный одежде: в белых штанах и футболках. А я?

— Млять, — привычно протягиваю я, смотря на детские ручки, которые вытянул перед собой. Выходит, я тоже подросток. И я на миг замираю, потому что не могу осознать свою сущность. Что-то не сходится. Но что? Становится тревожно, до тех пор, пока я снова быстро не начинаю усердно изучать происходящее. Условные знаки различия на футболках есть? Нет? Я ничего не вижу: верхняя часть одежды у всех одинаковая. Быстро успокаиваюсь, значит, все равны. Или пока равны.

Многие из подростков кашляют, прогоняя удушье, садятся и недоуменно озираются по сторонам. Я не могу сосчитать количество, на ум приходит боевое построение, резко исчезает и заменяется школьной линейкой, где классы выстроены в тесные коробочки, на небольшом пяточке перед зданием собрано много учеников. Также и здесь. По привычке отмечаю странности, но отвлекаюсь, потому что вижу, как встает один подросток: сухощавый, долговязый с непропорционально длинными руками и, как он смотрит вдаль, в противоположную сторону от скалы. Безразличное лицо его не выражает никаких эмоций. Он просто стоит и смотрит. Слабый ветер шевелит его тёмно-русые волосы. Выступающие скулы заостряются. Губы, и без того узкие, поджимаются. От него веет силой и угрозой. Я машинально передергиваюсь, как от озноба.

Не одному мне становится интересно, что он увидел. Вслед за мной поднимается еще несколько человек. И теперь мы разглядываем бескрайнюю равнину, покрытую болотной травой, с островками стоялой мутной воды. Легкий порыв ветра приносит запах тухлятины: испорченных яиц и гнилой тины. Поле тянется до горизонта. Выделяется небольшой перешеек, который заканчивается давно потухшим черным кострищем. Я смотрю на равнину и понимаю, что ее будет невозможно пересечь без проводника. И без маски или противогаза. От мимолетного смрада мне до сих пор дурно, хоть запаха, здесь у мрачной скалы, больше не чувствуется. Оборачиваюсь назад, и теперь уже более пристально смотрю на скалу.

Но так ли она не проходима?

Привычно усмехаюсь. Вот ведь странность… От продолжения мысли отвлекает легкое потряхивание штанины. Я смотрю вниз и вижу паренька лет девяти десяти. Он теребит белоснежную крепкую материю и начинает быстро лопотать, поглядывая на меня требовательно и вопросительно. Да-да, только бессмысленных вопросов мне сейчас и не хватает. Я именно тот, кто обязательно знает все ответы! Подошел бы к своим, вон вас сколько.

Пареньку тоже интересно, где он находится: испуганно озирается по сторонам и икает от страха, и я, не выдержав, молча вздыхаю. Определённо сказать-то нечего. Не знаю я окончательных ответов. Смирись, ты в моем непробудном сне.

Видя, что я не отвечаю, у маленького китайчонка происходит быстрая смена настроения и паренек начинает испуганно всхлипывать. В черных глазах стоят большие слезы. Он с ними решительно борется, не давая обрушиться на щеки.

Я машинально киваю, делая важные выводы, и, частично потеряв интерес к малышу, бормочу:

— Плакать — это ничего. Плакать — это нормально. Поплачь, легче станет! — В голове же появляется первая короткая теоретическая схема, сделанная из краткого анализа. Потом тоже поплачу. Наверное. Сейчас примусь за привычную обработку данных.

Первая странность, которая сразу бросилась в глаза: национальность подростков. Словно ты на международном форуме находишься. Мы все, разные. Азиатов больше всего. Есть негры, но они уступают по количеству белым. «Азиатский форум?» — мысль потряхивает сознание. — «Что я -то здесь делаю? Олимпиада по математике?» Мне, кажется, что я знаю математику! Мозг же подсказывает другую картину. Противоречит моей уверенности в знании математики! Из глубины всплывает кровавая арена: где на картинке вдруг начинается бойня — мелькают в ударах руки и ноги, сотня криков сливается в монолитный гул. Поспешно гоню от себя наваждение: бьют явно, тех, кто максимально не похож на остальных, страдает меньшинство. Среди которых и я. Тяжело сглатываю. Привидится же такое. Ерунда! Все вокруг мирные и тихие. Только принимают действительность по-разному. Да, азиатов много. Но жалостливого беспрерывного воя от них исходит больше всего.

Паренек, мой сосед, вытирает узкие глаза смуглыми гибкими пальцами, и уже не смотрит на меня, продолжая лепетать по-своему, и с неподдельным интересом посматривает на «своих». Натыкается взглядом на горлопанящую группу подростков и опасливо втягивает голову в плечи.

Пытаюсь малыша успокоить, чувствую в себе дипломата:

— Бурят? Своих увидел? — на всякий случай спрашиваю я, хотя точно знаю, что ошибаюсь. Наверное, кореец или японец, а, может, с Индонезии, смотрел я как-то их фильмы. И тогда, между прочим, тоже ничего не понимал, сколько бы ни анализировал. Что же вы азиаты все на одно лицо? В любом случае ни одного слова на китайском я не знал. Ведь вы все говорите на китайском? Даже простого «спасибо». Поэтому не утешил. Подмигнул только и легко стукнул по плечу. Но «буряту» стало хуже. Видимо, принял мой дружелюбный жест за агрессию. Из узких глаз обильно потекли большие слезы. И это послужило сигналом. В воздухе повисла многотонная тревога. Пацанов вокруг прорвало, и сразу воздух прорезало многонациональный гомон, похожий на птичий базар. Тревожно загомонили всполошившись.

Я поморщился. Вот и вторая странность: вокруг меня были одни мальчишки, примерно одного возраста двенадцати –пятнадцати лет. Не считая моего соседа, ему на вид лет девять.

И ни одной девчонки, впрочем, как и ни одного взрослого. А это третья странность. Думаю, не последняя за сегодня. Но без присутствия взрослых сразу нахлынуло чувство обреченности и безысходности. Они бы точно знали, что происходит, где мы и, как поступить, и когда поесть. Ответили бы на вопросы. Сбили в группы, четко махая руками, строя колонны. Дали конфет и смартфоны. Или, хотя бы галеты. Я люблю галеты: можно грызть вечно. Ну а там, кто мультики смотреть, кто играть — теперь пускай хоть мир рушится — никто бы головы не поднял. А я бы новостную ленту полистал, может, понял, что к чему, и правильнее оценил обстановку. Почему-то знал, верить надо фактам, а не ситуации. Может, оказаться у скалы — это благо и спасение, а не обречение на голод и жесткое испытание. Не хотелось ждать время, которое все расставит на свои места. Хотелось быть подготовленным к этому моменту времени.

Пацаны продолжают гомонить. Прислушиваюсь к птичьим языкам, пытаясь разобрать хоть бы одно знакомое слово. Тщетно: китайский язык сложный. С лету ничего не понятно. Некоторые уже начинаются сбиваться в кучки, улыбаются друг другу — нашли общий язык. Постоянно кланяются, вежливо здороваются, представляются между собой. Постепенно пошло дело. Я вздыхаю и с тоской смотрю на «бурята», а мне и не поговорить, не повезло с соседом. Мальчишка перестал плакать и жадно вслушивается в голоса, надеясь, услышать тоже знакомые слова. Признаю: дельно. Быстро мыслит, выходит из стресса. Минуту назад я сам так вслушивался в чужую речь, пытаясь уловить и выцепить среди гомона родной язык. Только не повезло. В школе немецкий язык учил. Ну, как учил. Был на уроках. Про Шрайбикуса слышал. Его и запомнил. Здесь немецкую речь уловил, но подойти к долговязым светловолосым парням не решился. Они и старше были и уже смотрели на всех свысока, улыбались, стоя отстраненной кучкой, и про Шрайбикуса точно не говорили.

— Русские есть? — раздался внезапно голос, когда я уже совсем отчаялся и решил, что среди этой иностранной стаи один. Грустно. Одному в поле воином мне точно не хотелось быть.

— Есть! — крикнул я, голос в последний момент дал петуха. Признаться, я и не надеялся услышать подобное.

— Давай сюда! — над головами старших подростков взметнулась длинная рука и требовательно поманила к себе.

— Пошли, — сказал я соседу. — Нас зовут.

Азиат нерешительно посмотрел на меня, шмыгая носом. Я поманил его за собой и пошел сквозь толпу, маневрируя и стараясь никого не задеть. Не получилось. Чего опасался, то и произошло. Один раз обернулся, смотря, идет ли за мной «бурят», и сразу налетел на чужую спину. Больно стукнувшись лицом в костлявый позвоночник.

Светловолосый парень медленно обернулся, растянул узкие губы в угрожающей улыбке. Конечно, это был немец. Долговязый, сильный. Бесцеремонный. Такие, как и его друзья, будто только с баскетбольной площадки вступили в раздевалку, где ты подрабатываешь уборщиком, и моментально в помещении стало тесно. Банда Шрайбикусов молча обступала меня.

И тут я вспомнил еще одно слово по-немецки, как мог забыть? И пролепетал, блея от волнения:

— Капут, — и попытался замять назревающий конфликт, улыбаясь всем подряд. Нашли время строить разборки: находимся непонятно где и жратвы нет. Опять же одеты одинаково, а все разные — многонациональные. Есть над чем задуматься. Взгляд мой призывал к чужому разуму и требовал немедленно сесть кружком и подумать о наступивших проблемах. Огребать совсем не хотелось.

— Капут, капут, — заверил немец, продолжая цепко держать меня за плечо, а другой рукой замахнулся, намереваясь отвесить мне оплеуху. Я зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что его руку не долетела до моей головы, остановленная блоком «бурята». Азиат, сведя брови, застыв в стойке, сурово смотрел на противника снизу-вверх. Долговязый немец усмехнулся, отпустил меня и уже собирался расправиться с малышом, как вкрадчивый голос буквально всех заставил застыть на месте, так как не предвещал ничего хорошего:

— Знакомитесь?

Мы все посмотрели на говорящего. Вроде и слово простое, но какая интонация. Кого хочешь заставит остановиться, напрячься и подумать о смысле жизни. Я узнал в нем парня, который раньше всех поднялся и рассматривал болото. Теперь он улыбался банде Шрайбикуса, подкидывая в ладони увесистый камень. За суровым вожаком стояли двое пацанов, постарше меня, но помладше предводителя. Один плотного телосложения, с широким добродушным круглым лицом и коротким светлым ежиком волос, другой худой, наоборот смуглый и черными волосами. В руках парни держали короткие сучья, похожие на корневища неизвестного дерева. Интересно, где нашли? Видимо, парни времени зря не теряли, я так точно о том, чтобы вооружиться, даже не подумал. Видимо, бурят с толку сбил. Пока с ним возился, упустил такую возможность.

Потемневшие от времени кривые корневища выглядели очень надежно и устрашающе.

Мы все на сучья смотрели с уважением.

Немец поднял руки вверх и примирительно сказал несколько слов. Старший перестал подкидывать камень. Сурово посмотрел на него, кивнул, и коротко нам скомандовал:

— За мной.

Нас не надо было упрашивать дважды. Но я не сделал и трех шагов, как в спину раздался свист. По инерции я обернулся. Немец, улыбаясь, смотрел на меня, но палец его прошел по горлу, а из себя он выдавил:

— Капут!

— Ладно, — пробормотал я. Шрайбикусы засмеялись и снова увлеченно заговорили между собой, теряя ко всем интерес.

Меня стало потряхивать. Вот и десяти минут не прошло, а я уже влез куда-то и нажил себе врагов. И, что-то мне подсказывало, что такие неприятности мне не чужды. Нутром чуял!

Так, рассуждая и пытаясь еще что-нибудь выцепить полезное из своего прошлого, я вдруг понял, что наш маленький отряд остановился, а впереди послышались резкие крики, заглушающие один отчаянный и полный ужаса. Я подпрыгнул, пытаясь разглядеть из-за спин товарищей, что происходит. И увидел, как подростки хлынули врассыпную. Вот только стояли тесными группками. Улыбались друг другу и кланялись. И вдруг моментальная перемена: испуганные белые лица и каждый сам за себя. Вот и вся азиатская дружба.

— Что там? — спросил белобрысый паренек, хватая пробегающего мимо нас китайца за локоть. Тот ловко вывернулся и даже не посмотрел на наш суровый отряд, не сбавляя скорости, шустро проскочил мимо, быстро скрываясь в толпе позади.

— Держимся вместе! –сказал наш вожак, и в голосе его послышался холод. — Пошли.

Я было заупрямился. Конечно, интересно, что там произошло, но стоит ли идти вперед, когда все спешно покидают локацию? Где здравый смысл? Что это за детская вера, что всё плохое может случиться с кем угодно, только не со мной? Я бы поостерегся, так думать. Как раз наоборот. Я точно знал, что всё плохое, как раз случается именно со мной или там, где я нахожусь. Можно назвать это выработанной интуицией. Открыл глаза –неприятность. И новый день тому подтверждение.

Однако кто бы меня стал слушать. Очень осторожно мы прошли полсотни шагов, готовые в любую минуту дать стрекоча. Азиаты изменили свое поведение. Теперь гонимые интересом, они, как и мы, медленно шли вперед, сбиваясь в плотное кольцо, вокруг места, с которого раздался крик. И мы приложили усилия, чтобы пробиться вперед и выйти на свободный пятачок.