Почта

Я заметил его у строжки на поляне. Я часто хожу этой дорогой через лес, тут нет зараженных и людей, но сегодня было иначе. Мальчонка лет восьми, прижавшийся к дверному косяку, весь в царапинах и грязи. Глаза — как у затравленного зверька, испуганные, но живые.

Сумка с письмами тяжело хлопнула о плащ, когда я остановился.

— Эй, пацан...

Он не ответил. Только сжался сильнее, будто хотел провалиться в гнилые доски стены.

За спиной зашуршали кусты. Я резко развернулся, но это был лишь ветер, качающий мертвый бурьян.

— Не могу я c тобой возиться, — пробормотал я, поправляя ремень сумки. В кармане жгло фото — я и мой Ванька у почтового отделения, за неделю до того, как всё рухнуло.

— Где родители твои, пацан, — спросил я. Он не ответил, только продолжил таращиться на меня и вжиматься в стену.

Я посмотрел на часы – если задержусь тут, то до заката не успею дойти до перевала, а ночью в лесу оставаться не хотелось. Я глубоко вздохнул и махнул рукой мальчишке: «Идём».

Он не шевельнулся, когда я пошёл. Метров через 100 я обернулся — он всё же шел следом, держа дистанцию.

Я петлял по старым только мне известным тропам. Раньше тут бродили животные и иногда грибники да охотники. Теперь здесь пахло прелью и чем-то металлическим, а живых этот край не видел годами. Когда я подошёл к оврагу, понял, что что-то не так — там лежали двое — не шевелились, пока я с мальчишкой не приблизились. Пришлось сделать крюк.

На ночлег остановились на перевале – старом доме, который использовали все, кто надолго уходили в лес. Я зажёг огонь в печке, достал краюху хлеба. Мальчик сидел у стены, не приближаясь.

— На, — бросил ему половину.

Он поймал, но не ел. Только смотрел на хлеб, потом на меня, потом снова на хлеб.

Как и все дети в эти времена он был худым, грязным и до смерти испуганным. В волосах застряли комки грязи и листвы, одежда грязной, но не порванной. На лице были небольшие раны, видимо он бежал через чащу и кусты. Где его родители я больше не спрашивал, думаю, что ответ был и так ясен.

Согревшись и чуть осмелев, он всё же съел краюху хлеба и почти сразу уснул на полу. Я укрыл его плащом, но сам решил не спать – я до сих пор не знал, был ли он заражён. Много кто вот так встречал одиноких и заблудших путников. Заканчивались такие встречи скверно.

Мы вышли с рассветом, паренёк семенил рядом.

Бандиты поджидали у переправы через речку. Трое, с армейскими штык-ножами.

— Сумку оставляй, мужик!

С собой у меня всегда был небольшой мачете, который я честно позаимствовал у товарища дома, когда тому он уже стал ни к чему. Я потянулся было за ним, но мальчонка вдруг рванул меня за плащ. В Кустах зашевелились тени

— Бежим!

Мы рванули вдоль реки, выше по течению должен был быть брод. Бандиты было рванули за нами, но поняли, что угроза из леса важнее. Не знаю, приняли ли они бой и победили или сгинули, но крики их я перестал слышать где-то через 200 метров, а после того, как мы перебрались через речку нас никто не преследовал.

Панкратово встретило нас запахом дыма. Староста, принимая письма, хмыкнул:

— А это ещё кто, ты ж вроде один ходишь?

— Хочешь верь, хочешь нет, Михалыч, в лесу встретил, под Мисково — сказал я, — Понимаю, что лишней тарелки у вас тут нет, но не оставлять же его там.

— Да, это тебе сам хозяин леса его послал, видать. Пускай у нас остаётся, к Лиде со Стёпой его определим, а там видно будет. Сам-то как, оставайся хоть на пару дней, я такой продукт сварил, ух, с ног сшибает.

Я ухмыльнулся, глянул на мальчонку и хлопнул себя по сумке с письмами:

— Спасибо, но я дальше пойду. На службе никак.