Почему

Дождь стучал по крыше чердака лондонской квартиры Эдди, превращая город в размытую акварель за мансардным окном. Пыль веков висела в воздухе, перемешанная с запахом старой бумаги и влажной шерсти его свитера. Он разбирал коробки, оставшиеся после переезда матери – бесконечные свидетельства жизни, которую он знал лишь по обрывкам воспоминаний. И вот, под стопкой пожелтевших школьных тетрадей, он нашел ее. Виниловую пластинку в чуть помятом конверте.

"Smokie. Why".

Руки сами нашли проигрыватель - старый, верный «Thornes», жужжащий порой, как потревоженный шмель. Игла коснулась винила, и первые аккорды – те самые, пронзительные и знакомые до боли, – заполнили маленькое пространство чердака. "So why we're so rich in love" – голос Криса Нормана пробился сквозь шум дождя и годы, прямо в самое сердце. И Эдди снова увидел Её.

Её звали Эмма. Лето. Пляж, переполненный солнцем, криками чаек и запахом жареной рыбы из близкого кафе. Она сидела на своем клетчатом пледе, воротник джинсовой куртки поднят против ветра, соломенная шляпка сползла на затылок. В наушниках (огромных, по тем временам!) плейера звучала та самая мелодия. Эдди, тогда еще нескладный паренек с фотоаппаратом «Nikon» наперевес, снимал волны. Одна из набежавших волн накрыла Эмму с ног до головы. Он бросился помогать, уронив драгоценный «Nikon» в мокрый песок. Она смеялась, вытирая соленую воду с лица, а он, красный как рак, пытался отряхнуть песок с объектива.

– Отец убьет меня за фотоаппарат! – простонал он.

– Зато ты спас мою кассету! – она протянула ему наушник. – Слушай! Это же гениально просто!

- "In my memory you'll allways be..."

Они слушали "Smokie" весь тот день, сидя на мокром пледе, деля одну бутылку «Coca-cola». Музыка стала саундтреком их стремительного, яркого, как неоновые вывески того времени, романа. Мотоциклетные прогулки вдоль побережья, танцы в тесных клубах, где звучал диско, но они просили поставить "Smokie". Поцелуи под фонарями в переулках, пахнущих рыбой и морем.

Она пела ему хрипловатым шепотом в самое ухо:

- "I'm still searchin' but it's been so long

I'm pretending that there's nothing wrong

In my heart you know you'll always be

The only love that lives inside of me..."

(Я все еще ищу, но это было так давно.

Я представляю, что нет ничего неправильного.

Знаешь, в моем сердце ты будешь всегда

Единственной любовью, которая живет во мне...)

– а он знал, что это только начало.

Но песня была пророческой:

- "No rights, no wrongs

Don't try, this was meant to be..."

(Ни правые, ни виноватые.

Не пытайся — этому суждено было быть)

Осень принесла не только дожди, но и письмо из Лондона. Мечта Эммы – учеба в художественной академии. Ее талант был слишком ярок, чтобы остаться в провинции. Они клялись в вечной любви у перрона вокзала. Писали письма каждую неделю – длинные, пахнущие духами "Charlie" и ее масляными красками. Он приезжал на выходные, они гуляли по холодному парку, слушали "Why" в ее крошечной комнатке в общежитии, мечтая о будущем. Но Лондон менял ее. Ее мир наполняли новые люди, новые идеи, галереи, вернисажи. Его мир оставался там, у моря, с мотоциклом и утомительной работой в автосервисе.

Разрыв был не громким, а тихим, как шелест оборвавшейся гитарной струны. Одно письмо стало короче. Второе… Потом звонки реже. Потом... молчание.

- "I die and cry with every thought of you"

(Я умираю и плачу с каждой мыслью о тебе) – пел Крис Норман из колонок в его комнате, когда он получил ее последнее письмо. Вежливое, благодарное, безжалостно окончательное. Она встретила "кого-то". Человека из своего нового мира. Эдди разбил пластинку в тот вечер.

Годы текли. Он перебрался в Лондон, сменил несколько работ, стал хорошим инженером. Жизнь была... ровной. Без острых углов. Женщины приходили и уходили. Никто не задерживался надолго. Никто не знал слов "Why?" так, как знала их Эмма.

И вот пластинка, найденная в пыли, снова играла. Голос Нормана звучал так же чисто, как и раньше и так же больно. Дождь усиливался. Эдди потушил свет, смотрел на потоки воды по стеклу, видя в них отражение прошлого. Надо было выйти. Хотя бы за хлебом. Он натянул старый плащ, взял зонт, который вот-вот готов был сломаться.

Угловое кафе " Caravel " было переполнено, укрывая людей от непогоды. Он протиснулся к стойке, заказал кофе. И вдруг... запах. Слабый, едва уловимый сквозь аромат кофе и свежей выпечки. Знакомый. Как смесь скипидара, масляной краски и чего-то неуловимо цветочного. Знакомый аромат… "Charlie"? Сердце почему-то бешено застучало. Он медленно обернулся.

За маленьким столиком у окна сидела женщина. Седые пряди выбивались из небрежного пучка, на лице – следы прожитых лет, но глаза... Глаза были те же. Яркие, внимательные, с легкой тенью грусти. Она смотрела на дождь, обхватив руками чашку. На столе рядом лежала папка с эскизами.

– Эмма? – имя сорвалось с его губ шепотом, но она услышала.

Она вздрогнула, подняла глаза. Взгляд – растерянный, узнающий, пронзительный.

– Эдди? Боже... Эдди?

Они стояли, смотря друг на друга сквозь двадцать с лишним лет. Шум кафе отступил. Звучала только песня в его голове: "Why? Tell me why?"

– Я... я разбирал мамины вещи, – начал он глупо. – Нашел пластинку. Smokie. "Why".

На ее глазах выступили слезы. Она кивнула, не в силах говорить.

– Я разбил ее когда получил твоё письмо, – признался он. – Тот самый экземпляр. Но потом... потом купил другую. Спрятал.

– Я тоже, – прошептала она. – У меня есть. Храню.

Они молчали. Годы, обиды, чужие жизни – все висело в воздухе тяжелым грузом.

– Почему? – наконец выдохнул он, задавая вопрос песни, вопрос всей своей жизни. – Почему тогда? Почему так?

Она отвела взгляд, снова к дождю.

– Я была глупа. Испугалась. Подумала, что ты... что ты не впишешься в мой новый мир. Что будешь несчастен. Что я... обреку тебя. – Она встретила его взгляд, – Это была ошибка. Большая ошибка. Тот мир... он оказался не таким уж и нужным. А ты... ты был настоящим. Как эта песня.

Он взял её руки в свои ладони. Видел морщинки у глаз, седину, усталость. И ту же девчонку с пляжа.

– "So why we're so rich in love

Maybe we're the only ones

No rights, no wrongs

Don't try, this was meant to be

We'll never be the lonely ones

I'll build a better world for you and me"

(Так почему же мы так богаты любовью?

Может, только мы.

Ни правые, ни виноватые.

Не пытайся — этому суждено было быть.

Мы никогда не будем одинокими.

Я создам лучший мир для тебя и меня) – процитировал он строчку.

– Я не ухожу, – сказала она тихо, но твердо, – Сейчас. Если... если ты позволишь... хотя бы допить кофе. Вспомнить… И послушать... "Why"...

Он посмотрел на ее папку с эскизами, на свои руки, все еще пахнущие машинным маслом. Два мира. Два осколка прошлого, выброшенные жизнью в это кафе под дождем.

– У меня зонт почти сломан, – сказал он, углы губ дрогнули в подобии улыбки, – Но... он на двоих еще потянет. Если не торопиться.

Она улыбнулась в ответ. Впервые за этот вечер. Улыбка, в которой была и грусть, и надежда, и что-то неуловимо знакомое. И шёпот… Еле слышный в шуме кафе…

– Я не спешу, Эдди. Совсем не спешу.

Он пододвинул стул. "So why?" все еще звучала в его голове, но теперь это был уже не крик отчаяния, а вопрос, на который, возможно, наконец-то начинал находиться ответ. Ответ в тихом стуке дождя по стеклу, в тепле чашки кофе и в глазах женщины, которая когда-то ушла, а теперь, казалось, вернулась. Не для того, чтобы вернуть прошлое. Чтобы начать что-то новое. Под аккомпанемент старой песни и вечного лондонского дождя.