По Девяти пределам

Ванши сидел на земле и жег в переносной жаровне жертвенные деньги. Фэнь-эр умер, и теперь он чувствовал себя страшно свободным: больше ничто не держало его в деревушке Хуши… Он проглотил колючий ком, вздохнул глубоко. Мокрая повязка выглядит неопрятно. Брат дразнил его плаксой, но Ванши не смущали всегда готовые политься слезы. Пришлось отучиться плакать в первые дни после их с Фэнь-эром бегства: незажившие глазницы кровоточили от слез, кровь пугала мальчика.

Как же Ванши устал возвращаться к тем дням! Столько лет без передышки он тащил груз пережитого страха, боли, вины. Множество раз прощенный Фуфэнем, он так и не сумел простить себя сам.

Как хотелось переложить ответственность за собственные ошибки на брата!

Тогда, в день их побега, когда брат ушел, Фуфэнь все время оставался рядом с Ванши. Пока лекарь, присланный братом, делал перевязку, а служанки помогали Ванши переодеться в чистое, Фуфэнь неотлучно находился при нем, сидел молча, тихо-тихо, но Ванши чувствовал его присутствие и старался держать себя в руках, ни звуком не выдавая боли и отчаяния. Наконец Фуфэнь отослал всех и, оставшись с Ванши наедине, присел на край постели и взял его за руку.

— Скажи, почему ты так упрямо настаивал на отъезде, Мэй-гэ[1]? — тихо спросил он.

— Ваше величество, государь не должен так говорить со своим подданным. — Ванши чувствовал себя очень плохо: ему было страшно, больно, его лихорадило. Но он не имел права отказаться от разговора с Фуфэнем, должен был успокоить его.

— Хотя бы наедине мы ведь можем быть по-прежнему Мэй-гэ и Фэнь-эр? — нетерпеливо отозвался тот. — И ты не ответил на мой вопрос, Мэй-гэ. Почему?

— Мы ведь говорили об этом накануне. Разве забыл?

— Я помню, о чем мы говорили, но мне кажется, те причины не стоят таких… таких жертв… — Фуфэнь стиснул его пальцы. Ванши похлопал мальчика по руке.

— Прости, я мог бы это предвидеть, но слишком увлекся собой. Сегодня у брата был дурной, тяжелый день, да и вообще последние месяцы выдались непростыми для него. Мне не следовало с ним спорить. Согласиться, а потом всё же уехать было бы правильнее. Мы все устали, вот и вышло, что никто никого не слушал.

— Но это ужасно… Получается, ты пострадал ни за что, — голос Фуфэня дрогнул.

— Если есть наказание — значит, есть и вина. — Голова Ванши гудела, но сейчас еще мучительнее ударило в сердце воспоминание о преступлении, о вине перед Фуфэнем. — Я заслужил, заслужил даже худшее наказание, Фэнь-эр! Если бы ты знал, что я сделал…

— Что бы ты ни сделал, разве… — Фуфэнь заторопился успокоить Ванши, но тот перебил его:

— Это я убил твоих родителей.

Он почувствовал, как Фуфэнь вздрогнул, но при этом лишь сильнее сжал его руку. Фуфэнь не проронил ни звука и так пристально вглядывался в лицо Ванши, что он кожей чувствовал этот пронзительный взгляд.

— Я знаю, меня нельзя простить, — тихо проговорил Ванши. — Но уехать надо именно поэтому, потому что здесь опасно оставаться рядом регентом — с министром Тянь Чэнсяо. Он готов на все ради своих целей. А учитывая, что он может потерять самообладание — сегодня ты видел — находиться рядом с ним тебе особенно опасно. Наверное, я теперь не кажусь тебе надежным спутником, но, поверь, тебе я никогда не желал навредить, да и против твоих родителей ничего не имел, но так вышло… так вышло… И мне нет прощения, — глазницы Ванши обожгло, он отвернулся.

— У тебя кровь, — сказал Фуфэнь, не отпуская его руку.

— Потому что я плачу.

— Не плачь. Это страшно.

— Постараюсь. — Ванши глубоко вдохнул. — Конечно, ты не сможешь меня простить, но тебе нужно найти кого-то, кому ты доверяешь, кто поможет тебе уехать и устроит твою жизнь за пределами дворца. Только я не знаю, как он будет готовить для тебя пилюли и отвары, впрочем, я мог бы объяснить… Главное, чего я хочу: чтобы ты жил спокойно, чтобы тебе ничто не угрожало, чтобы ты не страдал. Чтобы ты жил. Но найти такого человека нужно как можно скорее. Сегодня, я уверен, брат не станет препятствовать твоему отъезду. Прошу тебя, не задерживайся во дворце, беги. Императорский титул раздавит тебя. Найди человека…

— Я нашел. — Фуфэнь прервал его речь, переходящую в горячечный бред.

— Очень хорошо, — Ванши с облегчением выдохнул и улыбнулся. — Я продиктую ему рецепт, а все травы…

— Не надо, — мягко отозвался Фуфэнь. — Этот человек и так все отлично знает.

— Кто же это? Неужели лекарь Чжан?

— Нет, — в голосе Фуфэня звучал упрек. — Это ты.

— Я? — изумился Ванши. — Но я же…

— Да, то, что ты сделал, ужасно, — с горечью проговорил Фуфэнь. — Я очень почитал родителей, ведь «почтительность к родителям и уважение к старшим в роде — это основа человеколюбия»[2]. Мое почитание родителей было тем более велико, что они являлись государем и государыней, а я — их подданным… Но полюбить их я не сумел. А тебя я полюбил. И тебе доверил свою жизнь четыре года назад. И продолжаю доверять. То, что ты сделал… наверное, у тебя были какие-то причины поступить так, может быть, тебя кто-то заставил. Я не хочу знать. Что бы там ни было, я тебя прощаю, — он прерывисто вздохнул и замолчал.

— Фэнь-эр… — Ванши закусил губу, стараясь не плакать. — Это невозможно.

— И потом, — с вызовом проговорил Фуфэнь, — ты ведь уже наказан Небесами. Значит, я могу не беспокоиться о мести и могу сделать так, как хочет мое сердце. — Он наклонился и порывисто обнял Ванши. — Только я не знаю, ты… Тебе ведь больно… Нам лучше подождать, пока ты немного поправишься?

— Не надо ждать, Фэнь-эр. Спокойно уехать мы сможем только сегодня. Потом брат нас уже не отпустит. — Он чуть улыбнулся, вспоминая испуг и смущение Чэнсяо, скрытые за равнодушием. — Сейчас он чувствует себя виноватым передо мной и позволит нам сделать все, что мы пожелаем. Скорее всего, выдаст наш отъезд за свое распоряжение. Возможно, стражникам у ворот уже отдан приказ пропустить нашу повозку.

Ванши почувствовал прохладную ладошку Фэнь-эра на лбу.

— У тебя жар, — с тревогой заметил он. — Ты не бредишь?

— У меня жар, но мои слова — не бред. Я хорошо знаю брата.

Тогда они уехали, и своего Фуфэня он спас, но Чэнсяо остался в столице один — бесконечно сражаться с министрами, отстаивая свою правоту, распутывать придворные интриги, сопротивляться коварной болезни, подтачивающей его жизнь. Ванши забрал Фуфэня из внутреннего города — этого осиного гнезда — и подарил ему и себе еще почти пять лет радостной и безмятежной жизни. Но брат все эти годы страдал, и никто не помогал ему. Сейчас, когда Фуфэня не стало, Ванши с особенной остротой почувствовал вину за предательство брата.

Он помотал головой, прогоняя наваждение. Не думать, не думать сейчас… Это ночные мысли, приходящие во время бессонниц. Днем надо жить. Влажный ветер первого месяца коснулся прохладным крылом его лица, принеся аромат зацветших на кладбище слив. Подбадривал. Принял обязанность Фэнь-эра утешать малодушного лекаря У.

Ванши поднялся на ноги, вытряхнул из жаровни угли, притоптал их, хотя после первых весенних дождей земля пропиталась водой. Сложил жаровню в плетеный короб, закинул за спину и побрел, опираясь на палку, прочь от деревушки, приютившей их в Фэнь-эром на пять лет — довольно спокойных и даже счастливых, надо признать. Ванши их не заслужил, но Фэнь-эр ни в чем не прогневал Небеса. Потому, наверное, это время и было таким благодатным. Теперь следовало ждать каких угодно неприятностей и бед. И к лучшему. Иначе выносить свою вину в одиночестве стало бы слишком тяжело.

Идти и идти хорошо. Можно не думать ни о чем, отдаваясь внешним впечатлениям. Ванши был слеп, но духовным зрением, натренированным за годы слепоты, хоть и слабым из-за его малых способностей, различал силуэты деревьев вдалеке, очертания низких облаков в безмолвном небе, кочки и рытвины на грязной дороге.

Думать о Фуфэне он отвыкнет нескоро. Сказать, что Ванши его не хватало? Что он скучал? Он как будто лишился дыхания, сердцебиения и оказался в мертвой тишине. В последние дни он постоянно в мыслях обращался к умершему мальчику, в глубине души ожидая от него ответа. Ведь прежде Фэнь-эр всегда умел наставить и утешить, такой глубокой мудростью бессмертных обладал. Будто болезнь, страдания, постоянная близость смерти истончили грань между земным и небесным.

Ванши вспомнился последний день в школе Хуамуцай. Учитель едва вошел к ним в комнату, повеяло тревогой:

— Твой брат вас ищет, — коротко сообщил он. — Мы не можем ставить под удар всю школу из-за беглого принца.

«Императора», — мысленно поправил Ванши: он поправлял каждый раз, вспоминая этот день…

Они прожили в школе едва ли месяц, и Ванши, тогда звавшийся Лун Мэйдэ, еще не привык ни к своей слепоте, ни к тяжелому, отчаянному чувству вины… Он еле сдержался, чтобы не плакать и не умолять учителя не прогонять их, но Фуфэнь твердо заявил:

— Учитель прав: мы должны уйти. Давай сменим имена и забудем о прошлом?

Оставалось лишь молча кивать. А Фуфэнь так же ровно продолжил:

— Я придумал для тебя хорошее имя. Если тебя не оскорбит, конечно, что тебя называет младший, — он замолчал, как бы ожидая ответа, и Мэйдэотрицательно качнул головой.

— Ты назовешься У Ванши. «У» как «нет», «Ванши»[3], как «прошлое». Тебе неполезно постоянно оглядываться назад. А меня будут звать У Цзи.

— «Цзи» как «болезнь»? — с ужасом спросил У Ванши.

— Но «У» ее отрицает, — спокойно отозвался Фуфэнь. — Мы станем с тобой как братья. Мы ведь оба беглые принцы.

«У Ванши» стало самым любимым его именем. Но как было забыть о другом?

Несмотря на совет Фэнь-эра не оглядываться с тоской назад, Ванши смотрел и смотрел в густеющий туман прошлого, с болезненным наслаждением замечая пройденные вехи. Имена… Он любил о них вспоминать. И сейчас предался бы этим сладким и мучительным размышлениям, если бы позади на дороге не появилась телега. Ветерок принес звук копыт, чавкающих грязью раскисшей дороги, скрип осей, хлюпанье колес в колеях и запах старика Лю.

— Покидаешь нас, лекарь У? — крикнул он, поравнявшись с Ванши. Тот лишь печально улыбнулся в ответ. — И то верно. Тяжело будет тебе без младшего братца оставаться. С твоей тоской на одном месте усидеть и так непросто было, а тут… Садись, подвезу до Байша.

Он помог У Ванши взобраться на телегу, и они поехали дальше.

— Уважаемый Лю снова едет сдавать экзамен в уезде? — спросил Ванши, когда молчание показалось ему совсем уж неловким.

— А? Нет, — старичок вздохнул. — Не хочу служить узурпатору.

— Узурпатору? — удивился Ванши. Странно было слышать здесь, на юге, подобные рассуждения. Уже давно, со времени падения великой Тун шестьдесят лет назад, никто не считал постоянно сменявших друг друга северных правителей за императоров. На юге дела и при последних государях Тун шли своим чередом независимо от воли этих государей. С чего бы вдруг теперь старик Лю заговорил об узурпаторе? У Ванши подумал, что, возможно, он имеет в виду брата, за четыре с половиной года развернувшего какую-то отчаянную деятельность. Будто не успеть боялся. Впрочем, с его слабым здоровьем он и впрямь мог ничего не успеть. К тому же всегда следовало учитывать возможность очередного переворота. Ванши было жаль брата и оттого очень горько.

— Почтенный Лю говорит о правителе Фэнчжоу? — переспросил Ванши, надеясь ошибиться.

— О нем, проклятом, — проворчал старик.

— Говорят, он и правда потомок царственной фамилии Тянь, — задумчиво проговорил Ванши. — Он восстановил династию Тун, пусть пока лишь на юге, но уже начинает объединение государства, взял под свою руку княжества У и Юэ…

— Вот это-то мне и не нравится, — признался старик Лю. — Династия Тун погибла, потеряв благословение Небес. Если и нашелся какой-то потомок царственного рода, кровь его отравлена, и свое проклятие он распространит на все государство.

Ванши лишь вздохнул. Может быть, старик Лю и был прав. Может быть, они, действительно, несли в себе проклятье? И напрасно та служанка и тот стражник спасли маленького сына безымянной наложницы? Напрасно заботились о нем, заменив ему родителей? И вообще все зря? Ведь и в самом деле, не проклятие ли деда принесло несчастье в дом его названого отца? Не проклятое ли знание о древней императорской крови сделало одержимым подающего надежды внука? Ванши всегда с горьким сожалением вспоминал о том, как отец на смертном одре рассказал об их происхождении. Зачем, зачем… Брат словно помешался. Думал лишь о престоле, о мести. Готовился к экзаменам, как образцовые юноши из преданий: чуть ли не привязывал волосы к потолочной балке и колол себя шилом, только бы не спать… Ванши казалось, одержимость брата и матушку свела в могилу. Впрочем, самого Ванши брат отправил в школу Хуамуцай развивать целительские способности и не мешать ему бесполезной тревожной заботой.

— О чем задумался, лекарь У?

— А? Я-то? О том, что уважаемый Лю, вероятно, прав, — Ванши с трудом вышел из своего полузабытья. Демоны памяти всегда набрасывались на него, когда он не был занят делом.

— То-то и оно. — Старый Лю вздохнул. — Куда же теперь господин лекарь отправится?

— Бродить по Девяти пределам, — как можно более беспечно отозвался Ванши. — Лекарю везде есть чем заняться, к несчастью.

— И то верно, — согласился Лю. — Только ты уж и нас не забывай. Вернешься ведь? Мазь от ревматизма у меня скоро закончится: где еще такую славную найти?

— Я непременно вернусь, — кивнул Ванши. Каждый год станет возвращаться в деревеньку Хуши на озере Куаньху, где зарастает травой могила его названого братца под старой сливой. — У вас хорошо.

Разбираться с простыми болезнями простых людей и в самом деле было легче, чем жить при дворе или в школе Хуамуцай. Проходя обучение, Ванши видел разных больных. Впрочем, до ордена лекарей добирались лишь самые богатые и самые несчастные — отчаявшиеся в несчастье. Их болезни чаще всего носили духовный отпечаток. Души были искалечены, изъедены, больны гордыней, жадностью, сладострастием… Потому, как бы неплотно прилегая к телу, они позволяли темным силам проникнуть в плоть, начать ее разрушать. Порой в эти щели проникали и разные потусторонние сущности. С такой бедой уже ни один лекарь справиться не мог. Запечатать пытались, но смертоносные щупальца все равно проникали в органы, разрушая их. Порча глубоко входила в кости, в кровь, и дети рождались больные, уже отравленные этим ядом. Так случилось и с Фуфэнем. Хотя Фуфэнь оказался единственным когда-либо встреченным Ванши человеком, душа которого почти не имела трещин и сколов. Иногда Ванши думал, будто только целостность этой прекрасной души еще удерживает тело от смерти, заставляя сердце работать через силу, вопреки разуму и природе. Именно душа, а не чудесные пилюли ордена Хуамуцай, в состав которых входила дивная трава ланду, исцеляющая все болезни. Правда, когда травы, взятые в школе, закончились, Фуфэнь умер.

Телега слегка подпрыгивала на неровной дороге, солома уютно пахла остывшими памушками, старик Лю напевал песню про уточек-мандаринок:

Кричат утка и селезень

На островке речном.

Славная, добрая девушка

Будет хорошей женой[4]…

Упряжь позвякивала в такт его пению, и Ванши, почти не спавший в последнее время, задремал. Он проснулся, когда телега остановилась.

— Мы приехали, — сообщил дедушка Лю, заметив, что Ванши сел. — Подвезу тебя до гостиницы.

В Байша они распрощались у постоялого двора. Вот так Ванши оборвал еще одну ниточку, связывавшую его с прошлым. И отныне начинал свой путь впервые в полном одиночестве.

Оставив вещи в гостинице, Ванши спустился на улицу. Ему хотелось пройтись по городу — укачивать и баюкать свою тоску, отвлекать себя городской суетой от ненужных размышлений и напрасных переживаний. Он зашел в чайную напротив храма Лао-цзы и, пока пил чай, заметил странное оживление вокруг пруда Юаньчи. Туда со всего города, кажется, сходились люди, толпились на берегу. Он подозвал трактирного слугу и поинтересовался, что там происходит.

— Да вот, — слуга хмыкнул, — какой-то чудак поставил там в конце прошлого месяца табличку, что, мол, в двадцать девятый день первого месяца в начале часа петуха из пруда Юаньчи взлетит дракон. Так и написано, очень точно: и-сы, цзя-инь, жэнь-чоу, синь-ю[5]. Вот все и собрались поглазеть.

Паренек немного нервничал, наверное, тоже спешил присоединиться к общей потехе: кому не хочется глянуть на то, как из небольшого городского пруда при храме Лаоцзюнь вылетает дракон?

— Ну ступай, посмотри, — улыбнулся Ванши. Надо и ему пойти: очень много людей там столпилось. Если вдруг начнется давка, хорошо бы быть поблизости. Он допил чай и не спеша направился к храму. Никакой дракон, конечно, не взлетел, и люди потихоньку начали расходиться. Самые терпеливые бездельники прождали весь большой час, но к началу часа собаки у пруда никого не осталось. Почти никого. Ванши определенно ощущал, что на крыше одного из павильонов при храме кто-то сидит и чувствует себя очень неуютно. Ванши направился к нему. Слезть он не поможет, но хотя бы приободрит немного.

В самом деле, на самом углу крыши устроился человек.

— Эй! — окликнул его Ванши. — Что ты там делаешь?

— Жду, не вылетит ли дракон, — донеслось в ответ.

— Нет, не вылетит, — уверил собеседника Ванши. — Просто кто-то пошутил.

— Это я написал. Хотел посмеяться над ними.

— Ну что ж, ты насладился зрелищем? Слезай. Домой пора: скоро начнет темнеть.

— Но дракон-то не вылетел!

— Вылетит в другой раз. — Ванши решил зайти по-другому. — Спускайся!

Послышались вздохи, шуршание черепицы, и шутник свалился чуть не ли на голову Ванши — тот едва успел отскочить.

— Ай! Ты что, слепой что ли? — сдавленно прошипел этот чудак, копошась на земле.

— Слепой, — спокойно ответил Ванши. — У тебя все в порядке? Не ушибся? Как тебя зовут?

— Слепо-ой? — Рассмотрев Ванши и усвоив этот факт, он представился: — Я — Чжу И. И да, я ушибся.

Ванши присел и сосредоточился на течении энергий Чжу И.

— Нога? — спросил он, касаясь щиколотки.

— Ай, да!

— Сейчас. — Ванши осторожно ощупал ногу. Вправлять вывихи, пользуясь духовным зрением, всегда было очень легко.

— Ай-ай-ай! Ты чего? — взвыл Чжу И.

— Всё уже. Поднимайся, — Ванши помог незадачливому шутнику встать. — Далеко живешь? Давай, провожу. — Что угодно сейчас, только бы не оставаться в одиночестве. Вечера без Фуфэня оказались самым большим испытанием для Ванши.

Чжу И рассмеялся:

— Ты слепой, как ты меня проводишь?

— Поддержу тебя, а ты меня направишь. — Пускаться в объяснения и спорить ему не хотелось.

Они двинулись к северной окраине города. Вечерний воздух остыл, так что даже запах у него стал каким-то лиловым. Холодный влажный ветерок сквозняком пробегал по переулкам, забирался под полы одежды, студил руки. Дух человеческого жилья, не всегда приятный, закоченел, съежился, и тонкий аромат цветущих слив спустился с прохладных небес — льдистый, нежный. Он вонзался, будто иголка в точку Лаогун, заставляя сердце трепетать и сжиматься.

— Матушка будет ругаться, — бормотал Чжу И. — И задержался до темноты, да еще и охромел. А завтра начинаются экзамены…

— Ты будешь сдавать экзамен?

— Ну да, — Чжу И горестно вздохнул. — Я уже десть раз провалил экзамен.

— Ничего, — утешил его Ванши. — Я знаю человека, который сорок раз его провалил.

— Сорок раз? Да он старик, наверное!

— Да, пожилой уже человек.

— Я тоже не мальчик. Ну и как он? Продолжает пытаться?

— В этом году отказался. Объяснил это политическими взглядами.

— Политическими? Вот как… А на самом деле, надоело, наверное. Я думаю, если в этом году не сдам… Эх, все равно попробую в следующем. Получить бы хоть какую должность!

— Устроился бы писарем?

— У меня почерк ужасный! Меня не возьмут.

— А стражником?

— Да какой из меня стражник? Ты глянь на меня! — он отстранилсянемного, раскинул руки. Ванши плохо видел его силуэт, но с ним явно было что-то не так. Кривобокий, тощий… — Ах, да, — спохватился Чжу И. — Ты же не видишь… Статью я не вышел.

— Что ж поделать? — Ванши погладил его по плечу.

— Я бы и бросил всё, — признался Чжу И. — Ушел бы в монастырь. Да у меня матушка… Я должен о ней заботиться как почтительный сын.

— Это похвально, — согласился Ванши.

— Но характер у матушки скверный. Отец от нас ушел, как только мне исполнилось пятнадцать. Сказал: «Ты взрослый, мать прокормишь». Продал землю, которую мы сдавали в аренду, забрал деньги и сбежал. Пятнадцать лет прошло, а как сейчас помню. Матушка так ругалась! Ух, как она его поносила! На всю улицу слышно было. Да-а… Она еще за ворота выскочила и грозила ему сковородой.

— Печально, — отозвался Ванши. Это и вправду было очень грустно. — У твоей матушки нарушен баланс ци в системе желчного пузыря. У нее, наверное, и головные боли бывают, и в сердце тяжесть, так ведь?

— Бывают, — протянул Чжу И. — У нее еще и бок правый болит в последнее время… А откуда ты знаешь?

— Я лекарь. Мне бы осмотреть твою матушку. Хотя я и так мог бы выписать рецепт, но лучше посмотреть, конечно.

— Не знаю, даст ли она. Матушка всех лекарей считает мошенниками, да и платить…

— Я не возьму плату.

— Попробую ее уговорить.

Но уговаривать тетушку Чжу не пришлось. Она встретила их за воротами и принялась ругаться на чем свет стоит:

— Ах ты скотина блудливая, да где ж ты пропадал? Шляешься до темноты, а завтра экзамен! Опять хочешь провалить его? Трудиться не желаешь — всё бы на матушкиной шее сидеть? Вырастила я паршивое отродье! Всё бы тебе прохлаждаться да по трактирам шастать! И кого это ты притащил с собой? Негодяй, позабывший правила приличия! Если ты напился, я из тебя душу вытрясу!

Чжу И ради приличия пытался ее увещевать, но она, конечно, ничего не слышала. Ванши стоял спокойно, пережидая приступ болезни, скрутивший несчастную женщину. Вдруг она охнула, согнулась, схватилась за правый бок.

— Идемте, тетушка Чжу! — Ванши ласково подхватил ее под локоть. —Сейчас я вам дам лекарство и вам станет лучше.

Они с Чжу И уложили тетушку в постель, Ванши послушал пульс, велел показать язык. «Белый?» — «Белый», — подтвердил Чжу И. Дал тетушке Чжу пилюлю, достал иголки и стал аккуратно их втыкать. Тетушка Чжу не сопротивлялась. После всех этих процедур, Ванши попросил лист бумаги и тушь.

— Ты сам что ли рецепт напишешь? — удивился Чжу И.

— Кончено, — кивнул Ванши. — Я умею писать.

И составил длинный перечень трав: пиона корень белый, мелии корня кора, померанца плод незрелый, девясила цветы…

Тетушка Чжу все это время пребывала в блаженном молчании, даже задремала.

— Видишь, — сказал Ванши, прощаясь. — Всё твоя матушка нам разрешила. Позаботься о ней, как следует. Глядишь, и дракон взлетит.

— Спасибо тебе! — Чжу И поклонился, и Ванши улыбнулся, заметив, как тот смущенно чешет затылок, не зная, как еще выразить благодарность слепому лекарю, чтобы тот наверняка понял.

— Это ведь моя работа — лечить, — улыбнулся Ванши.

— А я ведь знаю, кто ты! — Чжу И потрясенно замер. — Ты ведь тот самый слепой лекарь У, который жил у старосты деревни Хуши!

— О, оказывается, обо мне и в городе слышали, — проговорил Ванши. Хотя он это знал: за пять лет, что они жили в Хуши, откуда только к нему ни приходили.

Он попрощался с Чжу и отправился в гостиницу. Хорошо, что некогда брат отправил его в школу Хуамуцай учиться искусству врачевания. Он мог быть полезным, а значит, его жизнь имела смысл.

____________________________________________

[1] У Ванши было два имени. Первое — Мэйдэ, потому Фуфэнь из воспоминаний обращается к нему «Мэй-гэ» (вроде как «старший брат Мэй» — уважительно-ласковое обращение). Об этом будет позже.

[2] Конфуций, Беседы и суждения.

[3] Ванши — 往事 wǎngshì — прошлое.

[4] Утки, Шицзин.

[5]Столп года 乙巳 (Дерево инь + змея), столп месяца 甲寅 (дерево ян +тигр), столп дня 壬丑 (вода инь+бык), столп часа 辛酉 (металл инь + петух). Но на самом деле тут все, кроме месяца и часа примерно от балды дано. Не знаю, зачем, но вот так.