Пневмония

Варьке было двенадцать, когда она впервые влюбилась. Просто в какой-то момент орган с аортой сжался в груди и будто замер, а потом, словно перезарядившись для новой жизни в неизвестном прежде ритме, вновь заработал.

Ей было двенадцать, десять из которых она жила в детдоме — так сложилось, так бывает. Ей приходилось прежде привязываться к людям — воспитателям, учителям, друзьям, ревновать до одури и, несомненно, даже любить чистой детской любовью, но это… Это было чем-то иным.

Она умудрилась заболеть пневмонией в самом центре лета — жарком июле, когда пот струился по телам, асфальт плавился под ногами, а трава вспыхивала от малейшей искры. Варька простыла, поначалу шмыгая курносым носом, а потом и кашляя, а затем, через целую неделю, изошлась вся лихорадкой, пребывая в бреду и путая день с ночью.

Ее увезли в ЦРБ — своего рода муравейник, где люди в белых халатах, цветных костюмах и шапочках сновали туда-сюда, с важным видом писали на сотнях разных бумажек непонятные слова и говорили на каком-то неведанном языке.

— Цефтриаксон! Магнезия! На диализ в областную! Тропонины повысились!

Варьку положили в палату с четырьмя бабками, помнившими, должно быть, всемирный потоп. Медсестры мучили поначалу капельницами и забором крови, заставляли писать в баночку, но были всегда приветливы и ласковы, подкармливая шоколадками, бананами и печеньками. Правда, все ей поначалу казалось пресным, да и не хотелось ничего, но очень скоро молодой организм пошел на поправку, Варька ожила, с удовольствием поедая сникерсы, втихаря купленные бабой Шурой с соседней койки, смотрела по телевизору в холле сериалы и слушала сплетни медсестер на скамеечке возле поста.

Одним днем ее размеренное существование подпрыгнуло до небес и перешло в другую плоскость: на практику в захудалую больничку своего родного райцентра прибыл студент второго курса медицинского университета Дмитрий Владимирович Краснов, обязанный в течение сладкого для молодежи месяца июля работать в качестве медицинской сестры. Пардон, брата.

Ему было целых девятнадцать лет, и он был на целых две головы выше любого из местных докторов. И симпатичнее, конечно.

— Доброе утро! — приветствовал будущий доктор пациенток пятой палаты терапевтического отделения. Его низкий голос вибрациями разошелся по залитому солнцем помещению, а белоснежный халат молодого человека засверкал своей безупречной отутюженностью и свежестью.

— Доброе утро, красавицы! — не так эффектно вторил ему Пал Михалыч, являвшийся лечащим доктором «красавиц за восемьдесят» и одной «красавицы доджульеттного возраста», как он сам их называл. Варька, к слову, числилась за педиатрической койкой, но ее врач крайне несвоевременно сама оказалась на операционном столе с аппендицитом. Впрочем, Пал Михалыч неплохо справлялся и с кадром из «чужой аудитории», то бишь, почти еще ребенком.

— Доброе утро! — радостно запричитали бабки, готовясь вывалить аж на двойную порцию докторов все свои нескончаемые жалобы. — Мы вас ждали!

— Я и не сомневался, — заулыбался Пал Михалыч, тут же, без всякого предисловия ввиду экономии времени, накладывая манжету на плечо Елизаветы Сергеевны. — Знакомьтесь. Мой коллега, Дмитрий Владимирович. На будущий год придет к нам уже в качестве помощника врача, а пока будет помощником медсестры. Прошу любить, жаловать, но сильно уж ему не жаловаться, чтоб не спугнуть прежде времени, а так же подставлять вены и пятые точки, когда потребует.

— Обязательно, — потирая ладоши, согласились бабульки, и только Варька, обычно бойкая и общительная, молчала. Особенно ей не понравилась фраза про пятую точку.

— Варвара Николаевна, — подмигнул ей Пал Михалыч. — Не обижайте коллегу. Я знаю, у вас язык острый.

Варька хмыкнула, упорно не глядя на практиканта. Обижать его? Обидишь такого громилу, как же!

— Ну вот, сто тридцать на семьдесят. Живем, Елизавета Сергеевна, — закончил измерение врач.

— Живем, — согласилась бабка, незаметно запихивая ему в карман «Аленку». Вторая, про запас, уже была мысленно отдана Краснову, в обозримом будущем именуемом пациентками как «наш Димочка Владимирович».

— Вопросы? Предложения? — окидывая взглядом палату, поинтересовался Пал Михалыч.

— А можно меня на выходные отпустить? Меня Марфуша заждалась, — тут же заявила бабулька, чья кровать была возле двери.

— Это корова, что ли?

— Да.

— Ну, Елена Афанасьева, сейчас мы на ваш сахар посмотрим, а вообще мы же капаться собирались… Дмитрий Владимирович, вы давление умеете мерить? Понимаю, сестринская практика, но все же…

— Умею! — гаркнул Краснов, точно честь отдавая.

— Отлично. Сбегайте до поста, возьмите тонометр и присоединяйтесь к обходу. Процедурами после займетесь, успеется.

Парень пулей вылетел в коридор и практически через мгновение вернулся, подскакивая к Варьке. Она сидела на кровати по-турецки, скрестив руки, и упрямо делала вид, что студент ее нисколько не интересует.

— Можно вашу руку? — улыбаясь, поинтересовался Дима, с адским хрустом отделяя одну липкую часть манжеты от другой.

— Хм, — только и ответила Варька, протягивая худющую ручонку с исколотыми от капельниц венами. Теперь-то ей было значительно лучше, но сестры продолжали что-то колоть ей в злополучную пятую точку.

— И прямо сядьте, пожалуйста.

— Хм?

— Ноги на пол опустите, — все так же улыбаясь, пояснил Дима. — Иначе показания исказятся.

— Правильно-правильно! — поддержал его Павел Михалыч. — Варвара Николаевна у нас умница, на поправку идет. Скоро и на выписку, а там еще чуть-чуть и на речку ходить можно будет. Да, Варвара Николаевна?

— Угу.

— Что-то вы сегодня необщительны. Температура-то сколько была?

— Тридцать шесть и восемь, — произнесла-таки фразу длиннее многозначительного «хм» Варька. — Ай!

— Пережал? — извиняющимся тоном спросил Дима, все это время накачивающий воздух дряблой от многочисленного использования резиновой грушей.

— Да.

— Сто десять на шестьдесят. Прости.

— Не прощу! — выдавила из себя шутку Варька, однако прозвучала она отнюдь не иронично, а как-то по-злому, по-вредному, будто всерьез.

Дима улыбаться не перестал, но уголки рта его едва заметно опустились. Теперь это была не радость от доверенной врачебной процедуры, а вежливое сохранение достоинства.

— С меня шоколадка.

— Две! С орехами!

— Хорошо, — воспрял духом Дима, облегченно поняв, что обиды на него действительно нет.

— По рукам?

Варька, наконец, посмотрела ему в глаза и тут же в них утонула — синие, бездонные, должно быть, похожие на море, которого она никогда не видела. Она вложила свою ладошку в его большую протянутую руку и ответила на пожатие уверенно и смело.

Обход продолжался, Пал Михалыч слушал всем легкие и сердце, что-то спрашивал у бабулек, пояснял Диме, каждый раз говоря «что, конечно, тебе еще непонятно, потому что только второй курс».

Дима активно помогал с измерениями, бегал за таблеткой каптоприла для Дарьи Михайловны до поста, слушал с самым серьезным видом и пытался выглядеть как можно строже, правда, бесполезно — улыбка все равно не сходила с его лица.

— Ну-с, Варвара Николаевна, ваша очередь, — подошел к ее кровати Пал Михалыч. — Сколько намерили давление?

— Сто десять на шестьдесят! — стройным хором ответили Варька и Дима, так и не разобравшиеся, а к кому, собственно, доктор обращался.

— Так, майку поднимаем…

Варька, багровая от стыда, задрала футболку, повторяя про себя как заклинание «онжеврачонжеврачонжеврач».

Осмотр закончился, Пал Михалыч ушел, а Дима, уже в сопровождении Ксении Андреевны, опытной, доброй, но совершенно бестактной медсестры, вернулся с капельницами и бобовидными лотками, на которых лежали наполненные шприцы.

— Тэк, бабули-девчули, с кого начнем? Елена Афанасьевна, попу вверх! С вас пусть доктор и начнет.

— Пожалуйста-пожалуйста! С удовольствием! Пусть учится, пусть тренируется!

Движения Димы показались Варьке отточенными, выверенными. Шприц вонзился аккурат в наружный верхний квадрант, лекарство вошло почти мгновенно, Елена Афанасьевна даже ахнуть не успела.

— Держите ватку, — строго сказал студент.

— Что, уже? А я и не почувствовала ничего! Ой, руки золотые…

«Золотые» руки в перчатках оказались хороши и во внутривенных инъекциях, и во внутримышечных, чем привели бабок в полный восторг и вызвали одобрение у Ксении Андреевны, за всем следившей и все поясняющей (чисто на всякий случай).

— Варенька осталась…

Варенька сжалась вся до предела, чувствуя, как пот заструился у нее между лопаток.

— Упс! Перчатка порвалась… — расстроенно заметил Дима, демонстрируя всему миру и обитателям палаты в частности дефект на резине.

— Ладно, иди в процедурку, меняй перчатки, набирай на шестую палату, а я тут сама доделаю, — дала указания Ксения Андреевна. Дима, потерявший по его собственному мнению ценнейший опыт инъекций у детей, понуро удалился. Варька облегченно вздохнула, мысленно пожелав, чтобы перчатка рвалась каждый раз именно тогда, когда на очереди оказывалась ее задница.

Все утро бабки обсуждали Диму, хвалили, пытались вспомнить, чей же он сын (в маленьком поселке все друг друга знали или по крайне мере видели в лицо хоть единожды за жизнь), Варька слушала, но ничего не понимала — детдом вообще находился в другой части района.

— Да точно он внук Райки Прокутинской…

— Да нет же, того Антон зовут... Он на шестом курсе уже, а этот на третьем…

— На втором, — робко кашлянула Варька.

Ее никто не услышал. Споры продолжались. Варька достала из тумбочки блокнот и стала рисовать котов — она всегда их рисовала, когда нервничала.

Ближе к обеду ей совершенно надоело сидеть на кровати, тем более что солнце нещадно палило, а занавески на окнах отсутствовали, раскаляя атмосферу донельзя.

Варька вышла в коридор и стала прохаживаться из одного его конца в другой, каждый раз возле процедурки заглядывая в распахнутую дверь, и тут же отворачивалась, встречаясь взглядом с Димой.

Было без пятнадцати час, когда по отделению разнесся запах борща и свежего хлеба. Раздатчица покатила тележку с кастрюльками, а юный доктор уселся за стол на сестринском посту.

Варька, невозмутимо следившая одним глазом за раздатчицей, подходившей уже к палате номер три, другим за Красновым (нет, у нее не было косоглазия, это все я образно говорю), стояла непосредственно у поста, подпирая стойку с телефоном.

Дима с минуту просматривал что-то в мобильном, хмурил русые брови и облизывал губы. Он явно забегался в течение дня и, в принципе, готовился уже в скором времени отчалить из отделения домой.

Студент засунул мобильник в карман, откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на Варьку.

— Варвара Николаевна, значит, предпочитает шоколад с орехами, — задумчиво произнес Дима.

— Угу. Горький.

— Горький? Неожиданно. Девчонки обычно предпочитают молочный.

— А кто сказал, что я обычная? — встрепенулась Варька.

— Никто. Я даже и не сомневался. Может, «сникерс» лучше или что-то другое из этой оперы?

— Нет. Горький шоколад. «Бабаевский». А вообще я мечтаю с перцем попробовать, — призналась Варька, с сожалением обнаружив, что раздатчица уже покинула зону четвертой палаты. — Но он, наверное, дорогой и редкий…

— Да уж, честно говоря, первый раз о таком слышу, — согласился Дима. — Попытаюсь что-нибудь придумать. Надо же вину загладить… Хм, а если я укол завтра сделаю тебе больно, тогда с меня торт?

— Возможно. Мне пора, — гордо заявила Варька и двинулась к пятой палате.

— От мартышка! — присвистнула ей вслед Ксения Андреевна, выглянувшая из сестринской как раз на последней фразе. — Бедный ребенок!

— Да, пневмонию хватануть на каникулах обидно, — ответил Дима, уступая ей место за рабочим столом. — В учебное время чего только я не плел, чтоб в школу не ходить, а тут такая болячка в самый разгар лета…

— В том-то и дело, что она детдомовская. Нет у нее никого. А если и есть, то никому она не сдалась в этой пьющей дыре дегенератов…

— Детдомовская… — эхом прошептал Дима. Он сам не понял почему, но что-то рухнуло у него в груди, точно бетонная плита сорвалась с тросов на большой высоте и ударилась о землю.

На следующий день Дима сам умудрился заболеть. Он рвался пойти на практику в маске, но мама, являвшаяся, к слову сказать, гинекологом в той же больнице, попросила «чтобы он не маялся дурью, пил побольше жидкости и смотрел поменьше своих чертовых сериалов».

Дима согласился, рассудив, что его заразность ни к чему хорошему не приведет.

Вернулся он в отделение через три дня, когда Варьку уже полностью перевели исключительно на таблетки к огромному ее облегчению.

— Болели, Дмитрий Владимирович? — сочувственно спросила она у доктора, околачиваясь возле поста после завтрака. Обход еще не начался, процедуры должны были быть позднее. Будущий доктор был в маске, выглядел уставшим и изможденным. За период вынужденного безделья он прочитал чуть ли не половину цикла «Песнь Льда и Пламени», чем и был обусловлен «вурдалачный» вид (читал-то он и днем и ночью).

— Болел. Сейчас уже как огурчик.

— Малосольный, наверное? На свежий не тянете.

— Но и не так плох, как маринованный, — рассмеялся Дима. — Слушай, я без шоколадок…

— Я так и поняла. Все вы мужчины такие: наобещаете с три короба и ничего не выполните, — комично строя из себя взрослую барышню, умудренную опытом, протянула Варька. — Я даже не удивлена…

Дима расхохотался, наблюдая за выпендривающейся малявкой в розовой футболке и голубых бриджиках. Тощая, с ржаной пышной челкой и курносым носом, высокая для своих лет, она напоминала кузнечика — еще такая же нескладная, а в некотором смысле и зеленая.

— Будет тебе шоколад. Обещаю.

— Так я и поверила… — манерно растягивая слова, заявила Варька. Она все еще чуточку робела перед ним, но лишь чуточку.

Он казался ей ужасно взрослым, но таким близким и все понимающим. Он был моложе воспитателей, но старше самых старших детей из интерната, такой умный, образованный, интеллигентный… От него веяло странным спокойствием и чем-то еще... Чем-то, от чего ее сердце билось чаще. Если бы он только мог догадываться о той противоречивой гамме чувств, что она испытывала к нему — она провалилась бы сквозь землю.

На следующий день ее совершенно неожиданно выписали, машина с сопровождающим приехала еще до восьми утра, и Варька просто давилась от рыданий и невозможности попрощаться с Димой.

Ее душило это ощущение несбыточности, безысходности. Вероятность, что они увиделись бы вновь, равнялась нулю.

Пролетел год. Варька подросла, похорошела, чуть-чуть поскромнела. Дима не покидал ее мыслей, поселившись там прочно и, кажется, готов был остаться там навечно.

Случилось чудо: она не заболела в тот июль, как ни старалась. Не помогли ни обертывания в мокрые полотенца, ни стояние на сквозняке, ни купание в реке. Иммунитет ее укрепился, здоровье расшатываться не собиралось.

Прошел еще год. Варька окончательно превратилась из несуразного подростка в симпатичную юную девушку, получила первый в жизни паспорт и продолжала мечтать о Диме, правда, уже не в том детском невинном свете: ей определенно хотелось любви.

Солнечный июль, жара — Варька заболевает пневмонией. Как? Каким образом? Ответа на этот вопрос у меня нет. Терапевтическое отделение, палата номер пять, лечащий доктор Пал Михалыч, а в помощниках у него — Дмитрий Владимирович Краснов, решивший сбежать со скорой, где должен был проходить практику, ввиду собственной травмы голеностопа.

Диме страшно нравилось изображать доктора Хауса и передвигаться с тросточкой, но еще больше хотелось от нее, наконец, избавиться. Он больше не делал уколы, но периодически по-прежнему располагался на сестринском посту: уж больно жарко было в ординаторской, а дневники за высокой тумбой ему было очень даже удобно писать.

За два года он возмужал, обзавелся очками, значком донора крови в виде капельки на халате и повесил на шею синий стетоскоп.

— Дмитрий Владимирович, — улыбнулась ему Варя, ставя на тумбу пустой стаканчик из-под таблеток. — Вы снова с нами.

— Варенька, — как старой знакомой ласково ответил ей Дима. — И ты снова лежишь в больнице.

— Лежу. В пятой палате.

— Пневмония?

— Пневмония. В нижней доле, как и в прошлый раз. А вы почему к нам не заходите?

— У меня четные палаты. Теперь сам веду, Пал Михалыч только проверяет, — похвастался студент. Это было правдой, но частично — дозы он не умел еще корректировать, да и диагнозы все были в большинстве случаев уже до него сформулированы. — Я тебя с трудом узнал.

— Серьезно? Так изменилась? — кокетливо спросила Варька, наивно думая, что в свои четырнадцать может заинтересовать парня двадцати одного года.

— Ну, щечки у тебя явно поправились, — осадил весь ее романтичный порыв Дима.

На самом деле она стала красавицей, но сказать такое малолетке у него язык не повернулся — уж слишком детскими казались Диме ее черты, или они запомнились так ему с того странного лета, когда он впервые узнал о ее существовании.

— Кстати. Я все еще на вас обижена.

— Догадываюсь. На самом деле тебя так неожиданно выписали, что шоколад остался при мне, хотя именно в тот день я его и принес.

Дима умолчал, что тогда помимо двух шоколадок (с орехами одна, с кайенским перцем другая), он купил поющего зайца — хотел оставить о себе память. За ненадобностью заяц был отдан племяшке, шоколад — съеден в два присеста.

— А я вас долго еще потом вспоминала, — разоткровенничалась Варька. — Думала, понравится ли вам шоколад с перцем или нет, научитесь ли вы делать операции…

— Шоколад специфический, но мне понравилось. Много не съешь, конечно, но что-то в этом есть. Операции — не знаю. Мне больше терапия нравится, чем хирургия. Думаю, подамся в пульмонологию.

— Это?..

— Лечить легкие.

— А… — протянула Варька. — Тогда вы сможете стать моим постоянным доктором. Судя по всему, это у меня хроническое…

— Не думаю, — пафосно поправляя очки, заметил Дима. — Пневмония — это острое состояние.

— Варенька, на контроль! — прервала беседу Ксения Андреевна, буквально вкладывая Варе в руки историю болезни. — Рентген на первом этаже, если что.

— Я уже…

— Живее! Невестушка наша…

Варька пожала плечами и отправилась туда, куда ее, собственно, послали.

— Ух, вертихвостка! — забурчала медсестра.

— Что это вы о ней так? По-моему очень милая девочка. Жаль, слабенькая такая, болеет серьезными вещами.

— Знаю я этих сироток: в подоле приносят только так. А потом сдают своих отпрысков в те же детдома….

— Ей всего четырнадцать. И она мне кажется благоразумной.

— То-то вокруг взрослого парня и вьется, — продолжала негодовать Ксения Андреевна. На самом деле она искренне переживала за Варьку, а два года назад даже всерьез подумывала оформить над ней опеку. Увы, судьба распорядилась иначе - мать парализовало, и стало как-то все не до того.

— Да не вьется она. Мы просто дружим. Уверен, что у нее уже и первая любовь в школе есть… — расписываясь в дневнике, предположил Дима. Все это время он старательно заполнял истории, умело совмещая беседу и работу.

Уже на следующий день Варька получила свои шоколадки и тут же запасливо спрятала их в тумбочке. На этот раз Дима решил ничего лишнего не покупать, поразмыслив над словами Ксении Андреевны и посовещавшись с младшей сестрой.

Дашке было аж целых шестнадцать, но она смело консультировала брата по вопросам любви, женской психологии и даже секса. Последнее особенно умиляло Диму, но он снисходительно относился ко всяким ее наставлениям и соглашался, что логика в ее рассуждениях обычно присутствует.

— Я уже в десять влюбилась в парня старше себя. Думаю, ты, наш сладкий пирожочек, лакомый кусочек для этой сиротки. Стопудово она в тебя влюбилась еще в позапрошлом году, так что будь на чеку, Димася, она запретный плод. Потерпи еще пару лет, а то присядешь на пару десятков годков или бутылок… — оттараторила свое мнение Дашка, не отличавшаяся скромностью в выражениях.

— Не собираюсь я терпеть, — отмахнулся Дима.

— Серьезно?

— Не так выразился. В смысле, она меня совсем не интересует в этом плане. Она ж еще ребенок.

— Она всего на два года моложе меня по твоим словам.

— Дык ты тоже ребенок. Вон сколько киндер-сюрпризов накупила, — кивая на целый пакет шоколадных яиц, парировал студент.

— «Неважно сколько лет твоей женщине, ты всегда должен покупать ей вискарь и киндер-сюрпризы», — пафосно процитировала Дашка какой-то паблик.

И вот все чаще стали закрадываться Диме в голову разные мысли. Не было, конечно, среди них ни единой грязной, но некоторые из них ему, скажем так, претили.

Беседы их с Варькой стали ежедневным ритуалом, неотъемлемой частью первой половины дня, приятно согревая и насыщая каким-то самым простым человеческим удовольствием, естественным и легким.

Им было хорошо. Разговоры ни о чем и обо всем давали что-то неуловимое им обоим, что-то такое, что нечасто можно встретить на жизненном пути, а когда оно пропадает - в душе образуется пустота.

— А у тебя есть парень? — не выдержал Дима перед самой ее выпиской. Спросил уже для галочки, просто оттягивая момент расставания, спросил в шутку, мол, смотри, я считаю тебя совсем взрослой, тебе же этого хочется, как и всем девчонкам-подросткам. Спросил, потому что знал: больше они никогда не увидятся. Прощай, родная ЦРБ, наши пути разошлись. Практика дала многое, но Дмитрия Краснова ждут иные горизонты.

— Нет.

— Почему?

— Я еще маленькая. А у тебя есть девушка? — практически не дыша, отозвалась Варька.

— Нет.

Сказать ему? Сказать, что она его любит, чтобы он?.. Чтобы — что? Ему двадцать один, ей только четырнадцать. Они живут в разных городах и абсолютно разными жизнями.

— Почему?

Она тянет время и хочет услышать невозможное. Он улыбается, но немного грустно.

— Потому что ты еще маленькая.

***

Семь лет спустя.

Молодой преподаватель кафедры факультетской терапии катастрофически опаздывает на занятие. Тема сложнейшая (пневмонии), группы объединены из-за экстренной командировки доцента Левшина.

Черт возьми, ну как можно было так опростоволоситься и залезть не в ту маршрутку? Есть, конечно, оправдание, что это его первое занятие в новой больнице, где, собственно, и располагается теперь учебный класс, но кого мы обманываем, он обязан был выехать раньше.

Дмитрий Владимирович влетает в кабинет, практически на ходу застегивая халат. Журналы обеих групп ждут его на столе, студенты, набившиеся как кильки в консервную банку, сидят чуть ли не друг на друге. Точнее, стоят, приветствуя преподавателя.

— Доброе утро, коллеги. Прошу садиться. Пятая группа, кого нет? Все? Отлично. Четвертая, кто староста?

— Крылова Варвара Николаевна.

Взгляд Димы на мгновение застывает на журнале, в следующее — взволнованно ищет обладательницу этого громкого уверенного голоса. Ржаная челка, вздернутый нос, веснушки.

Варька.

Варенька…