По тонкому льду

Белизна, ослепляющая белизна льдов, снега сходится у горизонта. Вокруг ни души. Застывшая вода поглотила всю ослепительную броскость сосен, песчаных горок, неровностей, выскобленных на этом берегу. Где-то далеко маленькими точками на солнечных волнах оживают замерзающие рыбаки. Мир пустот, раскрывающийся в многослойном покрывале насыпей и стирающихся линий. Можно упасть в этот кусочек бесконечности, не провалившись под воду. Солнце ослепляет своими ударными отрезочными выходами в глаза, на руки, куда-то глубоко внутрь.

Идешь, изредка покачиваясь и со страхом ощущая тонкую кромку льда под собой. Что если этот лед сейчас уйдет под воду (землю всех небес), и в один миг это пустое пространство примет тебя в свой бесконечный танец? Оступаясь, но не теряя равновесия, с каким-то кошачьим изяществом пробираешься через эту дорогу, хотя нет, даже не дорогу, а непроторенную тропу, которая может быстро исчезнуть. Все это пространство кажется частью миража, какой-то странной игры, в которую ты невольно вовлечен. Мысли отступают от непрочной стены реальности, и ты идешь не разбирая пути, вперед к этим маленьким черным точкам вдалеке.

……- Барышня!Барышня!Не оступитесь.

Поднимаешь голову. Человек, похожий на какого-то теплого зверя, словно только что выскочившего из леса. Теплый такой, в темной ушанке, немного седоват для своего возраста, но улыбчив и как-то аристократически приподнят над окружающими.

- Барышня? Помилуйте, сударь.

(Да шутливо говорить совсем не на тот манер. Кажется добавить нечего, и последние лоскуты мыслей остаются недосказанными. Красное с мороза лицо скрывает смущение, которое готово вырваться наружу).

- Долго до нас шли? И зачем? Вы же не рыбак.

В разговор вмешивается молодой парень – такой праобраз Петра на печи. Задыхаясь, поправляет ворот, и отодвигает старый рюкзак.

- Просто шла. Гуляю. Дышу.

И правда дышу. Дышу каждым нервом сейчас. Каждой своей рифмой, ненайденной еще рифмой. Всеми воспоминаниями. И одним режущим – «Вселенная несправедлива!», которое застряло где-то глубоко. Дышу с остервенением. Как дышат уставшие с битвы лошади. Звучно и тяжело.

- Дышите? Это хорошо. Так дышите же глубже. Воздух сегодня весьма сносен.

- Весьма. И весьма одинок.

- Воздух всегда одинок. Он из ничего.

Отчетливо разглядываешь лица подходящих к нам чужаков. Они чужие, чуждые нам, другие. С деловыми лицами и неподдельным рвением разломать все эти ненужные слои льда, напоминают разрушителей. Молчат, в разговор с нами не вступают.

- Здесь все одиноки, - снова вступает улыбчивый зверь. – Зачем неодинокому человеку преодолевать такие расстояния из недели в неделю, из года в год? Он останется в тепле забот и семьи. А кто-то находит семью здесь. Каждый здесь находит свое. А молчание, которое негласно принято, продолжает этот пейзаж.

- И вы одиноки?

- Наверно да. Хотя есть жена, дети. Но только зимой и здесь я ощущаю, что я целен. Понимаете?

- Понимаю. Я сама люблю залив. С детства. Часто отдыхала в местном санатории. И зимний, и осенний.

- Санаторий?

- Да вон тот, что по правую сторону от нас.

- Там теперь стройка.

- Да знаю. Уничтожили. Вместе с источником.

- Чем живете?

- Стихи жую, пережевываю, переживаю в себе.

- Стало быть богема? – С усмешкой спрашивает он.

- Нет. Сама в себе богема. Или вне всего.

- Значит философ.

- Возможно.

- Пойдете уже?

- Пойду. Дышать пойду. А вам цельности и улова.

- Доброго льда.

Разворачиваешься, снова идешь по этому покрову. Дышишь. Даже каждой чертой этого звериного лица. Зверя не как дикого, зверя как теплого, такого издревле пришедшего и среди нас обитающего. С оскалом и с теплыми глазами. Но пройдя, уже забываешь о случайных попутчиках.

Бежишь к лесу, каким его помнишь, сочным, переборотым человеческими руками. Лесом-страстью, лесом-буреломом, протоптанным собачьими следами. Невнятной дорогой, которую видишь только ты. Видишь и стремишься сохранить каждой травинкой, веткой, шагом в своей памяти. И вот оно уходящее за горизонт солнце, и уже никого. Совсем никого. Ни души.

- Солнце, ты такое же как тогда. Солнце, так хочется тебя проводить. Ты же знаешь, что было последним ярким штрихом в нашей памяти тогда. Той соринкой, которая заставляла плакать все эти долгие луны без тебя. Хочешь я почитаю тебе стихи? Хочешь???

….Мы тосковали друг по другу. Эти долгие дни. Мы тосковали. Оно уходило в очередной свой круг. Воздух был так вечерне игрив и горек, что хотелось дышать им, хотелось запастись им на все эти долгие зимы. Зимы, в которых мы не хотим говорить что-то лишнее. Зимы, в которых мы одни. Как те рыбаки и льды, разделенные водой. Где я не смогу сказать, а ты не захочешь услышать..