Побочный эффект

Вставать не хотелось от слова совсем. Вообще-то, для меня это нетипично. Обычно я вскакиваю, как выражается Света, «до отвращения бодрым» и принимаюсь за традиционную утреннюю тренировку, которую пропускаю чрезвычайно редко и разве что по какой-нибудь совсем уж чрезвычайной причине. Сегодня ничего подобного не было, а лень и отвратительное настроение в качестве причины волынить уж никак не годились. Я покосился на пустую половину кровати и со вздохом поднялся.

Света… Ее нет дома всего четвертый день, а кажется, что вечность. Скучаю без нее – спасу нет! А сильнее всего портит настроение то, на какой ноте мы расстались. Ну как «расстались» - не в том смысле, что совсем. Просто она уехала в отпуск в Приэльбрусье. Одна, без меня. Сейчас мы с ней должны были вместе покорять кавказские вершины, если бы не международная комиссия по ярилитовой энергии, прибывшая на Донецкую ЯЭС так внезапно и так некстати. А ведь мы со Светой этот отпуск полгода планировали, но кто же меня, ведущего специалиста по безопасности технологических процессов, с электростанции отпустит, когда комиссия? Вот только жена моих резонов слушать не стала – психанула и улетела одна. Эх…

Зависть – мерзкое чувство. Я сейчас не про себя, если что. Это так называемое «международное сообщество» жаба душит, что месторождения ярилита, который сейчас все, кому не лень, называют источником энергии будущего, имеются только на территории России. Живенько создали «авторитетную комиссию» по ярилиту – по теме, в которой они ни черта не смыслят – и заявили, что Россия обязана предъявить международной инспекции свои ярилитовые объекты. Якобы с целью успокоить остальной мир, что новый источник энергии находится в надежных руках не аукнется человечеству чем-то вроде второго Чернобыля. Само собой, эти евробюрократы будут носом землю рыть, чтобы найти в нашем глазу хоть какую-нибудь соринку. И я, хоть и сетую на судьбу, приславшую европейскую делегацию как раз во время моего отпуска, но понимаю – ну как там сейчас без меня? И Света, уверен, поймет. Потом. Когда остынет. Второй раз эх…

Однако зарядку мне делать надо. Я должен быть в форме в том числе и потому, что комиссия. Ибо мало ли что… Тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог, конечно! Я разложил на полу гимнастический коврик, достал гантели и начал разминаться, а параллельно, чтоб не чувствовать себя совсем уж одиноким, включил телевизор – пусть бубнит хоть что-нибудь.

- В эфире программа «На фронтире». И с вами Ольга Коротаева. Сегодня у нас два интересных гостя: заместитель министра энергетики Российской Федерации Василий Андреевич Фомин и наш постоянный эксперт, академик РАН Борис Сергеевич Громышев. Здравствуйте…

Ну-ну, послушаем... Я отложил пульт и взялся за гантели.

- Главная тема этой недели – визит европейской комиссии по ярилитовой энергии на Донецкую ЯЭС. Уже неоднократно высказывалось мнение, что цели этого визита лежат скорее в области политики, чем энергетики. Так это или нет, мы разберем сегодня на нашей программе. Василий Андреевич, прокомментируйте, пожалуйста, этот момент.

Замминистра откашлялся и заговорил:

- Ни для кого не секрет, что наши отношения с Западом уже давно пребывают в состоянии напряженности, которая то увеличивается, то уменьшается. Последнее обострение случилось как раз с началом так называемой ярилитовой эпохи. Наши новые технологии геологоразведки позволили обнаружить этот минерал и определить уникальные свойства, делающие его поистине революционным источником энергии с астрономическим КПД семьдесят пять процентов. Если бы ярилита на Земле было больше, он бы, несомненно, заменил собой все остальные источники энергии и отправил на свалку истории эпоху углеводородов. Но, к сожалению ли, к счастью ли, месторождения ярилита удалось обнаружить только нам, и пока всего два, а до недавних пор было вообще одно – в расщелине Самсонова в Северном Ледовитом океане. Это сделало Россию монополистом в области ярилитовой энергетики и обеспечило нам мощный технологический прорыв. Естественно, реакция Запада была резко негативной. Напомню всем, что тогда началось. У нас пытались отнять контроль над этой частью Арктики, инициировали вопрос о пересмотре договора о полярных владениях. Когда это не получилось, Запад попытался заставить нас подписать соглашение о совместной эксплуатации Самсоновского месторождения. Когда же и это не выгорело, произошла диверсия на подводным буровом комплексе «Гулливер», а потом и на Новоярилинской ЯЭС. К счастью, цели своей диверсанты не достигли благодаря бдительности и самоотверженности наших моряков и работников электростанции. Как видите, наши западные «партнеры» ведут себя как испорченные дети, которым не дают вожделенную игрушку. Их методы мы все знаем, и было лишь вопросом времени, когда они предпримут нечто подобное в отношении второго месторождения и Донецкой ЯЭС.

- Вы ожидаете провокаций и диверсий? – осторожно спросила ведущая.

- И не только их, - мрачно кивнул замминистра. – Манипуляций, передергивания фактов, казуистики. В свое время Игнатий де Лойола, основатель ордена Иезуитов, сказал: «Если цель – спасение души, то цель оправдывает средства». А наши западные «партнеры» всегда руководствовались только второй частью этой фразы, забывая о первой. Если они сумеют доказать, что наши технологии работы с ярилитом ненадежны и небезопасны, может быть запущен процесс передачи концессии на разработку месторождений американским и европейским компаниям.

- Это реальная угроза? Ведь Запад не имеет технологий для работы с ярилитом.

- Угроза вполне реальна. А технологии – дело наживное. С наших западных «партнеров» станется законсервировать месторождения, пока они не научатся с ними работать. Разумеется, концессии мы передавать не станем, но нам могут под угрозой полной международной изоляции запретить разработку и эксплуатацию месторождений.

- «Так не доставайся же ты никому!», - прокомментировала цитатой ведущая.

- Именно так. Поэтому нам нужно с предельной серьезностью отнестись к визиту этой «комиссии» на Донецкую ЯЭС, чтобы не дать повода для каких бы то ни было информационных спекуляций.

- И показать состоятельность наших технологий?

- Да.

- В таком случае поговорим о технологиях – все ли у нас с ними хорошо? Но для начала я напомню нашим телезрителям историю так называемого Блохинского месторождения ярилита и постройки ЯЭС, которая в чем-то напоминает сказку. Донецкий пруд Блоха, расположенный в Калининском районе города, с давних пор являлся городской легендой. Его называли бездонным и высказывали различные гипотезы насчет его происхождения. Например, что это котлован, оставшийся от провалившегося под землю дома, или затопленный шахтный ствол. Никто не знал, из каких источников подпитывается этот пруд и как происходит сброс воды. Потом вроде бы во всей этой перекличке гипотез была поставлена точка: определили, что пруд связан с закрытой шахтой имени Калинина, что он представлял собой отстойник шахтных вод. Одно только не вписывалось в это рациональное объяснение – периодические сбои эхолота при измерении глубины Блохи. Это заставило предположить, что в районе дна этого пруда находится какая-то аномалия, которая вносит помехи в работу измерительных приборов. Вопросы оставались нерешенными, пока за дело не взялась геологоразведка. Она-то и обнаружила месторождение ярилита…

- Если позволите, я хотел бы прокомментировать, - вмешался Громышев.

- Да, конечно, Борис Сергеевич, как раз хотела предоставить вам слово.

- На самом деле, преимущество Донецкого или, как его чаще называют, Блохинского месторождения ярилита в том, что его гораздо проще как эксплуатировать, так и изучать, нежели Самсоновское. Все-таки есть разница – или пруд посреди города, или впадина в полярном океане. Поэтому благодаря Блохинскому месторождению наука существенно продвинулась в изучении природы ярилита как такового. Во-первых, глубина пруда Блоха гораздо больше измеренных трех с небольшим метров. Все, что глубже, по сути – ярилит. А ярилит отражает сигнал эхолота не совсем типичным образом: может отражать как обычная твердая поверхность, а может пропускать или даже поглощать его. Когда он, так сказать, находится в твердой ипостаси, эхолот показывает те самые три с небольшим метра, а когда нет – прибор начинает сбоить.

- То есть вы хотите сказать… - начала удивленная ведущая.

- …Что теоретически городская легенда Донецка может и не лгать насчет бездонности пруда Блоха. То есть глубина пропасти, из которой мы сейчас черпаем ярилит, может не поддаваться измерению с помощью любых приборов, имеющихся в распоряжении человечества.

Руки мои подломились во время очередного отжимания, я рухнул на пол и ошеломленно воззрился на экран. Ничего себе новости с утра пораньше!

- Некоторые мои коллеги даже высказывали предположение, что оба месторождения ярилита находятся в точках соприкосновения с другим измерением. – Ученый усмехнулся. – С точки зрения современной науки, это, конечно, чушь, но многие революционные открытия в свое время воспринимались именно так. Поэтому кто знает… Зато данная завиральная гипотеза хорошо объясняет совершенно нетипичные для известного нам мира физические свойства ярилита. Однако сказки в сторону. Еще одна особенность Блохинского месторождения – аномально высокое давление и низкая температура в пропасти. А это, как вы знаете, необходимые и достаточные условия для ярилитовой реакции. Именно поэтому на пруду Блоха была в рекордные сроки построена небольшая ЯЭС, которая сразу получает плоды ярилитовой реакции, может транспортировать энергию, заряжать тяжелые промышленные аккумуляторы и заправлять ярилитовые двигатели. Я думаю, излишне говорить, какие космические перспективы открывает это месторождение перед нашей страной вообще и Донецком в частности…

- И тут мы плавно переходим к вопросу безопасности, который, думаю, волнует всех без исключения, а особенно – европейскую комиссию. Грубо говоря: что может пойти не так?

- Если персонал ЯЭС будет четко и ответственно выполнять свою работу, - влез замминистра, - нештатных ситуаций произойти не может. Производство ярилитовой энергии – самый безопасный и экологичный процесс.

Я остановил качание пресса и с досадой поморщился:

- Вопрос был не к тебе!

- Сразу скажу, - начал Громышев, - что рассуждаю чисто гипотетически. При высокой степени безопасности получения ярилитовой энергии, есть один стабильно вредный фактор…

- Вы имеете в виду ярилитовое безумие? – уточнила ведущая.

- Я бы попросил, - поморщился Громышев, - синдром Тобольцева!

- Хоть горшком назови… - пробурчал я себе под нос, возобновляя упражнения.

- Синдром Тобольцева – заболевание редкое, но весьма опасное. Первая фаза характеризуется нарушениями сна, периодическими скачками температуры и головными болями. На второй фазе – потеря ориентации в пространстве, зрительные и слуховые галлюцинации. Ну и усиление других симптомов. Третья фаза – потеря зрения, нарушение дыхания и смерть. Но надо понимать, что для заболевания синдромом Тобольцева нужно получить в организм приличную дозу – примерно пятнадцать единиц по стандартной шкале – ярилита в течение как минимум получаса. Вероятность этого очень мала, учитывая, что сотрудники реакторных отсеков находятся в специальных защитных костюмах, а остальные работники ЯЭС с ярилитом в процессе реакции дела не имеют.

- То есть, если соблюдать правила техники безопасности и не допускать в реакторные отсеки людей без защитной одежды, никакой угрозы нет?

- Теоретически есть, - неохотно произнес академик. – В случае разрыва рукава, по которому ярилит из месторождения поступает в реакторный отсек, сырье в жидкой фазе может попасть в другие помещения станции. А поскольку в условиях Блохинского месторождения реакция начинается уже на уровне дна пруда, ярилит потечет активированный. Но это возможно лишь в одном случае…

Ведущая помрачнела:

- Диверсия?

- Да.

- Что и требовалось доказать! – подхватил замминистра. – Поэтому очень важно…

Я щелкнул кнопкой пульта, выключая телевизор. Тренировка закончена, теперь быстро в душ, позавтракать и на работу. Тем более все интересное закончилось, а слушать разглагольствования чиновника об ответственности и бдительности – последнее, что мне сейчас нужно.

* * * *

Больше всего в работе мне не нравится, когда у меня стоят над душой. Мое-то начальство это уже выучило и не лезет, но европейская комиссия чихать на это хотела. У нее работа такая. С утра проверяли реакторные отсеки. За них я опасался больше всего. Не потому, что у нас там что-то не так: наоборот – тьфу-тьфу-тьфу! – вроде каждая мелочь учтена, просто комиссия в первую очередь будет искать «криминал» именно там. Не нашла, как ни старалась, но радоваться я не спешил: в таких делах и судьба, и противник только и ждут, когда ты расслабишься. А комиссия эта – будь она трижды неладна! – именно противник для нас, кто бы что ни говорил. Нет, так все вежливые, обе стороны изображают готовность сотрудничать, но мы им просто не доверяем ни на грош, а они… черт их знает, что у них там в голове.

Поэтому, когда глава комиссии Лаура Нидермайер улыбается мне во все тридцать два зуба, я внутренне напрягаюсь: сделала ли она какую-то гадость или только готовится? Она симпатичная, кстати, Лаура эта – блондинка лет под сорок, то есть чуть постарше меня, но очень моложавая. Может, ее специально послали такую – мужчин отвлекать. При делегации, конечно, переводчик имеется, но со мной Лаура общается без посредников: и она, и я английским владеем хорошо. Так что я при этой делегации как привязанный.

Когда я возмутился этим фактом при шефе, намекнув, что у меня и без того забот хватает, то услышал в ответ досадливое:

- Хоть ты не выступай, Лужин! У них же все равно почти все вопросы к тебе, а чем меньше при них наших будет, тем спокойнее. Ты ведь у нас из числа самых надежных.

Вот так и вышло, что оказался я и швец, и жнец, и на дуде игрец. Что на деле означает и работу ответственную, и необходимость сохранять бдительность, и тенью следующую за мной Лауру.

- Микаэль!

Тьфу ты! Вот уж действительно – помяни черта… Вот чего она ко мне прицепилась? Микаэля нашла… Это она так пытается на неформальный уровень перейти? Но черта с два! Тамбовский волк ей Микаэль! Меня по имени только друзья зовут и хорошие знакомые. И то, Миша, а не Михаил, конечно. А эта немка мне кто угодно, только не друг. А потому для нее я господин Лужин, а она… Кстати, кто? Фройляйн? Фрау? Ой, да какая разница?! Госпожа Нидермайер, и все тут!

- Микаэль! – уже погромче повторила она.

- Да, госпожа Нидермайер?

Ага, сжала губы. Не нравится! Это хорошо! Терпи, госпожа глава комиссии, – я тут перед тобой на задних лапках ходить не буду.

- Что вы можете контролировать из этого зала?

- Практически все, что связано с бурением и добычей ярилита в самом месторождении и его транспортировкой к реактору. – Разговор велся по-английски, так что говорил я медленно, тщательно подбирая технические термины, чтобы Лаура, не дай бог, не поняла меня превратно. - Там, внизу, у нас множество датчиков температуры, давления и уровня активности ярилита, что позволяет нам все держать под контролем и вовремя реагировать на любые неблагоприятные или опасные изменения.

- А если вы эти изменения зафиксируете, то что предпримете?

- Дадим сигнал на остановку бурения и перекроем буровой рукав. Если даже произойдет выброс ярилита в состоянии реакции в воду пруда Блоха, никаких опасных последствий не будет – весь пруд накрыт «колпаком» ЯЭС, так что соседние районы не пострадают, а сам пруд не связан ни с одним местным водоемом, так что активная вода никуда не попадет.

- Ну-ну… - немка даже не пыталась скрывать свой скептицизм.

Я украдкой вздохнул. Ясно, что Нидермайер по умолчанию настроена против нас, и вся ее команда – тоже. У нее, скорее всего, задача – обязательно найти недостатки и уязвимости. Мы с ней словно фехтовальный поединок вели, но она атаковала, а я защищался. У меня мелькнула было мысль – а не пойти ли мне ей навстречу, в сторону неформального общения? Да только наверняка ее дружелюбие – насквозь фальшивое, всего лишь трюк, чтобы ослабить мою бдительность. Нет, тут ничего не попишешь – придется говорить с ней сухим языком фактов и надеяться, что все пройдет без сучка и задоринки.

- Миша… - внезапно заговорила гарнитура в моем ухе голосом Игоря Плетнева, нашего гидролога.

- Да?

- Возможно, у нас проблемы. Нестабильность в придонных слоях Блохи.

- Возможно? – внутри меня возник и начал расти холодный комок.

- Я проверю. Мне надо погрузиться.

Первым моим желанием было запретить ему. Сильным желанием. Потому что нестабильность могла означать и просачивание ярилитонасыщенной воды. А это означало гарантированный синдром Тобольцева и высоковероятную довольно скорую смерть. Но в меня буквально впивалась глазами Лаура Нидермайер, будь она трижды неладна! И ей нельзя давать повода для спекуляций. Возможно, это даже важнее человеческой жизни. Игоря, моей… да чьей угодно! Слишком высоки ставки. Во рту у меня пересохло.

- Действуй, - хрипло произнес я, в последний момент проглотив «только осторожно».

Ни одного лишнего слова при комиссии, ибо «все, что вы скажете, будет использовано против вас в суде».

- Что-то случилось? – с притворным участием осведомилась Нидермайер.

Но я нутром чувствовал полыхнувший где-то в глубине ее существа нехороший огонь радостного предвкушения больших неприятностей. Наших, разумеется. Вот тут мне и пригодились навыки, натренированные на субботних покерных вечерах с друзьями.

- Планово-предупредительный ремонт, - с абсолютно невозмутимым лицом отозвался я. – Резервная фильтрационная система.

- Понятно… - в глазах ее мелькнуло легкое разочарование, приправленное недоверием.

Черт с ней, конечно, пусть не верит – фактов-то у нее все равно нет. Главное, чтоб и не появились. Что, черт возьми, означает «нестабильность в придонных слоях»?! Нестабильность чего?!

В этот момент во мне словно какая-то пружина встала на боевой взвод. Что-то должно было случиться. Я надеялся, что нет, но почти не верил в это: Игорь был кем угодно, только не паникером и перестраховщиком. Если он сказал «проблемы», значит, так и есть. Придонные слои – это там, где буровой комплекс входит в контакт с ярилитовой жилой. Что там может произойти? Утечка? Вряд ли: небольшая утечка в воду пруда – не то, что бы Плетнев назвал проблемой. Я не солгал Лауре – мы просто перекроем рукав и купируем угрозу. А что не купируем? Покерный навык позволял делать лицо спокойным, деловитым и даже немного скучающим, в то время как внутри бурлило огненное варево из мыслей и эмоций. Что там говорил академик? Разрыв рукава? Но это не утечка в месте сопряжения, не износившееся уплотнение. Я сам не далее как два часа назад рассказывал комиссии, какая у этого рукава прочность. Чтобы создать подобную проблему, как прозвучало по телевизору, нужен взрыв. Сильный взрыв, причем в месте сопряжения рукава и корпуса ЯЭС. Взрыв просто так, с бухты-барахты, произойти не может. Показания датчиков, как в пруду, так и в рукаве, тревоги не внушают. Значит, диверсия. Но кто? Все члены комиссии под строгим наблюдением. Их «пасут» и камеры, и замаскированные под сотрудников ЯЭС оперативники ФСБ. В этом плане, как меня заверили сверху, все под контролем… А что, если свой? На этой мысли мне показалось, что спина моя покрывается инеем: а ведь это возможно! И вовсе даже неважно почему: по личным соображением, за деньги или из-за шантажа – дело десятое. Важно, что за своими техническими специалистами наблюдение в разы менее строгое, потому как многократно проверенные. Вот, скажем, какое у кого может вызвать подозрение нырнувший с аквалангом в зону добычи гидролог? Ну решил на всякий случай еще раз убедиться, что все в порядке. Молодец – благодарность перед строем за бдительность. А если нет? Если как раз наоборот? Нестабильность в придонных слоях – это фраза ни о чем, облако в штанах. Показания датчиков пока нормальные, а Игорь, хоть и гидролог, с какого потолка взял эту свою нестабильность? Не экстрасенс же он, в самом деле!

В голове у меня словно начал тикать таймер обратного отсчета до… беды. Я еще точно не знал какой, но беды, однозначно. Я открыл на экране карту нижнего уровня ЯЭС, где буровой рукав подсоединяется к корпусу станции. Лаура, естественно, тут же впилась в него глазами, но для несведущего это изображение мало что значило, тем более все надписи были на русском, а русского, если верить сведениям, которые у меня имелись от руководства, немка не знала. Не знала она и того, какая причина заставила меня открыть эту карту. А вот мой мозг анализировал сценарий вполне конкретной катастрофы, и я мысленно подсвечивал красным помещения, в которые первым делом хлынет поток ярилитонасыщенной воды, и прикидывал, какие отсеки нужно загерметизировать, чтобы снизить урон. И лучше начать действовать заранее, так сказать, нанести проблеме упреждающий удар. Вот только я ничего не смогу предпринять незаметно для комиссии, а фактов у меня нет – одни предчувствия. Только представить, что я запущу свой аварийный план, а ничего не произойдет, зато комиссия получит повод обвинить нас во всех смертных грехах. А «нас» - это не только конкретно Михаила Лужина и Донецкую ЯЭС, но и Россию в целом. И от всей этой ответственности вот так внезапно свалившейся на мои плечи, руки у меня налились свинцом, а мысли сделались тяжелыми и неповоротливыми. И вроде нехитрое дело – набрать на клавиатуре четырехзначный буквенно-цифровой код аварийной блокировки ЯЭС, но какое же трудное! Наверное, разве что ядерную кнопку нажимать тяжелее. Зависла моя рука над клавиатурой, словно парализованная. Воздух будто безмерно уплотнился, не пуская мои пальцы к клавишам. И все же я одолел – нажал одну клавишу, вторую, третью… и чуть-чуть опоздал нажать четвертую.

Что-то ударило – тяжко, глухо, страшно, содрогнулся пол и погас свет.

* * * *

На ногах я все-таки не удержался, и падение получилось довольно болезненным. Да как бы и черт с ним, главное, ничего себе не повредил, но на этом хорошие новости кончались. Мне хватило одного взгляда на пульт и экран, на перемигивающиеся тревожными красным и желтым цветами индикаторы, чтобы понять: у нас серьезные проблемы. Проглотив несколько матерных слов я ввел последнюю цифру кода и запустил аварийную блокировку.

- Что случилось? – послышалось из-за спины. А, ну да, конечно, Лаура же тут, как я мог забыть!

«А то ты не знаешь!» - хотелось огрызнуться мне, но я привычно погасил в себе это желание. В конце концов, большая часть того, что крутилось в моей голове незадолго до взрыва, - всего лишь догадки, возможно, порожденные утренней телепередачей и не подкрепленные никаким доказательствами. Может, и не было никакой диверсии и Лаура вовсе даже ни при чем. Однако мой внутренний голос, завзятый циник и скептик, в ответ на эту мысль лишь ядовито хмыкнул.

- Нештатная ситуация, - бросил я через плечо, не оборачиваясь, а взгляд мой тем временем бегал по монитору, на котором карта показывала проблемные зоны, а диагностические сообщения позволяли оценить масштаб бедствия… неслабый такой масштаб.

- Сбой оборудования?

Может, мне показалось, но в голосе главы комиссии прозвучало неприкрытое торжество. На сей раз я уже едва успел прикусить губу, чтобы не рявкнуть в ответ что-нибудь совсем уж недипломатичное, и ограничился сухим и односложным:

- Диверсия.

- Вы уверены?

Зубы сжались до скрипа. Нет, она точно нарывается.

- Если хотите жить, - медленно и отчетливо произнес я, - то дайте мне поработать.

Лаура аж поперхнулась от возмущения, но ей хватило здравого смысла заткнуться и не продолжать полемику. И слава богу, ибо я был на грани. Впивался глазами в экран и пульт и пытался сообразить, что не так. Программа аварийной блокировки должна была задраить все отсеки с опасной средой и выдать сообщение о завершении. Но сообщения не было. Итак, сектора Б2 и Д4. Паршиво. В сумме это дает большую проблему. Если эти сектора останутся неперекрытыми, то, во-первых, все, кто находится на станции, рискуют хватануть немалую дозу, а во-вторых, когда ярилитонасыщенная вода доберется до реакторного отсека, мы увеличим масштаб аварии на порядок, особенно учитывая, что вокруг ЯЭС густонаселенные районы Донецка. А это значит – сотни, тысячи, если не десятки тысяч больных синдромом Тобольцева. А ведь до сих пор их по общероссийской статистике не набиралось и двух десятков… Кошмар!

Что бы там ни мешало блокировке секторов, надо это устранить, и немедленно.

- Олег! – негромко позвал я.

Он уже был рядом, словно только и ждал, когда его позовут. Впрочем, наверняка так и было: Олег Бородин – самый опытный техник в моей команде, и я специально попросил его на этой «комиссионной» неделе выходить со мной в одни смены, мало ли что… Вот ведь – как в воду глядел!

Я спиной чувствовал почти рентгеновский взгляд Лауры, а потому только молча кивнул на монитор. Олегу хватило лишь одного взгляда, чтобы все понять… и окаменеть лицом.

- Почему могла не сработать блокировка в этих отсеках? – медленно, стараясь не повышать голос, проговорил я. – Сбой автоматики?

Бородин покачал головой.

- Сразу в двух самых критичных? Вряд ли. Таких совпадений просто не бывает. Ну-ка…

Он активировал программу диагностики и защелкал клавишами. Десять секунд, пятнадцать, двадцать… Для меня эти секунды ощущались как песчинки из часов жизни – каждая упавшая приближала катастрофу.

- О черт! – едва слышно, почти одними губами выдохнул наконец Олег. – Вирус!

- Что?!

- Локальный, хитро замаскированный. Не распространяется по сети, а поражает конкретные контроллеры, управляющие механизмами герметизации отсеков.

- У нас же постоянное сканирование. Как мы его не нашли?

- Спящий режим, - процедил Бородин. – Пока все нормально, вирус не определяется, он неактивен, его активирует протокол безопасности, запускающий блокировку. Кто-то очень хорошо постарался. Кто-то умный.

- Ты можешь его вылечить отсюда?

- Нет. По сети его не достать – лечить надо конкретно пораженные контроллеры.

Я бросил взгляд на цифры, бегущие по экрану. Они совсем не радовали. Стойкость фильтров – двадцать процентов, до прорыва полчаса, не больше. Подключение к контроллерам и восстановление их работоспособности займет минут сорок, если не час.

- Боюсь, у нас нет на это времени. – Как же тяжко давался мне спокойный тон! - Только переводить в ручной режим, отключив контроллер, и закрывать на месте. С кнопки.

Олег кивнул.

- Понял, шеф, сделаю.

- Сделаем, - поправил я. – Одному там не успеть: два отсека, а времени… - Я бросил выразительный взгляд на бегущие цифры. – А остальных надо эвакуировать.

У дальней стены мониторной, стараясь выглядеть подобием предметов мебели, стояли два эфэсбешника, по легенде – штатные техники ЯЭС. Формально я им был не указ, но в данной ситуации… Я подошел к тому, что был постарше и негромко произнес:

- Чрезвычайная ситуация. Эвакуируйте всех гражданских. Остаемся мы с Бородиным для завершения блокировки станции.

Эфэсбешник, к счастью, не стал гнуть пальцы и выяснять мои полномочия – ему хватило здравого смысла понять, какие у нас проблемы – а просто кивнул и бросил взгляд куда-то мне за спину, где – я это позвоночником чувствовал – нарисовалась Лаура, и коротко поинтересовался:

- А этих?

- Их в первую очередь! Перед нами и так международный скандал маячит, не хватало только жертв среди комиссии.

- О чем речь? – резкий голос Лауры заставил меня поморщиться. Когда она на взводе, он звучит почти как камень по стеклу.

- Эвакуация, - сообщил я, глядя прямо ей в глаза. – Немедленно покиньте станцию.

- А вы?

- Мы с сотрудником, - кивок в сторону Олега, - завершим работы по протоколу безопасности и присоединимся к вам.

- Нет, я с вами, - для убедительности она еще и головой мотнула.

Я проглотил первые просящиеся на язык слова и мысленно досчитал до трех.

- Вы понимаете, что рискуете получить синдром Тобольцева?

- Понимаю, - Лаура снова продублировала ответ кивком. – И тем не менее.

- Вы что же, думаете, мы тут следы заметать остаемся? – ядовито поинтересовался я. – Или улики фабриковать?

Спецслужбовец бросил на меня предостерегающий взгляд, но мне сейчас было не до дипломатии. Нидермайер сжала зубы, чуть побледнела, словно я ей пощечину отвесил, а затем процедила:

- Вы прекрасно знаете, что я должна предоставить комиссии по ярилитовой энергии всеобъемлющий отчет. Если я не пойду с вами, он будет неполным.

Теперь уже сжал зубы я: похоже, чтобы вывести отсюда Лауру, ее придется оглушить или связать.

- О’кей, - коротко бросил я, пожав плечами. Черт с ней, хочет ставить свою жизнь на кон ради интересов своих хозяев – ее дело. Я повернулся к эфэсбешнику: - Выводите остальных.

Работа закипела. Спецслужбовцы вместе с персоналом довольно быстро все организовали, а мы с Олегом, подхватив каждый по планшету, на экран которого выводилась информация с главного монитора, и по сумке с джентльменским набором инструментов техника ЯЭС, двинулись по главному коридору вглубь станции. Я в последний момент, осененный внезапной мыслью, чуть задержался, прихватил микрокамеру, активировал запись и догнал спутников. Карты памяти должно было хватить на час, а мало ли какие любопытные открытия ждут нас впереди. А поколебавшись еще секунд пять, я включил трансляцию для службы безопасности: как ни крути, вовсе не факт, что мне удастся благополучно вернуться и показать эту запись кому надо.

На первой же развилке я свернул вправо – короткий коридор вел к шлюзам реакторного отсека. Перед ними должна быть раздевалка с защитными антиярилитовыми костюмами. Полчаса… нет, уже двадцать пять минут – время невеликое. Теоретически должны успеть, а ну как нет? Не исключено, что обратный путь нам придется проделывать по колено, если не по пояс в ярилитонасыщенной воде. Без костюмов это верная смерть. Лично меня такая перспектива не устраивала.

Но когда мы свернули за угол, я лишь в последний момент удержал рвущееся с языка ругательство: дверь в раздевалку была заблокирована, и на сканере ключ-карты истерично мерцал красным аварийный сигнал. Ядрена кочерыжка, тут-то что?! Но выяснять это времени не было: планшет безжалостно показывал, что осталось нам двадцать минут. Стало быть, защиты, а значит, и права на ошибку и промедление у нас больше нет.

- Быстро, по отсекам! – скомандовал я. – За тобой Д-четыре, Олег.

- Я с вами, - быстро сказала мне Лаура.

Кто бы сомневался…

* * * *

18 минут

- Так значит, надежная и безопасная технология, да, господин Лужин?

- Чтобы язвить, вы нашли удивительно неподходящее место и время, госпожа Нидермайер.

- Почему вы упираете на гипотезу диверсии? Так уверены в собственной непогрешимости?

Я вздохнул.

- Просто произошел взрыв, а ярилит не взрывается. Ни при каких обстоятельствах. Это во-первых. А во-вторых, локация сбоев. Она такова, словно кто-то специально рассчитал, как причинить наибольший ущерб станции и вызвать максимально разрушительные последствия. Случайно такое произойти не может. И, если провести непредвзятое расследование обстоятельств аварии, то уверен, что выводы следствия будут совпадать с моими. А теперь прошу прощения, но меня ждет работа.

Мы действительно добрались до сектора Б2, и мне в самом деле нужно было торопиться, потому что оставалось всего…

* * * *

15 минут

Сама по себе процедура отключения автоматики и ручного закрывания двери – дело нехитрое: сколько раз я со своими ребятами отрабатывал это на практических занятиях. Открываешь шкаф управления, отстыковываешь сетевой кабель, затем с помощью контактора переключаешь управление дверью с контроллера на кнопку, ну и дальше уже жмешь и удерживаешь эту кнопку, пока дверь не закроется. Но одно дело тренировка, а совсем другое – реальная большая беда, нависшая над нами дамокловым мечом, готовым рухнуть через четверть часа. Тут и кабель не с первой попытки отключишь, потому что ладони влажные от пота и скользят, и отверткой в шлиц переключателя попадешь не сразу. Но все же в норматив я уложился и с удовлетворением смотрел, как закрывается эта чертова дверь. Само собой, мне казалось, что ползет она по направляющим слишком медленно. Теперь бы еще Бородин не подкачал. Как только он сделает то же самое в секторе Д4, надо будет брать ноги в руки и валить отсюда – эвакуационная дверь не будет ждать нас вечно.

Вот стоял я, и внутренности мои свивались в тугой узел от напряжения, а взглядом гипнотизировал молчащий телефон. Ну же, Олег, звони! Что ж ты молчишь? Что могло пойти не так? Я набрал сам. Ядрена кочерыжка! Абонент недоступен! А с другой стороны, может, у него с телефоном что, поэтому и молчит? А на самом деле все нормально? Но не могу же я, в самом деле, пребывать в неведении. Нет, надо бежать в отсек Д4 и все выяснить, ведь осталось всего…

* * * *

11 минут

Олег Бородин возник из-за поворота коридора бесшумно, словно призрак, и что-то в нем было не так, в его лице. Что-то, помешавшее мне радостно броситься ему навстречу.

- Ну как там у тебя? – охрипшим от волнения голосом проговорил я. – Все хорошо?

Улыбка на лице Бородина выглядела приклеенной.

- У меня все хорошо, шеф… А вот в отсеке все плохо.

- Как?! В чем дело?! Бежим туда!

Я уже хотел рвануть с места, но замер, будто мне влепили в лоб лопатой: рука Бородина вынырнула из-за спины и не пустая – мне в лицо смотрел черный зрачок пистолетного дула.

Олег досадливо поцокал языком.

- Какой же ты резкий, шеф! И упертый… Все бы тебе героя из себя корчить. Ведь говорил я, что все сделаю, так нет же – тебе надо было самому сюда пойти. Еще и эта… немка за тобой увязалась, - он покачал головой. – Лишние жертвы, которых мне хотелось бы избежать. Но ты не оставил мне выбора.

Я с трудом разлепил губы:

- Значит, это все ты…

- Ну почему же, не все. Взрыв на стыке рукава и корпуса ЯЭС – это Игорь Плетнев.

- Но почему?..

- А ты знал, что у него первая стадия синдрома Тобольцева? Нет? – Бородин глумливо усмехнулся. – Ай-ай-ай, шеф, совсем не интересуешься жизнью своих сотрудников.

- Как?!

- А вот так. Не уберегся, бедолага, когда рукав с буром монтировали, а он процесс контролировал. Мы ж тогда еще не знали, что у самого дна уже реакция идет.

Твою ж… Я почувствовал себя так, словно на меня вылили ведро ледяной воды. Это не может, просто не может быть правдой. Я сплю и вижу кошмар. Вот сейчас проснусь, сделаю зарядку, позавтракаю и пойду на работу, где все пройдет спокойно, без происшествий… Ага, мечтать не вредно…

- В общем, он был уже потенциальным покойником, а у него жена и две дочки. Их обещали вывезти в Европу и всем обеспечить.

- Кто обещал? – спросил я, уже почти зная ответ.

- Вот они, - кивок в сторону застывшей рядом со мной молчаливым изваянием Лауры. – А мне тупо заплатят. Много. Очень много.

- Что происходит? – слабым голосом спросила Нидермайер. От страха и смятения в ее английском прорезался заметный немецкий акцент.

- А вы не знаете? – холодно поинтересовался я, не оборачиваясь.

- Нет! Клянусь, я не понимаю…

- Ну не прямо она, - снисходительно улыбнулся Бородин, - а ее американские хозяева. Допускаю даже, что ни фройляйн Лаура, ни ее команда не в курсе нашей маленькой сделки. Видимо, чтобы потом правдоподобнее удивляться и возмущаться. – Олег хохотнул.

- Какая откровенность! - процедил я.

- А чего мне стесняться? Камер тут нет, я знаю, а вы оба станете еще двумя жертвами страшной аварии на ЯЭС, вдобавок к Игорю – он погиб от собственноручно устроенного взрыва. По вам все скорбеть будут, не переживайте.

- Нет! Нет-нет-нет-нет-нет!.. – затараторила охваченная ужасом Лаура и попятилась.

Я не смотрел, что она делает, а не сводил глаз с Бородина, особенно – с его рук. Он стоял совсем близко, и надо-то было всего – чтобы он чуть-чуть отвел пистолет в сторону. Истерика немки пришлась очень кстати. Я не понял, что произошло: видимо, Лаура попыталась убежать, потому что Олег направил пистолет на нее, а я, понимая, что другого шанса не будет, прыгнул как кошка. Мне повезло – удалось не только сбить его с ног, но и перехватить руку с пистолетом. Мы боролись, я пытался вырвать у него оружие, он – направить пистолет в меня и выстрелить… Когда выстрел хлопнул, я не сразу понял, что произошло – просто мой противник обмяк и прекратил борьбу. А потом я медленно поднялся, глядя на расплывающуюся под ногами лужу крови. М-да, похоже, Олегу таки удалось развернуть пистолет и выстрелить, но я в последний момент надавил на его кисть и пуля попала не в меня, а в него. Хорошо так попала – видно было, что Бородин доживает последние секунды. Я ногой отбросил пистолет в сторону. На губах Олега выступила кровавая пена. Видно было, что он силится что-то сказать, но… Рука его дернулась последний раз, и лицо застыло посмертной маской. Я выдохнул. Земля тебе стекловатой, ублюдок!

Я взглянул на планшет, который уронил, когда бросился на Олега, и сжал кулаки до боли – оставалось…

* * * *

8 минут

Не успею. Эта мысль почему-то не вызвала у меня ни ужаса, ни паники. Просто факт, с которым нужно что-то делать. Ну да, заблокировать и уйти не успею. А вот просто заблокировать – вполне. Лаура, бледная как смерть, стояла в нескольких шагах и смотрела на меня. А я – на Бородина. Вернее, на его рюкзак. Ведь, если он не дурак, там наверняка…

- Ну-ка, помогите мне! – скомандовал я.

Немка подчинилась, молча и безэмоционально, как робот. Мы перевернули труп и расстегнули его рюкзак. Так и знал – антиярилитовый костюм. Вот сволочь! Но сейчас предусмотрительность гада была кстати – один из нас может спастись. Один… Мой взгляд остановился на дрожащих руках Лауры. А ведь она неплохой, в сущности, человек. С промытыми мозгами, да, но не преступница. Ей просто не повезло оказаться не в том месте и не в то время. А я… Если я туда пойду – а ведь пойду! – я так и так покойник. Поэтому без вариантов.

Я ткнул пальцем в костюм.

- Это защитная одежда. Надевайте и уходите!

- А как же вы?

- Мне надо завершить работу. Иначе – выброс ярилита в активном состоянии. Вокруг – городские кварталы. Чувствуете, чем пахнет?

Кивнула… Начала натягивать костюм. А я взял планшет Бородина, вывел на экран план станции и запустил программу «пути эвакуации».

- Держите, - протянул ей. - Так дойдете до выхода, - усмехнулся. – Надеюсь на ваш непредвзятый отчет. А мне пора.

И побежал. На мой планшет смотреть не было нужды – я и так знал, что осталось…

* * * *

5 минут

Так, десять секунд, чтобы восстановить дыхание. Руки не дрожат – и то хлеб. Работаем, Лужин, работаем! Сначала сетевой кабель… Разумеется, Бородин ничего не сделал для блокировки отсека – зачем, если он сам организовал эту «аварию»? Но что он делал с момента, когда мы разошлись на развилке коридоров, до второй встречи, закончившейся его смертью? Семь минут вроде и небольшое время, но по нынешнему цейтноту – целая вечность. Что он – просто стоял и ждал? Вряд ли. Чтобы взять из заначки антиярилитовый костюм, много времени не надо. Что еще? Какую-то дополнительную каверзу учинил?.. Да что такое у меня с планшетом? Что за помехи на экране?

Так, ладно, все потом, мне осталось-то всего переключить режим на контроллере… вот так… и нажать на кнопку…

* * * *

2 минуты

Какого черта?! На экране планшета пошла рябь, как на старых телевизорах. Это вызвало в памяти смутные ассоциации… Что-то подобное было, когда я срочную службу проходил… в инженерно-саперных войсках. Твою ж! Я резко отдернул руку от кнопки и метнулся прочь от шкафа управления, когда сзади грохнуло и мне по спине словно раскаленной драконьей лапой мазнуло. Расстояние до стены я уже пролетел, только и успев выставить вперед плечо, чтобы удариться им, а не головой… Боль словно расколола меня пополам, в глазах потемнело, я тяжело грохнулся на пол, но каким-то образом ухитрился удержаться на самом краю пропасти беспамятства. Перевернуться на спину и вскочить… Успел я только первое, а потом на меня рухнул тяжеленный шкаф питания охлаждающей установки…

Голос я сорвал уже в первые несколько секунд. Только что казавшаяся адской боль в плече совершенно потерялась в сравнении с новой. Но я опять удержался, не вырубился, хотя мне очень хотелось – кажется, у меня раздроблены кости обеих ног. Шкаф сорвало с крепления взрывом, и он ударил меня всей своей стадвадцатикилограммовой массой. Даже если удастся как-то столкнуть с себя эту махину, толку-то – далеко я на таких ногах все равно не уползу. Я покойник, это ясно, но хуже всего другое: я не успел завершить блокировку, а значит, все напрасно. Заблокированный отсек Б-2 – полумера, ярилитонасыщенная вода все равно дойдет сюда через… ну минут двадцать, наверное, а потом попадет в реакторный отсек. Я не солгал Лауре Нидермайер: ярилит не взрывается. Но произойдет переполнение энергетических резервуаров. Такое количество энергии ЯЭС просто не в состоянии отвести. И тогда начнется сброс в окружающую среду: в воду, в воздух, в землю… А это значит – как минимум полгорода заработает синдром Тобольцева, а в худшем случае – и весь город вместе с окрестностями.

Думай, Лужин, думай, что ты можешь сделать, чтобы этого не произошло? Об этом и только об этом – не о спасении, забудь о нем, шансов нет. Поэтому не отвлекайся. Одна дверь все же заблокирована, это слегка замедлит воду, так что немного времени у тебя есть. Совсем немного. Даже со сломанными ногами я теоретически могу добраться до шкафа управления – его, слава богу, из крепления не вырвало – если, конечно, мне удастся как-то выдернуть ноги из-под шкафа питания. На мышцах пресса мне удалось подняться до положения сидя, хотя и это усилие отдалось в ногах дикой болью. Сто двадцать кило? В спортзале я толкал такой вес лежа от груди. Тут, правда, немного другая история, но мне и не надо поднимать его сильно – приподнять только, чтобы каким-то образом высвободить ноги… Каким – вопрос интересный. Каждое движение ими оборачивается форменной пыткой, да и вряд ли они будут хорошо меня слушаться… Но это, похоже, единственный вариант. Иначе – просто лежать и ждать смерти. Ну, давай, помолясь! Раз, два, взяли…

Капитан Очевидность подсказывает, что жать штангу от груди и поднимать лежащий на твоих сломанных ногах шкаф – это две большие разницы: и тело в другом положении, и мышцы другие работают. Тут только руки и плечи, грудь не задействуешь. Бицепсы со штангой я, конечно, тоже качал, но все же с меньшим весом… Сейчас придется бить рекорды…

Я думал, у меня мышцы лопнут, но шкаф мне все же приподнять удалось. Не очень сильно, но так, чтобы он не придавливал мои ноги к полу. Теперь сработать тазом и вывести непослушные, словно деревяшки, ноги в сторону. А-а-а-а!

Я бы, наверное, оглох от собственного вопля, если бы уже не сорвал голос. Это была не просто боль – в ногах у меня ярилась сама преисподняя. Но все же они двинулись. На сантиметр, второй, третий… А потом не выдержали руки и шкаф снова упал. Сознание сбежало раньше, чем я успел приказать себе не отключаться…

* * * *

Меня привела в себя плескавшаяся вокруг холодная вода. Проклятье! Это ж сколько я валялся в отрубе? Вся моя и без того невеликая фора растаяла как дым. Закусив до крови нижнюю губу, я снова приподнялся до положения сидя. М-да…Пол отсека был уже основательно залит водой, но дверь, ведущая к реактору, все же находилась на возвышении и туда вода еще не добралась. Прибывала она медленно, но верно, так что шибко много времени ей не понадобится… А еще она светилась. Таким довольно ярким голубоватым светом, заметным тем более, что основное освещение в отсеке отрубилось, а несколько аварийных светильников едва рассеивали темноту. Черт, это было почти красиво! При других обстоятельствах я бы даже залюбовался… если б смотрел на все через монитор и знал, что эта иллюминация никому и ничем не грозит. Но сейчас лично я уже схватил смертельную дозу с большим запасом, а сделать все равно ничего не смог, и скоро… Ядрена кочерыжка, как же ужасно даже думать об этом!

Кстати, интересно, при сильной и длительной ярилитовой передозировке что бывает с человеком? Синдром Тобольцева, только сжатый во времени? Быстро я умру или медленно и мучительно? И будут ли еще какие-нибудь побочные эффекты? Кроме того, любопытно, академик Громышев, главный ярилитовед страны, это знает или подобной передозировки еще ни с кем не случалось? Если второе, тогда я, можно сказать, выступаю в роли объекта уникального научного эксперимента, и трансляция, которую ведет камера на моем воротнике, - бесценный источник информации. Только моих устных комментариев про то, как я себя чувствую, не хватает. Помню, читал рассказ про одного ученого, которого укусила змея, противоядия от яда которой на тот момент еще не было. Поэтому он решил для науки записывать свои ощущения от того, как его убивал змеиный яд. Надо и мне что-нибудь подобное надиктовать, пока камера еще работает. А там, глядишь, кто-нибудь диссертацию по моим материалам напишет. Пустячок, а приятно. Эта мысль внезапно показалась мне до того забавной, что я дико расхохотался, аж до слез из глаз и боли в горле. Смех перешел в булькающий кашель, а потом затих, после чего я, немилосердно хрипя, пытался отдышаться.

М-да, кажется, началось. Ярилитовое безумие недаром так называют. И это еще цветочки. Как там говорил Громышев? «Потеря ориентации в пространстве, зрительные и слуховые галлюцинации… потеря зрения, нарушение дыхания и смерть». И это при пятнадцати единицах излучения по стандартной шкале. Любопытно, а я уже сколько словил? В моем рабочем планшете, который я каким-то образом ухитрился не разбить, не потерять и не утопить, имелся встроенный датчик излучения. Включаем… ух ты! Тридцать шесть единиц! Что вы на это скажете, академик Громышев? Вы про такие дозы, небось, и не слышали еще?

Я прислушался к своим ощущениям. Температура… ее померить нечем, к тому же я полулежу в холодной воде, по ощущениям ее не очень определишь. Голова болит, конечно, но что это за боль по сравнению с той, которая терзает ноги? Мелочь, не стоящая упоминания. Хотя симптом, опять же. Галлюцинации… пока нет, но такими темпами до них недалеко… Можно, конечно, форсировать события – у меня в кармане рабочей куртки лежит пистолет Бородина… Какое-то время я всерьез обдумывал этот вариант, но потом отмел его: трусость и бегство, вот что он собой представлял. А Михаил Лужин никогда и ни от чего не бегал. И пусть я бессилен изменить ситуацию, пусть. Может, это только пока. Может, уже через пять минут меня осенит гениальная идея, как выбраться из-под шкафа или на расстоянии нажать кнопку. Я почти с ненавистью уставился на открытую дверь шкафа управления. Там она, чертова кнопка, за ней. Близок локоток, да не укусишь.

Ну же, где эта чертова гениальная мысль?! Она нужна прямо сейчас. Сколько времени нужно ярилитовой воде, чтобы подняться на уровень возвышения, на котором находится дверь? Вряд ли много… Кстати, меня она к этому моменту скроет с головой, так что печального финала я не увижу – у меня будет свой, и наступит он раньше. Эта мысль почему-то снова показалась мне смешной, и я опять разразился хохотом, постепенно переходящим в кашель. В этот раз отдышаться мне было уже труднее. Лучше не допускать следующего смехового приступа… Ага, можно подумать, я это контролирую. У меня вторая фаза ярилитового безумия. А учитывая, что я продолжаю получать излучение лошадиными дозами, до третьей уже недалеко. Голова болит все сильнее, в глазах туманится и двоится, горло режет, словно его наждачной бумагой шоркают…

- Эх, горе ты мое луковое! Это что ж такое – на неделю одного оставить нельзя!

Знакомый женский голос заставил меня вздрогнуть и обернуться.

- Света?!

- Нет, блин, покойная английская королева! Чем задавать дурацкие вопросы, сделал бы что-нибудь.

- Ты же видишь – я не могу, меня шкафом придавило… Но… Ты не можешь здесь быть – ты же уехала в Приэльбрусье!

- Без тебя там скучно, вернулась я, а тут… Эх, Миша, Миша, что ж ты натворил?

- Это не я, это… - я помотал головой. Нет, все равно фигня какая-то получается… - Тебя не пустили бы на станцию, у тебя пропуска нет.

- У вас там из-за взрыва такой хаос начался, - хмыкнула она. – Никто и не заметил, как я проскочила.

Хорошая версия… Мне вдруг до боли, до скрежета зубовного захотелось в нее поверить. Так почему бы нет?

- Света, помоги! Вдвоем мы этот шкаф точно приподнимем, и я выберусь… Впрочем, сначала нажми кнопку – вон в том шкафу, в нижней четверти примерно посередине. Большая, зеленая. Нажми и удерживай, пока дверь не закроется. Пожалуйста!

- Ну уж нет! – она покачала головой. – Сначала я тебе помогу.

- Света!

- Я уж тридцать лет как Света, - отмахнулась жена, глядя на меня странным взглядом.

Она подошла и вдруг навалилась на меня всем весом, придавливая к полу. Лицо мое оказалось под водой, а Светины руки сжали мое горло. Я начал отчаянно бороться, и, по идее, должен был сразу ее сбросить, но не смог даже руки на горле разжать, только воды хлебнул, когда инстинктивно попытался закричать.

- Не дергайся, Миша, - услышал я сквозь тонкий слой воды ее чуть искаженный голос. – Скоро все кончится.

«Откуда, черт возьми, у нее такая сила?!» - мелькнуло в голове. И тут же пришло понимание: ниоткуда. Потому что ее здесь нет, и все это - вторая фаза…

В тот же миг давление на меня пропало, Света исчезла и я вынырнул, с надсадным кашлем извергая из себя ярилитовую воду. Ядрена кочерыжка, вот это реалистичность! Красиво у меня жизнь заканчивается, нечего сказать – со спецэффектами! И черт бы с ней, пускай заканчивается, только кнопка... Я бы все отдал, чтобы ее, проклятую, нажать.

Я понял, что последнюю фразу произнес вслух, только когда услышал на нее ответ:

- А что у тебя есть, Миша?

А следом захлюпали по воде чужие тяжелые шаги, и в поле моего зрения появился человек в гидрокостюме. Лицо… черт, в глазах все расплывается, сфокусироваться не могу. Но голос-то, голос!

- Игорь? – прохрипел я. – Плетнев?

- Собственной персоной.

- Но ты… Тебя же… Ты же погиб – Бородин сказал.

- А ты верь ему больше, гаду этому! – Плетнев сплюнул. – Он был бы рад, конечно… Ну что, тебе помочь, или как?

Я все еще пытался сфокусировать взгляд. Получалось плохо.

- Игорь, скажи честно, ты тоже глюк?

- А как же, - хмыкнул он, - причем композитор… А-а-а, понимаю – тебя таращит уже?

- Еще как, - подтвердил я. – Только что жену видел, она меня задушить пыталась.

- Круто! – оценил Плетнев. – Забористое тебе кино показывают… Эх, поболтал бы с тобой еще, Миша, да времени мало. У нас обоих.

- Кнопку блокировки нажми, - без особой надежды попросил я. – Она там, в шкафу, зеленая… Ну ты знаешь.

- Не-а! Сам нажмешь. Встанешь и нажмешь.

Ну вот, началось. А я-то уж было подумал, что этот настоящий.

- Как? – устало спросил я.

- А ты еще не понял? При такой дозе и длительности, как у тебя, синдром Тобольцева проходит несколько иначе. И приводит к другому результату. Побочный эффект передозировки, так сказать. Видишь ли, она не всегда убивает. Иногда изменяет… - Плетнев бросил взгляд на дверь. Вода до нее еще не добралась, оставалось примерно полметра, но такими темпами она быстро их преодолеет. – Вставай, говорю! – Он протянул мне руку. – Ну!!

«Бред!» - была моя первая мысль. – «А хотя какого черта?!» - последовала сразу за ней вторая. И я схватился за его руку…

* * * *

Я стоял над своим неподвижным телом, которое уже полностью скрыла вода, и не верил своим глазам. Я призрак? Или это очередная безумная галлюцинация? Или… Я обернулся, чтобы задать вопрос Плетневу, но отсек был пуст, за исключением трупа Михаила Лужина и меня… непонятно кого. Впрочем, почему же – я это все еще я. Мысли и желания до сих пор мои. Разве тело определяет человека? Похоже, я и впрямь, словив запредельную передозировку… несколько изменился, став… энергетической сущностью? По-видимому. Но смогу ли новый-я нажать на кнопку и спасти город? Говорят, даже призраки, если чего-то очень хотят, способны на многое. А я хочу этого больше всего на свете. Подойти к шкафу… хорошо, что он на высоком цоколе с уплотненным дном, а то был бы тот еще фейерверк… и нажать, наконец, эту чертову кнопку. Не знаю, чего я ждал, наверное – что рука моя, как у привидения в фильме, пройдет через кнопку, но она ощутила твердую поверхность и надавила… и дверь поехала, закрываясь!

Никогда я не верил в бога, но сейчас изо всех сил молился, чтобы это не было очередной галлюцинацией…

* * * *

- …заместитель министра энергетики Российской Федерации Василий Андреевич Фомин. Василий Андреевич, расскажите, пожалуйста, какова сейчас ситуация вокруг Донецкой ЯЭС?

- Спешу успокоить всех, тяжелых последствий удалось избежать благодаря героическим усилиям персонала. Станция была вовремя загерметизирована, вода не успела добраться до реактора, и выброс ярилита не произошел. Также удалось избежать попадания заряженной воды в почву и водоемы. На данный момент воду со станции уже откачали и приступили к восстановительным работам.

- Каковы прогнозы насчет ее запуска в работу?

- Пока сложно сказать. Полагаю, в течение месяца Донецкая ЯЭС будет готова к пробному запуску.

- Что можете сказать о причинах аварии?

- Это, однозначно, диверсия. У нас имеются тому неопровержимые видеодоказательства. Исполнители мертвы, но следствие ведется и установление личностей заказчиков – вопрос времени. С вашего позволения, я пока не буду озвучивать возможные версии.

- А как насчет европейской комиссии по ярилитовой энергии? Каковы итоги ее работы?

- Итоги удовлетворительные. Да-да, не удивляйтесь. Глава комиссии, Лаура Нидермайер, лично меня заверила, что даст самый благоприятный отчет о работе ЯЭС. Даже в такой экстремальной ситуации, вызванной диверсией, персонал сумел не допустить катастрофы, что, конечно, заслуживает самой высокой оценки. Я со своей стороны дал гарантии, что меры безопасности на ЯЭС будут усилены, чтобы не допустить в дальнейшем повторения подобных инцидентов.

- Кстати, вернемся к инциденту. Есть ли жертвы? Кроме злоумышленников, конечно.

- К сожалению, да. Трое сотрудников станции получили синдром Тобольцева в легкой форме. Как заверили меня врачи, при ранней диагностике эта болезнь лечению поддается. Но есть и один погибший – ведущий специалист по безопасности технологических процессов Михаил Лужин. Именно благодаря его отваге и самопожертвованию, а также высокому профессионализму удалось избежать тяжелых последствий. Кроме того, его четкие и своевременные действия позволили нам получить всю нужную информацию о причинах произошедшего. Я буду ходатайствовать перед президентом о присвоении Михаилу Лужину звания героя России посмертно.

* * * *

Я так и не понял, что это было – разговор с Плетневым. Может, он после своей гибели тоже переродился в такого же ярилитового полупризрака, как я, а может, я просто разговаривал с собственным подсознанием. Наверное, и к лучшему, что он исчез – вряд ли я смог бы нормально общаться с тем, кто всех нас предал, и неважно, что его заставило так поступить. А еще к лучшему, что Михаила Лужина, меня-прежнего, все считают мертвым: вряд ли человеческое общество сможет принять меня-нового. Я пока не очень представляю, что делать дальше. Буду, видимо, просто понемногу осваивать свою новую жизнь и, возможно, искать других таких же, переродившихся из-за передозировки ярилита. Может, их пока и нет, но, если этот источник энергии будут использовать чаще, рано или поздно появятся. И, если кто-то окажется в таком же отчаянном положении, возможно, именно я стану тем «призраком», который поможет ему принять правильное решение…