По древнему уговору...

...В тихом омуте, воды темные, неприглядные, затаеные ряской бурою, тиной гиблою по стеклу воды туман стелется, стоны, шепоты, шорох слышится и в глуши ночной тьма бездонная, злою ласкою, плотным саваном все окутала и не вырвешься, коль забрел туда, там остаёшься...

Аленка шла, спотыкаясь на каждом шагу, ноги вдруг стали тяжёлыми и чужими. Она не поднимала глаз, боясь, что таящиеся слезы прольются, оставляя дорожки на бледных щеках. Сухие листья, поднятые отголосками темного колдовства, кружили вокруг, вспыхивая всеми оттенками осени в лучах полуденного солнца, и перекликались живыми искрами с палевыми поникшими цветами, вплетенными в её волосы.

Платье из светло-золотой, невесомой на вид, ткани, было таким тяжёлым, что Аленка смутно удивлялась, почему она до сих пор не согнулась от непосильной ноши, а продолжает упрямо идти, ровно и легко, как будто золотистая парча, укрывающая ее плечи и струящаяся вниз длинным шлейфом искрящихся в плетении ткани магических рун, не давит на спину, не сжимает грудь тяжёлым чужим камнем. Как будто жизнь по капле вытягивая.

А песня... Тоскливая, жуткая, темная, вьется над лесом, трогает своей чернотой деревья, оставляя на их коре обожжённые следы, проникает в сердца людей, вызывая ужас, тоску и трепет.

Кто поет? Кто вообще может знать древнюю ритуальную песню?

Несколько сот лет люди не приносили жертв Лесному Хозяину, стали забывать старые долги, спокойно ходили в лес, забирая себе его богатства, не благодаря как раньше, а принимая как должное. И поплатились.

Однажды, в сумерках, когда край солнца коснулся темных вод Найки, появились они.

Волки.

Выходили из леса стаями, погружая в ужас все окрестные села и выселки, подходили вплотную к жилью, и горе безумцу, осмелевшемуся поднять на них оружие. Огромные, черной масти твари, сверкая темным огнем в пустых глазницах, бродили по дорогам, и их низкое утробное рычание наводило ужас на самых отчаянных храбрецов. Люди боялись выходить на улицу, собирать урожай, заниматься своими делами.

Поля не убирали, хлеб тихо погибал, склоняясь к самой земле печальными, потемневшими от дождя, колосьями. Скот оставался в загонах, и запасы сухого корма стремительно таяли.

Голод. Вот что грозило землям, расположенным на Правобережье тихой Найки, несущей свои воды по всему Межмирью, и здесь, на развилке, огибаюшей подступы к Великому Лесу.

Старейшины, собрав Великий круг, лихорадочно искали выход. Хотели послать гонца на Левобережье, но кто рискнёт? Отчаялись совсем, в древних книгах ответ искали. И нашли. По всему выходило, что разгневали люди лесного Хозяина. Волки - его посланники. И найден был выход. Страшный, невиданный. Древний обряд крови, темный и давно забытый, последний выбор отчаявшихся людей.

Старинные тексты на хрупких пожелтевших листах читались с трудом, но, по всему выходило... нужна жертва.

Аленка шла, все глубже в лес, и странно, она нигде не цеплялась платьем за кусты и деревья, шла как по пустыне. Ветви сами откланялись, кусты прятали колючие молодые побеги, пропуская девушку в драгоценном, тяжёлом, удивительно неуместном в дремучем лесу, платье. Старинные тексты разбирали через слово, но то, что на девушке, отдаваемой в жертву лесному Хозяину, должно быть платье дорогое и богатое, поняли.

- Стой, девушка.

Старческий надтреснутый голос раздался громом в лесной глуши и Аленка, вздрогнув, остановилась. Она повернулась медленно, подняла глаза на людей шедших сзади, вгляделась в знакомые с детства лица, и слезы сорвались, потекли по лицу, хоть она и пыталась остановить их ладошками.

Вон Яшка, чубатый и насупленный, стоит за спинами старейшин, на Аленку не смотрит, глаза отводит. Друг. С ним по малолетству яблоки воровали, с ним и оплеухи вместе получали, и булочки с брусникой уплетали, что Морья, мать его, готовит всех на выселках лучше. А вон и она стоит, озирается пугливо, в руку дядьки Митяя вцепилась, не оторвать. А рядом Анута, сестра молочная. В ее семье Аленка жила, когда родителей не стало, жила как родная, ни в чем от родной не отличаясь. Да только, когда старейшины клич кинули по сёлам и выселкам, что девушка нужна для дани кровавой, откупа, тут и вспомнили все, что Аленка никому не родная, что сирота.

И заступиться за нее некому.

Как только прочли первые, разобранные слова ритуала, ветер поднялся и волки отступили, растворяясь в рассветных сумерках, и песнь зазвучала из ниоткуда, взвиваясь над сизой дымкой леса, девушку предложенную одобряя и принимая.

Аленка сначала молила. Плакала. Один раз бежать пыталась. Да только поймали быстро. И били. Били, за дочерей боясь, ведь если сбежит, тогда свою дочь на смерть отдавать? А эта, ничейная, кому нужна? Вот пусть её лесной Хозяин и жрет. Кто плакать-то по ней будет? Снарядили, через лес к берегу реки вывели, как и положено. Провожатых почти все выселки, а как же? Никак не могли с провожатыми определится, кому захочется? А без провожатого ведь не пойдет, строптивая девка попалась, неблагодарная, ее всем миром растили, а ей, смотри-ка, жизни жалко.

- Ну, вот. По обычаю древнему, - неуверенно начал один из старейшин, - прими, Хозяин лесной, - девицу красную, пусть её кровь залогом мира прослужит...

Когда он сказал это, наступила тишина. Ни птичьего щебета, ни шелеста в кронах деревьев, ничего. Только темнее стало, хоть до заката ещё не близко было.

Люди зашептались, замерли в ужасе. И отступили, оставляя Аленку одну на берегу реки.

Вода вдруг плеснула, забурлила и черная ладья, явившись из ниоткуда, заскользила по темным, непривычно спокойным водам Найки.

Аленка охнула, отступила назад, к толпе, но кто-то больно, с силой, толкнул ее в спину, возвращая. Она едва не упала, запутавшись в нелепо пышном платье.

Ладья пристала к берегу бесшумно. Мелькнули черные тени, на берег сходили люди. Крепкие войны в темных дорогих одеждах, хмурые, нездешние, смуглые лица. Мечи у пояса, кинжалы.

Он сошел на берег последним.

Аленка стояла, оцепенев в ужасе, но глаз оторвать не могла.

От высокой, в черном плаще, фигуры, веяло мощью и колдовской силой. Толпа за ее спиной охнула и разом отпрянула.

- Хозяин... - зашептали, заскулили испуганно. Повеяло холодом, воздух, как показалось Алёнке, вдруг заискрил, а по земле застелился сизый туман, окутывая и поднимаясь все выше.

- Вот, - раздался дрожащий голос старейшины, - плата тебе, Хозяин лесной, по древнему уговору...

- Плата?

Аленка вздрогнула, услышав тихий, слегка хриплый голос, донесшийся от темной фигуры в плаще, и охватила себя руками, чувствуя подступающий озноб и боясь, но почти желая, потерять сознание.

- Плата, по древнему договору, - залепетал старейшина, - кровью, как и положено...

- Кровью?

В голосе Хозяина отчётливо просквозила угроза, и старейшина охнул, отступая за спину Алёнки.

- Вот такого приема я точно не ожидал. А отец мой говорил о людях совсем другое, как о родне отзывался, - Хозяин сделал несколько шагов и встал напротив сжавшейся Алёнки, - плата, говорите?

Усмехнулся, протянул девушке руку затянутую в черную перчатку и тихо, стараясь заглянуть в глаза, проговорил:

- Ну здравствуй, моя нареченая.

Аленка вздрогнула, вгляделась и страх отступил разом, под взглядом пронзительных темных глаз Хозяина. Протянула руку дрожащую доверчиво, коснулась, и тепло, сила волшебная, окутали разом, усталость прошла, легко стало, будто с плеч тяжесть и ужас последних дней свалилась.

Хозяин руку тонкую принял, вгляделся в черные, оставленные веревками, линии, и во взгляде его темном, обращённом на притихшую толпу, загорелся яростный звериный огонек.

- Так вы мне девушку в жертву привели?

- Э... так по древнему уговору...- замямлил, пятясь задом, пока не упёрся в ствол дерева, один из старейшин.

- Какому?

Хозяин говорил спокойно, но вокруг становилось все холоднее, тьма сгущалась, туман поднимался все выше, обволакивая липкими, озябшими щупальцами.

- Так вот же, - старейшина протянул жёлтый, затертый и ветхий, лист бумаги, - уговор... а то волки... вы послали...

- Послал, - хозяин усмехнулся, - по уговору все. Мой род раз в пятьсот лет к людям обращается. Мой дед, прадед, отец, всегда нареченую среди людей выбирали, мира залог. Настал и мой черед.

- А... А...- старейшина стал заикаться, диким взглядом обводя притихшую толпу.

- А вы читали, но не прочли, - Хозяин притянул к себе озябшую Аленку, снял плащ и накинул ей на плечи, - и уговор тот добровольный, девушку неволить никто не стал бы. А вы...- в голосе зазвучала черная угроза, - убить ее задумали? Что ж... Нет больше уговора. Нет моей защиты этим местам. Волков боитесь? Бойтесь. Только они теперь жить здесь будут, лес мой скроет ваши дома. Не место на этой земле кровожадным. Убирайтесь.

Сказал, как отрезал.

И тотчас поднялся ветер. Холодный, порывистый, хлестал растерянных людей, гнал, сбивая в кучу и погоняя как стадо.

Где-то вдали завыли волки.

А Аленка, согревшись под теплым плащом, лишь сильнее сжала обнимающую ее руку.

- Ты со мной?

Шепнул на ухо, и она просто сердцем поняла, как он напрягся, ожидая ее ответа.

- С тобой, - тихо проговорила, но он услышал. Сжал в объятиях крепко, на руки подхватил, и так ей показалось это правильно, так уютно, как будто домой вернулась. Вдохнула тихонько, к груди прижимаясь, и выдохнула счастливо.

Сила взвилась, теплом, магией окутывая, союз этот одобряя и приветствуя. И песня... старинная, настоящая, зазвучала над лесом, ликуя, счастье в жизни долгой обещая.

Кто поет? Кто слова священные знает? И звучит она по разному, для тех кто тьму в сердце держит и для тех, чья душа светом полна, любовью да радостью.

...Светом радости, тьма рассеется, теплым пологом, миром сотканным и любовью, земля укроется. И добром не злом, вдруг аукнется, и уйдут с дождем, силы темные…