Пляска смерти

Глава 1. Дары неба

В тот день в семье известного раджпута, воина и военачальника, рано утром раздался крик его жены - у неё начинались роды. Однако, согласно всем предзнаменованиям, если сын родится именно в этот день, он запомнится дурной славой и вскоре вовсе погибнет совершенно нелепым образом.

В украшенной золотом комнате, куда проникал дымчатый утренний солнечный свет, жена раджпута не в силах справиться с предродовой болью сидела прямо на роскошном полу и не могла подняться. Обхватывая большой живот, она с трудом сдерживала очередные крики, до треска сжимая край своего желтого сари. Личная служанка еле выговаривала слова, пытаясь оказать своей госпоже хоть какую-то помощь. Но в данном деле она была бессильна.

- Позовите астролога! Быстро! - Злился военачальник, раздавая указания своим слугам.

Вайдья (лекарь) уже была в пути.

За браманом послали немедленно, да так спешили, что астролог явился ещё до того, как палочка с благовониями, отмеряющая время, добралась до следующего деления. Будто представитель высшей варны ждал где-то поблизости.

Будто знал.

Браман явился в своих оранжевых одеждах. Худой, поджарый, с длинной седой бородой. Его провели во внутренний, богато украшенный роскошными узорами плиткой, двор и сразу же проводили в специально отведенные покои, где глава дома принимал гостей. Это была буквально противоположная комната дома от той, где мучалась сейчас главная жена дома. Но крики её разлетались повсюду.

Раджпут снова взглянул на свою жену, - служанки госпожи с трудом смогли перенести её на кровать, - она кричала почти постоянно, делая небольшие передышки лишь чтобы надышаться. Несмотря на законы Бхараты и договорные браки, он любил свою жену, а потому жалел её. И беспокоился за нерожденного сына.

Раджпут появился в комнате, где разместили гостя во всём своём величии. Дорогой филигранно отделанный золотой нитью хлопковый кафтан, оранжево-красный тюрбан на голове - неотъемлемая часть наряда любого раджпута. Но всё великолепие его одежд меркло перед беспомощностью, с которой он взглянул на брамана.

Пройдя в комнату, раджпут сложил ладони в уважительном приветствии и поклонился представителю высшей варны, получил благословение астролога, ну а потом взглянул на старца с надеждой. Слуги притаились в углах и за дверью, но все невольно вздрагивали от криков своей госпожи, которая продолжала страдать в муках от предродовых схваток.

- Беда твоя мне ясна, - ничего не спрашивая, астролог заговорил сам. Его почти черные глаза светились ясностью, пронизывали мудростью. И вот что было странно: голос его звучал молодо, а чем больше он говорил, тем и сам становился словно моложе. - Но если сын твой родится сегодня под этими небом до заката солнца, не сыскать ему ни славы при жизни, ни мокши после смерти. Круг его перерождений продолжит крутиться вечно.

И снова весь дом оглушил душераздирающий крик - госпожа продолжала испытывать страшные муки.

- Шива готов подарить тебе своё благословение, - снова заговорил браман, подняв правую ладонь. Раджпут замер на миг, казалось и жена его услышала, что сказал астролог. - Да только должен взамен отдать ты Шиве дар.

- Отдам всё, - вымолвил раджпут чуть слышно, боясь перебить речи брамана. - Назовите цену.

- Ты отдашь храму дочь, - легко озвучил браман. - Как девадаси.

Странная просьба от брамана, над которой тут же задумался раджпут. Но лишь на миг. Рождение сына в семье считалось самым важным для любого раджпута событием, но рождение дочери лишь данность. Когда-нибудь девочка уйдет из семьи в другую, разве это вообще может считаться такой уж потерей?

Отдать дочь в девадаси в храм Шивы по обету взамен рождения сына казалось вполне разумной платой.

- Я согласен, - немедленно принял обет раджпут.

- Сын родится, как только зайдет солнце, - наказал астролог, как будто передавая ему лишь указания, которые так легко можно было исполнить.

Браман дал ему своё благословение и отпустил, приступив к чтению мантр. Раджпут поднялся и отправился к своей жене. Она лежала на кровати без сил, черные, словно ночь, волосы прилипали ко лбу, она дышала надрывно, испытывала колоссальную боль. Но когда она увидела мужа, она всё поняла по его глазам.

- Господин, - обращаться к мужу без имени было знаком уважения, - я потерплю. До заката. Как и обещано было. Я рожу сына в нужный срок.

А потом снова раздался крик. Раджпут не выдержал и ушел совершать пуджу в домашнем святилище, приносить дары богам, дабы те помогли справиться, вытерпеть. Шива был тем, кто откликнулся, ему раджпут и приносил дары. Но на самом деле хозяин дома просто был не в силах выносить страданий своей жены. Исполнив всё, что можно было, он замер во внутреннем дворе своего дома, пытаясь надышаться воздухом, но был погребен под двумя неизменными величинами: криками своей жены и мантрами брамана, которые жрец продолжал неустанно читать весь день.

Раджпут прошел через многое в своей жизни, видел жизнь и смерть, кровь и слезы, ходил в поход с самим махараджем, праздновал собственную свадьбу и не один раз Дивали, фестиваль света. Но вся жизнь раджпута сейчас казалась ему мгновением, по сравнению с этим бесконечным изматывающим днём боли и исцеления, которые заточили его словно в тюрьму, из которой невозможно было выбраться.

Слуги бегали по дому, приносили всё необходимое своей госпоже, пытались предложить своему господину еды, но тот лишь отказывался. Он смотрел на светлое небо над головой и ждал. Когда оно начнет темнеть.

Испытание ожиданием самое сложное. Но он выдержал. Сумерки наконец-то стали сгущаться. Пренебрегая всеми вековыми традициями, раджпут бросился в покои к своей жене - та держалась на последнем издыхании, но сдержала обещание, сын всё ещё находился в её чреве. Он хотел родиться, он стремился к этому, но его мать терпела. Из последних сил она делала то, чего нельзя было делать.

Но раджпут верил словам брамана, тот знал правду, он ведал, он не мог подвести.

Последние лучи скрылись за горизонтом, бог солнца Сурья смилостивился.

- Начинайте! - Приказал раджпут, как будто рождению можно было приказать начаться.

Его жена снова закричала, раджпут отошел в сторону, затаился в сгущающихся тенях, наблюдал за всем, хоть и не должен был. Но ждал. Ужас сковал его, пока он наблюдал за тем, как его жена снова кричит. Но в этот раз с облегчением. Она дарила жизнь его сыну.

Он родился моментально, закричал, подарив своему отцу долгожданный крик. Госпожа рухнула на кровать без сил, потеряв сознание, всё ещё тяжело дыша. Ну а сына обмыли, обернули в ткань и поднесли тому, кто так сильно его ждал - отцу. Раджпут не заметил, как задержал дыхание, как перестал чувствовать, думать, забыл обо всём в этом мире. Лишь только смотрел на этот маленький сверток, который только что родился. И постепенно в душе раджпута зарождались чувства. Он вспомнил как дышать, разглядел своего сына, улыбнулся…

- Я назову тебя Раджан, - только и успел, что наградить своего сына именем.

А потом его жена внезапно резко проснулась и приподнялась.

- Госпожа! Госпожа! - Снова переполошившись, кричали её служанки.

А та снова закричала, схватилась за не опавший ещё живот. Едва стих крик боли, как она объявила:

- Не всё! Это не всё!

Всё случилось не менее быстро, чем до этого. Крики, схватки, боль. За это время раджпут успел подумать только об одном: родиться должен был только сын, все знаки говорили ему об этом.

Но браман попросил о дочери. Дочь и родилась. Сразу после этого госпожа провалилась в такой долгий сон, что не просыпалась ещё долгие дни.

Но это будет потом. Сейчас дочь раджпута умыли и спеленали, поднесли к отцу. Он был рад рождению сына, в том было его предназначение, важность всей его жизни. Но сын останется с ним, а дочь… он вынужден будет отдать храму.

Что-то ёкнуло в сердце раджпута, воина, что так легко отнимал чужие жизни, видел страшные и ужасные вещи. Но сейчас перед ним было невинное лицо его дочери и всё, о чём мог думать раджпут, это о том, что он должен будет отдать её храму Шивы.

- Господин! - Переполошились слуги.

Раджпут отвлекся и подошел к окну. Все взгляды сейчас были устремлены в небо и воин быстро понял, почему. С неба падала мерцающая звезда. Как предсказывал браман, настало благоприятное время для родов, только вот никто не говорил, что его дочь родится столь скоро, сразу следом за сыном.

Раджпут медленно обернулся и взглянул на свою дочь. Была ли она действительно его? Принадлежала хоть когда-нибудь? Или браман с самого начала знал, что она никогда не будет принадлежать этой семье, а лишь придет в этот мир через неё?

Девочка молчала, не плакала, смотрела почти осознанно своими огромными черными глазами. Наблюдала за своим отцом. И снова сердце раджпута ёкнуло. Как будто он уже сожалел. Что придется неизбежно расстаться.

- Первое и последнее, что я подарю тебе, станет имя, - за его спиной падала и мерцала звезда. - Кинари.

Что и означало “мерцающую звезду”.

***

Браман забрал младенца почти сразу же. Возражать никто не смел, то было обещание божеству. При храме Шивы жили семьи девадаси, куда браман и отдал девочку. Её приняли без возражений, с благодарностью, ведь браман был гуру и знал гораздо больше всех остальных.

Уважив благословенного гостя, большая семья принялась растить и воспитывать маленькую Кинари как свою собственную. Поначалу девочка ничем не выделялась и была обычным ребенком. Многочисленные тетушки заботились о девочке, следили за ее питанием, учили её первым шагам, рассказывали ей истории и легенды, а когда Кинари достаточно окрепла, чтобы ходить, состоялся её первый урок танцев.

В семьях девадаси каждый был частью древней традиции: девочки продолжали ремесло матерей и бабушек, а мальчики занимались не менее важным искусством игры на музыкальных инструментах, чаще всего барабанах, чтобы задавать ритм, играли на флейте и других. Мужчины в семьях храмовых танцовщиц обучали юных девадаси танцам. Кинари выбрали лучшего наттуванара, учителя, который должен был обучить юную девадаси первым шагам и основам священного храмового танца.

В день, когда Кинари исполнилось восемь лет, в их дом снова явился тот самый браман, что принес младенца в семью. Маленькая Кинари лишь постигала мир, но уже знала с каким почтением нужно относиться к браманам. Семья отошла в сторону, наблюдая за судьбоносной встречей. Маленькая Кинари была одета в простое бежевое сари, но уже как будто казалась старше своих лет. Она выпрямила спину и медленно подошла к браману, сложила ладони в уважительном жесте, приветствуя почтенного гостя.

Браман приветствовал её в ответ. За этим наблюдала вся семья девадаси храма Шивы. Двое стояли на фоне заката, их окутывала дымка из золотистых солнечных лучей, будто сам Сурья, бог солнца, приветствовал их вместе. Им не нужны были слова, по крайней мере, сегодня. Но маленькая Кинари, едва ли доставая браману до пояса, уже будто знала все ритуалы. Склонилась, прикоснулась к его стопам, браман улыбнулся, довольный тем, как приветствовала его Кинари, коснулся правой рукой её головы - даровал девочке своё благословение.

Семья, конечно же, угостила брамана всем необходимым, отшельники и аскеты всегда жили на подаяния, и не подать им считалось страшным грехом, который мог обрушиться проклятием на всю семью. И в этот раз брамана уважили, а, когда пришло время для первого урока танца Кинари, браман уже исчез.

- Будто сам Шива спустился с горы Кайлас, чтобы даровать своё благословение, - говорили тетушки, наряжая Кинари в её первое танцевальное сари.

Простое для первого урока танцев, но символически важное действо.

Кинари слушала тетушек внимательно. Детство - это королевство одиночества, а потому маленькая Кинари только и делала, что со стороны наблюдала за взрослыми, училась их мудрости, впитывала, усваивала, постигала.

Для танцев с наттуванаром служило специальное помещение без зеркал. Девадаси не должна любоваться собой, она должна чувствовать танец и знать, какие шаги совершить, в какой момент показать эмоции на лице. Мимика в танцах была не менее важной, чем правильные движения.

Первое знакомство и первый урок танцев. Наттуванар держал горизонтально бамбуковый шест, завернутый в шелк, а маленькая Кинари совершали свои первые шаги на падди, необмолоченном рисе. Так ритуально в ней были посажены семена танцевального искусства.

Наттуванар оценивал её, внимательно наблюдал за её первыми шагами, которые для начала ритуально совершил за неё, держа за лодыжки - так между девадаси и учителем установилась связь. Первые самостоятельные танцевальные шаги, религиозные обряды, первое подношение цветов и музыки богам, Кинари выказала уважение своему наттуванару. Всё прошло хорошо.

Теперь её день состоял из ежедневных занятий: два часа перед рассветом и два часа вечером, незадолго до заката солнца. Маленькая Кинари была покорной и кроткой, преимущественно молчала, чем заслужила уважение своего учителя. Обычно наттуванары были очень строгими с юными девадаси, ведь, помимо танца, они обучали их дисциплине, воспитывали их, помогая становиться лучшими танцовщицами для божества.

Но каждый раз, когда начинался урок танцев, наттуванар Кинари невольно ловил себя на мысли, что его новая ученица была особенной. Уже не первый раз он обучал юных девадаси, не в первый раз он проводил первый урок и даже завершал обучение уже взрослых девадаси. Но, когда начинала танцевать Кинари, учитель иногда забывал отбивать ритм для того, чтобы юная девадаси не теряла его во время тренировки.

Музыки пока не было, ей нужно было запоминать движения. Но юная Кинари танцевала, схватывая всё на лету. Как будто уже знала все эти первые танцы, которым обучались девочки, когда начинали постигать искусство храмового танца.

- Твои успехи хороши, - в который раз наттуванар позабыл обо всем на свете, наблюдая, как почти парит над землей священный танец.

Кинари была невинным лепестком жасмина, который почему-то сливался в единое целое перед глазами учителя, когда юная девадаси начинала танцевать. Словно она превращалась в ветер и солнечный свет одновременно. Но хвалить её больше, чем уже это сделал, наттуванар не должен был.

Кинари никогда не жаловалась, она разучивала танцы и делала это хорошо. Пока однажды, когда ей исполнилось уже десять лет, к ней снова не явился браман. Как и в прошлый раз, она пошла ему навстречу, приветствовала, склоняя голову, сложив ладони в почтении. Браман приветствовал её в ответ. Он наблюдал за своей подопечной и иногда всем членам семьи девадаси казалось, будто Кинари принадлежала Шиве изначально, а этот браман… возможно, он и был Шивой. Что-то было в нём особенное: браман казался древним, но выглядел как будто молодо каждый раз, когда на нем задерживался взгляд.

Сегодня у них с Кинари состоялось новое обучение. Обычно ничего подобного в семье девадаси не происходило, но ведь именно он принёс Кинари в семью, он знал, откуда действительно она пришла и именно этот браман наблюдал за юной девадаси всю её жизнь.

Они расположились у подножия храма во внутренних границах, там, где обычно медитировали браманы-аскеты и отшельники, совершающие паломничество по святым местам. Сейчас здесь никого не было, как будто специально. За ними присматривал лишь Сурья, бог солнца. В воздухе ни движения, и только легкий аромат жасмина, цветы, что были вплетены в волосы Кинари, окутывал их двоих.

- Твои первые успехи восхитительны, - в отличие от наттуванара браман щедро хвалил Кинари.

Но она знала, что принять похвалу, возгордившись, будет неправильно. Кинари склонилась перед браманом в почтении, но никак не выразила восторга. Тетушки учили её: перед Шивой следовало быть чистой, а любая запретная мысль, горделивость или тщеславие сразу же разрушают ту божественную связь, что вскоре образуется между Кинари и её божеством.

Возможно, думала Кинари, так браман испытывал её. Возможно так испытывал её и сам Махадэв (другое название Шивы, буквально “Великий бог богов”), но то были лишь её скромные размышления.

- Танцы, которым тебя учит твой наттуванар, необычайно важны и ценны для храма, - продолжал браман. - Но ведь ты чувствуешь это.

Это. Своими большими темными глазами Кинари смотрела на брамана и безошибочно понимала, что он имеет в виду. Да, она чувствовала безудержное желание танцевать. Не только то, чему её обучал наттуванар. Больше. Она хотела больше.

В этот же день на следующем уроке танцев Кинари пришла на занятие и первым делом выказала почтение своему наттуванару. И будто одним только этим почтением она передала ему свои мысли.

- Что ты хочешь? - Спросил наттуванар, как будто не он был учителем, как будто не он задавал ритм и обучал её танцам.

- Учитель, - заговорила, кажется, вообще впервые с ним Кинари, - во мне живет танец.

Наттуванар испытал смешанные чувства от её слов: сначала растерянность, потом гнев - разве не он её учитель? Разве не она должна покорно постигать искусство древнего храмового танца?

Но потом где-то в дверях мелькнул лишь образ, непостижимый простому смертному, божественный, и на краткий миг в голове наттуванара вдруг всё прояснилось, он опустил свой шест, которым задавал ритм движений и разрешил: танцуй.

Наттуванар не двигался, лишь наблюдал за юной Кинари. Кажется, в главном храме проводилась пуджа, но учитель обо всем забыл. Он слышал колокольчики, будто кто-то отбивал такт, возможно, тот даже раздавался с горы Кайласа, где обитал сам Махадэв. И Кинари танцевала. По-другому. Такого танца наттуванар не знал, забыл, как дышать, лишь чувствовал. Блаженство нового дня, первого в жизни рассвета, прохладу весеннего ветра, чистоту и радость. Все это переполняло его весь долгий и в то же время мимолетный танец юной девадаси.

А Кинари тем временем слушала наставления брамана и выпускала в мир то, что рвалось наружу. Танец просил выпустить его, словно в клетке он был заточен, но теперь его освобождали. Он отличался от тех танцев, которым она обучалась, но Кинари все равно танцевала по правилам: она помнила, что нужно быть благостной, думать о Шиве, посвящать каждое движение только ему.

Когда Кинари закончила, с её волос осыпались лепестки жасмина, наттуванар сидел на своём месте с широко раскрытыми глазами. Не дышал. Она поклонилась ему в уважении и благодарности за то, что он позволил ей показать ему то, что рвалось наружу.

Когда учитель пришел в себя, он ничего не сказал. Поднялся на ноги и, пошатываясь, вышел из комнаты для занятий танцев. Кинари негодовала. Сделала ли она что-то правильно? Или наоборот? Тем не менее, он ушел советоваться со жрецами храма, а Кинари заметила брамана, что покровительствовал ей всю жизнь, неподалеку от ее комнаты - он улыбался.

На следующий день Кинари получила свои салангей - ножные колокольчики, а наттуванар после долгого молчания взялся объяснять ей:

- Храмовые танцовщицы очень важны для поклонения Шиве, но все мы лишь пережиток традиций и правил, которым уже много лет. Однако мы чтим то, что несет с собой опыт, но против божественного вмешательства мы выступать не в силах. Откуда в тебе эти знания? - Вопросы, которые задает неведающий, Кинари это безошибочно поняла. Так великим браманам задают вопросы те, кто не понимает своего предназначения. - Танец… что ты показала мне… - наттуванара до сих пор потрясывало, - он особенный. И ты исполнишь его перед Шивой в своё время.

Кинари снова покорно приняла слова своего учителя, сложила ладони и поклонилась. А наттуванар вздохнул, не в силах сдержать эмоций. Они ещё долго переполняли его.

***

Наступил день салангей-пуджи - день освящения ножных танцевальных колокольчиков, важное посвящение на пути девадаси. В доме девадаси постоянно обучались юные танцовщицы и Кинари уже не в первый раз наблюдала за ритуалами. Она видела и наттуванаров других девадаси. Поэтому так заметно было как нервничал её учитель.

После освещения колокольчиков наттуванар сам повязал ножные браслеты Кинари. В специально сооруженном шатре уже ожидали арангетрама - первого выступления новой девадаси с оркестром. Это был своего рода экзамен и на этом выступлении Кинари собиралась танцевать классический танец, которому её обучал наттуванар. Такова была традиция.

- Живет ли в тебе ещё танец? - Закончив повязывать браслеты, спросил её наттуванар.

Как будто ожидал чуда.

- Живет, - подтвердила Кинари.

На самом деле с каждым новым днем и новой тренировкой в ней просыпались всё новые и новые танцы. Но что было для самой Кинари странным: она бы ни за что не рассказала о них. Но, будь с ней наттуванар, разрешающей ей выпускать новый танец, она могла его исполнить.

- Завтра ты покажешь мне его на занятии, - сообщил наттуванар.

И Кинари поняла: первый танец, что она показала ему, был особенным, но его разрешено было танцевать только в тот момент. Остальные танцы будут исполнены уже после того, как будет совершен обряд бракосочетания с божеством.

Арангетрам, её первое выступление, прошел идеально. Кинари танцевала так, будто сама придумала эти танцы. Ей было уже четырнадцать и её приёмная семья гордилась ей. Теперь Кинари могла выступать. Но прежде…

Храмовый жрец взялся проводить брачную церемонию. Он привел её во внутреннее святилище, где располагался лингам - главный символ поклонения Шиве.

- Самая желанная женщина в любом доме - замужняя, - рассказал ей браман, что проводил церемонию. - Самая нежеланная - вдова. Священная энергия женщины защищает мужа от всех несчастий и бед, в том заключается обязанность жены. Если муж погиб, значит, благочестия жены было недостаточно.

- Юная девадаси, становясь женой Шивы, никогда не сможет овдоветь. Оттого жена божества священна и всегда будет благостной.

Кинари понравилось то, что поведал ей жрец. Она была рада наконец-то стать женой Шивы, принять его полностью. Со следующего дня она также будет участвовать во внутренних ежедневных ритуалах храма. Это большая честь и ответственность.

Жрец разжег огонь и совершил все необходимые ритуалы для их бракосочетания. Кинари сидела напротив и внутренне дрожала от предвкушения и нетерпения. Вход во внутреннее святилище ранее ей был недоступен, сегодня она впервые находилась в благодатной темноте, освещаемой лишь пламенем огня, что разжег браман. Лингам из черного камня она впервые могла разглядеть как следует: заканчивающийся сверху полукругом священный символ поклонения, символ единства мужской и женской энергии, символ божественного творчества и силы Шивы.

Когда все было закончено, браман традиционно нанес на лоб Кинари трипундру - три горизонтальные полоски, знак Махадэва. Теперь она стала его женой, теперь она принадлежала храму целиком и полностью, теперь она сможет участвовать в храмовых ритуалах.

И на следующий день во время сандхи - самое опасное время перехода, когда тьма и свет соприкасаются друг с другом, Кинари было поручено нести зажженную лампу на рассвете. Так начинались утренние ритуалы в храме, когда свет разгонял тьму.

Ну а дальше начались новые занятия с наттуванаром, где он позволял ей выпускать новые танцы. Никому другому он не показывал их, но знал: однажды наступит день и особенный танец увидят все.

Так проходило обучение юной девадаси. Её будни теперь состояли из обучения танцам, пению и литературе, храмовых ритуалов и редких встреч со своим гуру - браманом, которого она не знала и будто бы знала одновременно. Пока однажды её учителем не был выбран день:

- Танец, что ты исполнила, ты будешь исполнять перед Шива-лингамом, - сообщил ей наттуванар после долгих обсуждений и совещаний с браманами, которые не сомневались в том, что танец должен быть исполнен, лишь выбирали подходящее для того время.

Кинари не смогла скрыть улыбку, обрадовалась этой новости, склонилась перед своим наттуванаром в уважении, складывая ладони, и внутренне встрепенулась: она как будто знала заранее, что танец для Шивы станет особенным. Таким, который запомнят надолго.

***

В день, когда Кинари исполнилось двадцать, её гуру снова явился в храм. В этот раз она встречала его как доброго друга из прошлого. Они снова заняли свободное место для паломников, которые по какой-то только им известной причине сегодня не приходили.

Её наставник появлялся в её жизни время от времени, навещая все эти годы, являясь совершенно неожиданно, обучая её новой мудрости. С тех пор, как браман помог разбудить в ней танец, много лет минуло. Теперь Кинари научилась задавать вопросы.

- Откуда я знаю все эти танцы? - Спрашивала она при встрече.

- Есть люди, которые приходят в этот мир по своей очереди, а есть те, кто рождаются по необходимости, - рассказывал гуру. - Ты не просто пришла в этот мир, сам Махадэв прислал тебя.

- Но… для чего? - Допытывалась Кинари.

Гуру улыбнулся ей. Каждый раз, когда браман начинал разговор, он выглядел седым старцем, которому, казалось, столько лет, сколько не знают числа. Но всегда во время разговора он молодел и становился красивым юношей, словно посланником самих богов.

- Существуют три гуны: невежества, страстей и благости, - снова обучал её мудрости браман. - Из гуны невежества не познать истины, ибо тот, кто в ней пребывает постоянно, не желает эту истину постигать. Гуна страстей дает возможность задавать вопросы, а гуна благости дает знание. В какой гуне ты сейчас пребываешь?

Кинари нравились эти разговоры. Она уже довольно давно начала доверять своему гуру. Он наставлял её и учил тому, чему не учили других девадаси, это Кинари понимала. Почему эти знания повезло получать именно ей, она не знала, но всегда радовалась, когда начинались новые уроки.

- В гуне страстей, - безошибочно определила Кинари. - Но как же мне тогда достигнуть гуны благости?

- В гуне благости ты не задаешь вопросов, ты…

Гуру дал Кинари ответить.

- Знаешь, - повторила юная девадаси и глубоко задумалась.

То, что описывал ей браман, казалось ей знакомым. Подумав недолго, Кинари едва заметно улыбнулась.

- Танец, - заявила она, а гуру лишь улыбнулся и мягко кивнул. - Гуна благости - это знание. А я знаю танец. Которого не знают другие. Это моя благостность.

Гуру лишь кивал и Кинари хотелось верить, что он гордился её достижениями. Каждая встреча была для неё новым откровением, новым витком понимания этого мира, собственного пути и предназначения. Её наставник никогда не давал понятных и очевидных ответов, он вел с ней иные беседы, лишь подсказывал, чтобы Кинари сама смогла отыскать истину. В конце концов, вся жизнь - это поиск истины.

Сегодня, когда Кинари танцевала, она всё думала о том, что поведал ей гуру. Наттуванар это заметил. С ним у Кинари тоже образовалась крепкая связь. Ведь учитель танцев и девадаси должны были понимать друг друга тонко и без слов, чтобы танец получился идеальным.

- Твой танец подарок для Шивы, - без лишних вступлений заговорил наттуванар. - В наших землях царит засуха, сезон дождей не наступил вовремя, это угрожает всем нам. Для этого ты знаешь этот танец, для этого ты будешь танцевать его под открытым небом для Шивы, чтобы просить его милости.

Наттуванар сложил ладони в почтительном жесте и произнес несколько мантр, обращенных к своему божеству. Кинари были известны проблемы деревень, но, как и обещал её гуру, она знала, что нужно делать - танцевать.

Приближался день, когда должен был состояться её священный танец. Дни в храме были заполнены ежедневными ритуалами, уроками танцев и редкими беседами с гуру. Но другой жизни Кинари не знала. Другое…

Снаружи всегда царила жара, в храме всегда прохладно, в воздухе витал аромат цветов, трав и сандала. Серо-голубой дым и терпкий аромат курительных смесей щекотал ноздри, в самых внутренних покоях Шивы всегда темно. Теперь, зная о гунах, Кинари всё чаще проверяла правильность своих ощущений. В гуне благости Кинари пребывала всегда, когда рассеивала утреннюю тьму, когда проводила необходимые ритуалы или танцевала с другими девадаси. Когда встречалась с гуру.

Но Кинари была человеком, обыкновенной девушкой, которой свойственна непостоянность. В один из дней она возвращалась к себе домой, когда нечаянно услышала разговор других девадаси.

- Это такая большая ответственность танцевать этот танец, - обсуждали они. - Нужно отдаться танцу полностью. Но как именно этого достичь? Разве мы можем постигнуть Шиву?

- Кинари другая, она пришла в этот мир не сама, она должна знать, - говорила в её защиту другая девадаси.

И на следующем занятии наттуванар заметил изменения, прекратил отбивать ритм и подождал немного, когда Кинари сама заговорит. Но она молчала.

- Что беспокоит тебя, дитя? - Спросил наконец он.

Она посмотрела на своего учителя и ещё недолго размышляла.

- Откуда бы я ни пришла сейчас, я равна со всеми, кто меня окружает, - заметила она. - Но на мне лежит большая ответственность: если я допущу ошибку, дожди не прольются, Шива не прислушается и не проявит благосклонность.

Наттуванар покивал с серьезным видом.

- Сомнению рождаются в гуне страстей, - лишь сказал ей её учитель и Кинари вмиг всё поняла.

Сомнения тянули её назад. Но, если бы не они, она ведь знала… только теперь она поняла, как сложно бывает бороться с собой. Благостность дает знание, это покой и равновесие. Но страсти - это бурная река, сбивающая своим потоком. Как это победить?

Это накрывало её иногда, особенно в семье. Тетушки и дядюшки не обделяли её вниманием, но Кинари всегда знала, что не родная. Её настоящие родители отдали её в храм в уплату долга сразу после рождения. С тех пор она никогда не знала свою настоящую семью. Всё, что ей было известно - её семья была из варны кшатриев, второй по значимости варны после браманов. Они были почитаемы, вхожи во дворец махараджа, а её отец был раджпутом и полководцем.

Однажды она видела мужчину, если бы она вдруг взялась задуматься над этим, то решила бы, что он был возраста примерно её отца. Он смотрел на неё всё то время, пока Кинари, исполняя свои обязанности девадаси, проводила необходимые ритуалы в храме. И была в его глазах эмоция, будто бы сожаление. Кинари не знала наверняка, но хотела бы верить, что то был её отец. Что он, возможно, скучал и хотел посмотреть, кем стала его дочь.

Так было несколько раз за всю её жизнь, но мужчина, которого она приняла за своего отца, никогда не подходил к ней, не приближался, не заговаривал. Он уходил молча, поникнув головой, и, судя по оранжево-красному тюрбану, раджпут был глубоко религиозен. Может быть, поэтому он и не приближался. Ведь он обещал отдать свою дочь Шиве и он сдержал обещание.

Но Кинари было достаточно и этого. Она предпочитала думать, что так у неё всё-таки есть связь с семьей. У неё ещё должен был быть старший брат, Раджан, естественно, его она тоже никогда в своей жизни не встречала и не видела. Знал ли он о её существовании? А что до её матери? Вспоминали ли о Кинари хоть когда-нибудь?

Другой жизни, кроме как девадаси при храме Шивы, Кинари не знала. Но природное любопытство заставляло её иногда задумываться над этим.

Она закончила занятия и направлялась к себе, когда заметила очередную толпу людей у входа в храм, прихожан и паломников. И замерла. Их было так много, но среди них был единственный, чьи черные таинственные глаза смотрели только на неё. Чувство расцвело подобно мандале, озарилось яркими красками, вспыхнуло, разрослось, напомнило о том, чего быть не должно. Гуна страстей.

Девадаси не могли влюбляться, они были посвящены своему богу, а значит, не могли принадлежать мужчинам. Ратнам был из кшатриев, варны воинов, а значит, был равен ей по положение. И, если бы Кинари не отдали храму в качестве девадаси, она могла бы надеяться, что Ратнам может стать ей мужем.

Он появился в храме однажды, ещё несколько лет назад, тогда Кинари исполнилось восемнадцать, был праздник и когда Кинари впервые увидела Ратнама, её чувства дремали. Гуна благости преобладала в ней и она исполняла свой долг. Как и Ратнам. Он был красив и привлекал взгляды женщин, особенно замужних, вышедших замуж за нелюбимых мужей. Кинари видела это, наблюдала, как женщин будоражит его взгляд, его статность, привлекательность, его черные, словно ночь, глаза. Он тоже был раджпутом, воином, но Кинари ничего о нём не знала. Она не позволяла себе желать, ей это было запрещено.

Но спустя некоторое время в храм снова явился её гуру. Кинари, как обычно, обрадовалась его приходу и отправилась к знакомому и привычному месту для паломников, но в этот раз гуру отправился в святилище Шакти. Вместе с Кинари они принесли дары мурти, статуе Шакти, жене Шивы, и недолго пребывали в молчании. Кинари знала, что браман не приходит без причины и все его действия сопряжены с ритуалами и тайными смыслами, поэтому терпеливо ожидала.

Кинари внимательно изучала мурти Шакти и много думала о ней. Именно их союз с Шивой дал начало всему живому, но, чтобы создать этот мир, им нужно было разлучиться. А после возлюбленная Шивы не вернулась к нему, а переродилась, а Шива искал её и ожидал встречи. Истории, которые часто рассказывали её тетушки.

- Сегодня я стану твоим учителем, - сообщил ей гуру.

- Вы всегда мой учитель, - поклонилась ему Кинари.

Как и все разы до этого, браман улыбнулся ей и помолодел, сбросив сотню, если не больше лет и седину из своих волос.

- Все, что ты изучала до этого, принадлежало храму. То, чему я научу тебя теперь, принадлежит Шиве и Шакте, - рассказал он.

Потом поднялся и повел Кинари за собой. Храм вел свои привычные дела, браманы готовились к очередной пудже, время было слишком жаркое, поэтому прихожан пока не было. Каждый браман, который встречался на пути, приветствовал гуру с почтением. Все браманы понимали и знали гораздо больше, иногда Кинари хотелось спросить, кто такой её гуру, но ни разу она так и не задала этот вопрос.

Учитель повел её длинными галереями, которыми Кинари никогда и не ходила ранее. Негоже шататься по храму без дела ради праздного любопытства, а дни Кинари были расписаны, потому ей попросту некогда было изучать здесь всё. Однако сегодня гуру вел её за собой. И привел. К изображениям, которые были высечены на стене, и которых она ранее никогда не видела.

- Сегодня я обучу тебя последнему ритуалу, - заявил он.

Кинари внимательно изучала изображения и пыталась уложить их в своей голове. Другие, незнакомые, отличные от того, что она знала. Как и обещал гуру.

- Все, что ты знаешь, это ритуалы, посвященные Шиве. Но Шива без Шакти является трупом.

Кинари медленно повернулась к своему гуру и заглянула в его темные глаза. Она была готова постигать истину.

- Это разделение породило мир, но одно без другого не может существовать слишком долго, - продолжал рассказывать ей браман. Как и всегда, когда он обучал её, поблизости никого и никогда не оказывалось. - Но как же им воссоединиться, если их путешествие разделено?

- Тетушки рассказывали, что они воссоединились, когда Шакти переродилась Парвати, - вспомнила Кинари.

Гуру ей улыбнулся.

- Истинное воссоединение происходит в ритуале. Особом ритуале, для которого избираются особенные девадаси. Как ты.

Сердце Кинари забилось чаще, она почувствовала, будто на шаг приблизилась к истине. Но тут же постаралась унять волнение. А потом гуру рассказал ей о панчамакаре - парном ритуале, в котором она представляет собой вместилище для Шакти, и тот, кого выберет её гуру, станет вместилищем для Шивы.

- Воссоединение, о котором я рассказываю тебе, очень важный и особенный ритуал, когда ты впустишь в себя божественную энергию, позволишь пройти через тебя и примешь её. Это необходимо для всего мира. Ведь, если этой энергии станет слишком много, мир может быть уничтожен, - браман смотрел на неё пронзительным взглядом. Казалось, ему уже тысячи лет, но глаза светились, словно перед ней младенец. - Поэтому я пришел к тебе сегодня. Чтобы обучить тебя правильности ритуала.

Правильности… ритуала. Он рассказал ей и о мантрах, которых должны быть произнесены, и о последовательном предложении запретных продуктов, таких, как вино, мясо, рыба и жареные зерна. И о майнтхуне, божественном слиянии, проявляющемся в ритуальном соитии двоих. Кинари была послушной девадаси и служила Шиве много лет, браман, что находился перед ней, был свами - отшельником, получившим благословение богов. Он не жил при храме, но владел большими знаниями. И, как служительница храма Шивы, Кинари не могла отмахнуться от него и ритуалов, о которых он ей говорил.

Это был не просто обряд, нечто большее, панчамакара, как средство для достижения высшей степени слияния с богом Шивой. А без Шакти Шива не может существовать. И бог избрал именно её, Кинари. Она не могла спать после этой новости, всё думала о том, чему теперь учил её гуру.

- Завтра я выберу того, кто будет олицетворять Шиву, - сообщил гуру, перед тем, как покинул Кинари.

И на следующий день, в обычно заполненном браманами зале храма, не осталось никого, кроме неё, гуру и Ратнама. В тот миг Кинари пребывала в гуне благости и ничто не могло заставить её свернуть с праведного пути. Через неё пройдет божественная энергия Шакти, они осуществят священный ритуал слияния богов.

- Ритуал совершится сегодня ночью, - заявил гуру, проводив их в тайную комнату, спрятанную в самых дальних уголках храма. Кинари мысленно поняла: эта комната находится ровно на одной линии со святилищем Шивы и Шакти. - Я всё подготовлю заранее, ваша задача исполнить панчамакару в точности, не забыв ни единого элемента.

И гуру покинул их, оставив наедине. И снова никого вокруг не было будто специально, никто не приходил, не беспокоил их, а Кинари смотрела в черные глаза Ратмана и пыталась разглядеть в них Шиву.

Ночью, когда после всех дел браманы разошлись по своим домам, Кинари собралась с духом, настроилась и отправилась в тайную комнату. Там её уже ждал Ратнам. Для удобства он уже остался в одном дхоти, набедренной повязке, обнаженный по пояс.

Кинари плохо помнила сам ритуал, но она исполняла его ровно так, как и должно было исполнять его девадаси. После произнесения необходимых мантр Ратнам предложил ей последовательно вино, мясо, рыбу, зерна, она в ответ сделала то же самое. А затем он приблизился, разглядывая её лицо так, будто пытался узреть в ней саму Шакти.

Кинари запомнила то ощущение: будто божественное, незримое, необъятное проходит сквозь неё - богиня вошла в её тело. Шива отразился в глазах Ратнама на миг, а потом он приблизился к ней, прикоснулся, она успокоилась и отдалась ритуалу целиком и полностью.

Сливаясь с божественным воедино, Кинари не могла дышать, смотреть или слышать обычным способом. Всё её тело было подобно сосуду, который наполнили. Так и было. И когда Ратнам слился с ней воедино, Кинари разглядела его, как следует.

Все завершилось мягко, легко, так, будто они, и правда, достигли самадхи, высшего состояния покоя и слияния со всем миром. Опьянение проходило, дрожащими руками Кинари поправляла сари. А Ратнам наблюдал за ней. Божества покинули их тела, получив необходимое. Но Ратнам…

Она повернулась к нему и заглянула в его черные глаза. Сейчас в слабом свете лампы они казались ещё темнее. Он смотрел на неё, не как на Шакти, не искал божество, он смотрел… на неё. Как на женщину. Которую сделал своей. Которую желал.

Кинари боролась с собой, но то, как смотрел на неё Ратнам, никогда и никто не смотрел. Он мечтал о ней, о большем, не о богах, не о панчамакаре. И Кинари переполняло это чувство, его желание, ей нравилось. Она позволила себе это чувство, это допущение, это… запретное.

Они поднялись и замерли друг напротив друга. Прикасаться друг к другу за пределами ритуала запрещено, но он смотрел на неё так, что Кинари дрожала всем телом. Это чувство, гуна страстей, но они бушевали, словно ураган. Запретное. Он смотрел пронзительно, его глаза ласкали её больше, чем его руки, когда касались её кожи. И Кинари трепетала, задыхалась теперь по-новому. По-особенному.

Она была священна, поэтому он не прикоснулся к ней, не сделал больше, чем должен был. Он сложил ладони перед ней и склонился. Не отнимая глаз, не отпуская, не желая уходить. Но он должен был. Как и она.

Кинари думала, что не уснет той ночью, но сон забрал её, убаюкал, вернул в сладостные воспоминания. И. когда ей снилась майтхуна, она понимала разницу. В момент соития то были не они, лишь Шакти и Шива. Не они.

Но Кинари хотела Ратнама. С момента, когда наутро открыла глаза и поняла, что брешь в её душе стала необъятной. Она не желала её исправлять. Она желала другого.

Ратнам пришел в храм задолго до того, как должен был явиться. Не для панчамакары. Он пришел к ней. Искал встречи, жаждал её увидеть. Словно в их душе разгорелся огонь. Жажда. Всё одновременно.

Девадаси не должна была влюбляться.

Но Кинари влюбилась. В то, как в неё влюбился Ратнам.

Он приходил в храм так часто, как только мог. Поменял цвет своего тюрбана на оранжево-красный, чтобы не возникало лишних вопросов. Ни у кого никогда не возникало вопросов, почему праведный раджпут приходит в храм Шивы. Все понимали, принимали.

Но Ратнам приходил не для этого. Он ждал. Как и Кинари. Проходило время, но гуру не являлся вновь. Ждать приходилось невыносимо долго, но Кинари не забывала о долге девадаси. В какой-то момент ей даже показалось, будто этого больше никогда не произойдет. Страсти отступали, когда она выполняла свой долг перед храмом, перед Шивой. И тогда всё возвращалось: её долг, её служба, её служение и посвящение богу. Это правильно, это гуна благости, где она не поддается мирскому, исполняет каждодневные ритуалы, танцует на праздниках, разучивает новые формы и виды танцев, она праведна и полна благословения.

До тех пор, пока не видит перед собой Ратнама. Он касается её пронзительным взглядом, он видит только её одну, смотрит на каждый её шаг, ловит её взгляд, её улыбку. Запретный. Но желанный.

Прошло столько времени с тех пор, как они были в той комнате вдвоём, а сердце трепетало ничуть не меньше. И в один из мучительных дней наконец вновь явился гуру. Кинари замерла, почувствовала его приближение, тело ослабло и окрепло за раз, повторилось. Это чувство, будто родной дом. Будто… гуна благости возобладала над ней.

Как и в прошлый раз, Кинари была почтительна, но нетерпелива. Радовалась его приходу, но теперь по другому поводу. Ждала смиренно, покорно, не торопилась. Терпела.

- Сразу после танца Шиве вы снова совершите панчамакару, - сообщил он.

И всё, во что она верила, чему придавалась все эти долгие месяцы, попросту выветрилось, исчезло, сгинуло. В ней снова проснулись страсти, томление ожидания. В этот раз Кинари не задавала лишних вопросов, лишь смиренно сложила ладони и поклонилась своему гуру.

Он разрешил.

Он назначил день.

Ритуальный танец, посвященный Шиве, должен состояться уже завтра. И вот Кинари стоит у гопурама, надвратной башни, через которую прихожане заходили внутрь, а там, среди разношерстной толпы, на неё смотрит Ратнам. Он знает, он уже знает. Сердце Кинари выпрыгивало из груди, стремилось к нему, жаждало. Он снова прикоснется к ней, пусть через ритуал, пусть они станут вместилищами для Шакти и Шивы. Ну и что? Если это единственный шанс…единственный…

- Кинари! - Она почти обо всём позабыла, чуть не опоздала к своему наставнику на вечерние занятия.

Но он её простил. Она сложила руки перед ним, поклонилась:

- Простите меня, - извинилась она быстро. - Я боюсь сделать всё неправильно, забыть, не…

- Кинари, - остановил её наставник, - выдохни.

Кинари так и поступила, сделала глубокий вдох. Раз, второй, третий. Ей нужно было успокоиться, нужно было вернуться на путь благости. Но в голове стояли только прекрасные черные глаза, желавшие её. Танец. Ратнам будет там, подумала она. Он увидит, как она будет танцевать для Шивы.

Ратнам увидит её. Она будет танцевать…

В волосах жасмин, Кинари повязала салангей, ножные браслеты с колокольчиками и принялась повторять движения. Это было непозволительно, но до ритуала, на котором она станет исполнять свой танец перед Шивой, ещё было время. Поэтому… поэтому, совершая каждое движение танца сейчас, она думала о Ратнаме. Она словно танцевала для него.

На следующую ночь они снова будут в той комнате. Вдвоём.

- Превосходно! - Когда Кинари закончила, она замерла и с удивлением взглянула на своего наттуванара. Он никогда не использовал это слово. На самом деле он всегда был с ней строг и никогда не хвалил за хорошее исполнение. Он вообще никогда не выражал своего отношения, даже когда она впервые станцевала божественный танец. Никогда. - Сегодня твой танец был превосходен!

Кинари сглотнула и приняла похвалу, однако её это поразило. Танец перед Шивой исполняется исключительно в гуне благости, она должна была быть полна божественности, только так Шива увидит её, только так обратит внимание, только так откликнется и будет рад танцу, который исполнит в его честь посвященная ему девадаси.

Но Кинари точно знала, что танцевала сейчас для Ратнама. И это было её страстью, её порочной связью, запретом, который она нарушала, позволяя себе поддаваться страстям. Непозволительное. Но исполнено превосходно. Со слов её наставника.

Превосходно. Она отдавалась Ратнаму в том танце и со стороны это выглядело превосходно. Как странно. Неправильно. Но… всё то время до вечера, когда и должен быть исполнен танец, Кинари думала об этом. Разве же может быть превосходным несовершенство? Разве правильно отдаваться в танце, посвященном богу, простому человеку? Разве правильно думать в этом танце о том, как коснется взгляд Ратнама её тела?

Это поселилось в её голове и душе противоречием, сомнением, с которым она готовилась к вечернему ритуалу. Будет ли правильно придерживаться пути благости, если только страсть зародила в ней правильные движения? Если только страсть стала причиной её “превосходно”?

Превосходно. Отдаться мужчине, а не богу.

Нет. Кинари ахнула от собственных запретных мыслей, одумалась, опомнилась, задохнулась. Близился вечер, приближалось время танца, она уже надела своё укороченное сари с веерообразным элементом впереди, остались только украшения. Она готовилась к танцу, посвященному Шиве, не мужчине, не человеку. Это особый танец, который должен был закончить засуху и пролить священные капли дождя на пересохшие земли. Она должна собраться и исполнить всё правильно.

Шива испытывал её, она это поняла. Поэтому должна была справиться с собой, со своими страстями.

А чувства… она оставит на потом. На завтра, когда свершится другой ритуал. Сегодня она исполнит танец-поклонение своему божеству и принесет ему свои извинения. За то, как предавала свою преданность Шиве.

Простит ли он её?

Время пришло. Кинари вздохнула, проверила салангей, свои ножные браслеты - они издавали звуки при каждом шаге. Её ладони и ступни были расписаны хной, в волосах жасмин. Танцевать для Шивы сегодня будет только она, обещанная богу.

Предавшая бога.

Босые ступни коснулись мандалы, что расцвела перед лестницей, ведущей к площадке перед лингамом, местом поклонения Шиве. Путь был усыпан яркими лепестками цветов. Сначала она будет танцевать в этой мандале, затем возьмет священный огонь, поднимется по ступеням и разожжет пламя перед лингамом в священной чаше. Танец, что она знала, который сама выпустила из самой себя, сегодня будет исполнен.

Сегодня её наконец-то увидит сам Шива. Всё было готово. Кинари обернулась, оглядывая браманов, собравшихся вокруг. Пестрая толпа жрецов, сплошная, словно стена. Одни сидели в галереях вокруг напротив огня и кормили пламя подношениями, другие браманы превратились для Кинари в одно огромное яркое пятно. И только в одном месте она ощутила другие энергии, вибрации, что тревожили её сердце.

Ратнам. Он был среди них и смотрел на неё, предвкушал, ожидал, не моргал, замер, позабыв как дышать. Его глаза уже давно разговаривали с Кинари - единственный способ их общения. Поэтому она с легкостью читала в них всё, чего хотела, но не должна была видеть.

Я увижу тебя завтра, смогу прикоснуться, смогу рассмотреть, смогу вдохнуть твой аромат. Мне не терпится. Мне хочется. Я желаю тебя, девадаси храма Шивы. Желаю так сильно, что не могу ни спать, ни есть. Я желаю тебя, твой танец, каждое твоё перерождение. Я хочу, чтобы ты стала моей.

И вопреки всем волнениям, что тревожили её последние недели, Кинари вмиг успокоилась. Страстями мужчины, которому она никогда не сможет принадлежать, страстями, которые были запрещены, особенно в момент танца, посвященному Шиве.

Но к ней пришло насыщение. Как будто Кинари поняла, что завтрашняя панчамакара изменит всё. Не важно, что было, не важно, что есть сейчас, важно, что завтра они будут вместе. Завтра…

Но сегодня у неё долг перед Шивой.

Кинари замерла в центре мандалы и согнула колено, сложив ладони перед собой. Она готовилась к этому, она всё знала. Она должна была исполнить танец идеально. Для Шивы, для своего божества, которому Кинари была посвящена с рождения. В этом её предназначение, только в этом. Зазвучала музыка, наттуванар, её неизменный наставник, начал играть на цимбалах (Музыкальный инструмент в виде ящика со струнами, по к-рым ударяют молоточками) в созвучии с барабаном, напевая мелодию, девадаси начинала свой танец.

Напрасно Кинари переживала, её наставник был прав. Как только её ушей коснулась музыка, всё стало понятным и очевидным. Каждое движение, шаг, замирание, звон её салангей, ножных браслетов, украшений, всё это соединялось воедино, множилось, распространялось.

Ветер подхватил нетронутые волосы, косу он растревожить просто не мог из-за особого украшения в виде змеи, олицетворявшего пробуждение спящей энергии. Это и должен был передавать танец, к этому стремилась любая девадаси - воздать почести Шиве, соединившись с его божественной энергией. Не так, как на панчамакаре.

Звон становился то громче, то тише, браманы приносили жертвы огню, повторяли из раза в раз свои мантры, сама девадаси слышала только музыку, своё дыхание, звон браслетов и украшений. До неё доносился сладкий запах цветов, смешанный с ритуальным огнем, который ей нужно будет зажечь в конце танца.

И снова она замирала в важных, значимых позах. Когда она училась, всё казалось больше похожим на ряд обязательных движений. Но сейчас, танцуя перед Шивой, Кинари знала, почему всё должно было быть именно так, а не иначе. Её тело стало легким, почти невесомым, веер раскрывался, когда она опускалась на колени и снова поднималась, чтобы повторить движение. Её ладони двигались нежно, плавно, она чувствовала присутствие Шивы. Он был здесь. Он видел её танец.

Кинари почувствовала это, легкое благоговение, как было перед самой майтхуной. Подведенные черным глаза безошибочно отыскали в толпе Ратнама - её Шиву. Благоговение, словно приподнимает, будто движения легче воздуха, ни ветра, ни жары, ни солнца, полная луна приглядывала за танцем девадаси. И сам бог. Сам…

Кинари снова видела всю эту толпу, превращенную в сплошное месиво оранжево-белых красок. Только Ратман расцветал алым порочным цветком в этом море невозможности. Она не смотрела, описывая нужные танцу фигуры, но чувствовала его пристальный взгляд влюбленного в неё мужчины. Он готов был отдаться храму, лишь бы остаться с ней. Знание приходило постепенно, но только в таком танце оно вообще могло посетить её.

Мудрецы постигают истины, Кинари лишь нужно было знать, что она любима. Предательство, которое может стоить ей жизни.

Или, может быть, нет? Она была Шакти, Ратнам стал вместилищем Шивы, разве они не любили друг друга? Разве любовь двух людей, на которых снизошло нечто вечное, столь желанное и почитаемое, не должно быть венцом существования?

Шива, словно не только видел танец, он слышал мысли Кинари. Она не видела ничего, девадаси отдавалась танцу и своему богу, когда вокруг неожиданно начались волнения. Разве браманы могут нарушать порядок в тот момент, когда вершится великий ритуал? Когда она танцует неведомый никому ранее танец для Шивы?

Кинари не прекращала движение, ничто не должно было нарушить её танец, её посвящение себя Шиве. Пусть она отдавалась ему не полностью, пусть он не простит её, но это будет многим позже. Не сейчас. Не…

Взгляд коснулся Ратнама, когда он забеспокоился. О ней, не о себе, чуть не вскочил на ноги, чуть не бросился к ней, напрямик. Как он может? Почему? Почему?.. Вопрос, который она не задавала Ратнаму даже взглядом. Вопрос, который услышал сам Шива. Он был причиной.

По пути, который Кинари нужно будет пройти в конце танца, ползла королевская кобра. Она стала причиной, по которой переполошились браманы. Никто не трогал змей, они считались священными, убивать их было нельзя, но сейчас девадаси исполняла танец Шивы. А королевская кобра направлялась именно к Кинари.

Вот почему Ратман волновался. Кинари стало приятно, но она ускользнула от правильного движения лишь на миг, лишь на мгновение - затем снова звякнули ножные браслеты, музыка не прекращалась. Браманы не приближались, ритуал нельзя было остановить.

Змея подползла к площадке, коснулась мандалы, зашипела, оказавшись близко-близко к голым ступням Кинари, а потом медленно поднялась. Огромная, она замерла прямо напротив Кинари и заглянула девадаси в глаза. Зашипела.

Ратнам дернулся, но его остановили, мантры стали громче, призывнее, а танец… танец нельзя было прирывать. Шива испытывал Кинари, прислал посланника нагов или, возможно, своего змея, Васуки, что обвивал шею божества, но что могла сделать скромная девадаси?

Порочная в своих мыслях, преданная не тому богу.

Замерев с согнутым коленом, Кинари медленно сложила ладони перед собой и склонилась перед коброй. Та всё ещё возвышалась над ней и шипела. Кинари стало страшно. Лишь на краткий миг. Она подумала, что не сможет быть сожжена на погребальных кострах, ведь укушенных змеей, не сжигали. И это испугало её.

Но лишь на миг.

Пусть она была осквернена страстями, но её тело всё ещё принадлежало Шиве. Ратнам не посмел прикоснуться к ней, пока она была девадаси. Только в слиянии Шакти и Шивы, её бога. Её танец был ему посвящен. Кинари прикрыла глаза и продолжила. Музыка окружала её, обволакивала, подхватывала. Её ножные браслеты звенели, змея шипела. А девадаси продолжала свой ставший смертельно опасным танец.

Она не смотрела, знала, куда ступать, и также знала, что змея рядом. Нога ступила прямо перед коброй, та снова зашипела, дернулась, почти укус - но Кинари отдалась Шиве в этот миг. Каждое новое движение, как откровение, как посвящение, как единение. Будто она Шакти, будто Шива любит и её, обычную девадаси, которую запрещено любить смертным.

Кобра продолжала наблюдать за танцем так, будто её пригласили в первый ряд, так, будто ей судить об исполнении, так, будто сам Шива решил испытать свою девадаси страхом. Но Кинари не боялась, замирала в новых позах, отдавалась танцу.

Но настал черед занять место, где сейчас находилась змея. Кинари должна была задать темп - медленный в данном случае, два средних и четыре быстрых такта. Последние все перед змеей. Девадаси не боялась, когда её нога наступила совсем уж рядом с коброй.

Но испугался её наставник. Наттуванар прекратил играть, музыка стихла, Кинари распахнула глаза, оказавшись один на один с королевской коброй. Так близко, что могла разглядеть собственное отражение в глазах змеи. Та продолжала шипеть, угрожающе двигать раздвоенным языком, клыки обнажились, с них капал смертельный яд.

Но девадаси была переполнена божественной энергией Шивы, который наблюдал за её танцем и желал увидеть его завершение. Это разглядела кобра в глазах Кинари. Медленно пасть змеи закрылась, она стала опускаться к земле, подползла к ноге девадаси, обвилась вокруг её лодыжки, звякнув браслетами, поползла выше, опоясывая ногу Кинари.

Браманы не двигались, не дышали, не произносили мантр, они наблюдали, как самая опасная змея продолжает опоясывать тело их девадаси. Все ждали с замиранием сердца. Весь мир, казалось, замер в этот миг, как и Кинари. Вот для чего стихла музыка, чтобы змея… змея. Кинари улыбнулась.

Кундалини, энергия, сосредоточенная в основании позвоночника, обычно изображалась в виде свернутой змеи. При пробуждении она поднимается вверх, в точности, как королевская кобра, которая уже добралась до талии Кинари и обвила её тело выше, ещё выше, добралась до шеи, обернулась вокруг, а потом забралась наверх, подобно короне, возвысилась над девадаси, устроившись у неё на голове. Зашипела, будто отдала приказ.

Мистическое действо заставило всех браманов зашептать новые мантры. Но наттуванар услышал приказ, снова заиграл на своих инструментах, музыка звучала вновь. Кинари продолжила танцевать. Со змеей вокруг всего своего тела.

Девадаси не чувствовала страха, двигалась ровно так, как её учили, не упускала ни единого поворота, жеста, мимики, как будто вокруг неё не находились браманы, как будто её танец не оценивал сам Шива. Как будто смертельно опасная королевская кобра не замерла над её украшением, лежавшем на проборе.

Змея держалась крепко, словно удав, но не стесняла движений. Только реагировала, когда кто-нибудь из браманов выдавал больше волнения, чем следовало. Запинался или спотыкался при чтении мантр, проявлял страх. Змея добивалась единства, жаждала получить идеальный танец, посвященный Шиве.

И он почти завершен.

Кинари подошла к чашам, забрала ими огонь и медленно двинулась по ступеням наверх, под музыку своих ножных браслетов и едва слышных барабанов, в которые от страха и волнения еле ударял её наставник. Змея продолжала держать Кинари, а девадаси исполняла обряд и ступала вперед, глядя прямо перед собой. Её руки были расставлены в стороны, в обеих она несла чаши. Словно сама Шакти, Махадэви, она шагала вперед, не боясь притаившейся на её голове угрозы.

Но момент настал, она поднялась наверх, ступила на расчерченную мандалу перед Шива-лингамом, дошла до конца пути, и поочередно опустила огонь в огромную чашу, разожгла пламя для Шивы, завершила ритуал. Её тело ослабло, задрожало, зубы начали стучать, словно от холода. Змея всё ещё сидела у неё на голове, свернувшись кольцами вокруг шеи и талии. Только в этот миг Кинари испугалась. Божественное покинуло её, осталась только она, девадаси. Что дальше?

Стало тихо, музыка замолчала, браманы шептали едва слышно, а потом и вовсе замолчали, змея пронзительно зашипела, Кинари ощущала её мощь и силу, с которой кобра сжимала тело девадаси.

Кап. Первая капля коснулась её кожи. Кинари хотела поднять глаза к небу, чтобы убедиться в том, что ей не показалось. Но не решилась. Змея всё ещё держала её, всё ещё…

Прошли вечности и проливной ливень прежде, чем змея наконец-то отпустила Кинари. Медленно спустилась вниз, скользнула вокруг ног Кинари, и скрылась из виду так стремительно, будто её никогда и не было. Дождь поливал с неба так сильно, мгновенно образовались реки, стекающие по ступенях.

Но священный огонь перед Шива-лингамом не угасал. Браманы сложили ладони перед собой и начали воздавать благодарность Махадэву.

Получилось. Она станцевала перед Шивой, он её заметил, услышал. Она прошла испытание. Взглянув на лингам, Кинари сложила ладони перед собой и склонилась перед своим милостивым богом.

Ритуал был завершен.

***

Нечто особенное случилось прошлым вечером, ритуальный танец стал чем-то большим, чем просто танец, посвященный Шиве. Хотя это и так было особенным событием. Браманы совещались и обсуждали случившееся в присутствии Кинари. Чего раньше не случалось никогда раньше, она была не допущена до верховных советов. Но после ритуала её нарекли новым именем: Дэви Кинари. Что было забавно, ведь могло означать буквально “божественная звезда”. Рожденная на небе, подаренная небом, отданная небу, теперь она словно возвращалась туда же.

На совете присутствовали только браманы, поэтому Ратнама Кинари увидела только, когда совет завершился. Он терпеливо ждал целую ночь перед залом собраний, никто из браманов не собирался ложиться спать или уходить. Хотя другие кшатрии присутствовали на ритуале, но все они давным-давно разошлись по домам.

Но только не он. Её Ратнам. Кинари поняла это, как только увидела его в свете рассветных лучей, облаченного в благословение Шивы, нареченного её парой в тайном ритуале панчамакара. Её. Она могла себе позволить так думать, она прошла испытание Шивы. Она поборола свой страх, преодолела препятствия, что могли учинить на её пути страсти, отложив их до следующей ночи.

Она справилась.

- Королева кобр, - обронил кто-то и Кинари, пусть и сложила ладони в уважительном жесте, но всё же улыбнулась.

Перед ней всё ещё стоял Ратнам. Ласкал её взглядом. Сегодня ночью он прикоснется к ней вновь.

Что означало это событие? Что олицетворяла собой кобра? Целую долгую ночь это обсуждали мудрецы-браманы, пытаясь отыскать истину, и, казалось, так и не нашли подходящего ответа. Такого не было записано в священных писаниях, никто из посвященных не узнавал сюжетов в священных эпосах древних времен. Впервые за долгое время никто не знал подходящих ответов.

И Кинари радовалась этому так сильно, едва могла сдержать улыбку. Если бы нашлись ответы, отыскались нужные объяснения, девадаси могли бы перевести в другой храм, отправить куда-нибудь, сослать, сделать с ней всё, что угодно. Но сегодня Кинари ждала вечера, как никогда. И ей не нужны были никакие другие изменения.

Как и Ратнаму. Он стоял в десяти шагах от неё, но она видела в его глазах собственное отражение. Мечтала приблизиться к нему, прикоснуться. Сердце трепетало ещё и после ритуала, душа стремилась к нему, к человеку.

Совершая утреннюю пуджу, обряд преподнесения даров Шиве, Кинари испытывала смешанные чувства. Всё её тело болело, но не уставало, требовало отдыха, но не хотело прекращать двигаться. Кинари словно всё ещё продолжала свой танец, только в этот раз он был обращен к нему, к Ратнаму.

Он не отправился домой, весь день провёл в храме, наблюдал за ней пристально, насколько мог, не отрывал взгляда. А Кинари ощущала, как он касается её кожи взглядами, как представляет прикосновение осязаемое, запретное.

Будь, что будет.

Когда завершилась вечерняя пуджа, у Кинари кружилась голова. Дыма от палочек было почему-то слишком много, тело начинало подводить. Но ночь обещала иное, а потому Кинари подавила усталость, завела её в дальние комнаты и заперла там до момента, пока не разрешит выходить.

Стемнело. Сердце встрепенулось, словно птица, Кинари коснулась груди, пытаясь успокоиться. Бесполезно. Она уже идет к нему на встречу.

Ратнам ждал её внутри, снова по пояс обнаженный. Две лампады горели слабо, едва освещали помещение, обратную сторону Шивы, воплощенную в Шакти. Нетерпеливый взгляд Ратнама метнулся к ней, когда Кинари вошла в комнату. Он жаждал сорваться к ней, коснуться, провести ладонями по её волосам, утонуть в её глазах. Но Ратнам слишком уважал Кинари, поэтому даже не пошевелился.

Он был влюблен.

Она была влюблена.

Приблизившись, она замерла напротив него. Дышали громко, тяжело, глубоко, не терпелось. Руки дрожали, но, когда они усаживались друг напротив друга, дрожь проходила. Между ними ритуальные подношения. Пока Ратнам тянулся к расставленным перед ними чашам, Кинари рассматривала его крепкое мужское тело.

Он взял вино первым, медленно поднёс к губам девадаси, дал испить, а потом испил сам - опьянение. Он зачерпнул мясо и поднёс к её губам, она приняла подношение, Ратнам пальцем коснулся её губы - искра, эмоция, это он и она, Шакти и Шива, но в его глазах желание. Её. Он желал её.

Рыба - эмоции, которые должны были теперь успокоиться, но - снова прикосновение, теперь не случайное, Ратнам задержался, прошелся по её подбородку, отпустил. Выдохнул, сглотнул, сам принял подношение.

Зерна - осознание себя и своего тела. В этот раз Кинари была нетерпеливой, царапнула зубами его кожу, Ратнам улыбнулся на миг, задержавшись. А потом понял: между ними одна горсть зерен. Потом - майтхуна.

Он сделал всё быстро, а потом потянулся к Кинари, угодил ей в губы глубоким поцелуем. Она знала, что так должно было быть, но чувства, что обуревали её сейчас, не были похожи на те, что она испытывала в прошлый раз. Шакти и Шива не явились. Почему? Ритуал не сработал, боги их не услышали.

А, может, услышали?

Ратнам изголодался по ней, как и Кинари по нему. Прижав к себе девадаси, Ратнам усадил её к себе на колени, Кинари сама охотно подалась вперед, обхватив его бедра ногами. Между ними только желание, ненасытное, необъятное, такое яркое и острое, будто свет тысячи солнц.

Вдруг боги пожелали этого? Вдруг они не пришли поэтому?

Он целовал её снова и снова, обнимал её смело и властно, он желал её, а Кинари это нравилось. Нравилось тонуть в нём, нравилась его несдержанность, нетерпение, она ловила его дыхание, его поцелуи, его… кровь.