Под флагом Флинта

– Еще немного, и мы на свободе, Тим! – крепко сжал мне руку Дэвид. – Пора, дружище, выбираться из этой проклятой сарацинской дыры! Бен, поди, уж пронес через городские ворота последнюю заготовку. Нам остается только крепко держать кулаки, что б все сошло, как надо.

– До сих пор удача была на нашей стороне, - заметил я.

– Будем надеяться, что она нас не оставит... Ну, ступай, жди сигнала!

Кивнув англичанину, я прошел через дорогу в бочарную мастерскую, слегка перекусил, разжег трубку и улегся в углу крошечной пристройки на грубую постель. Жизнь в городе замирала, голоса сквозь шум прибоя звучали все глуше, с минарета летел привычный призыв муэдзина к вечерней молитве. За дверью раздавались голоса бондаря Гаяза и его жены. Над головой скрипнули половицы, послышались молитвы хозяина, Абдельхалека, происходившего из изгнанных морисков испанской Валенсии.

Закинув руки за голову, я подумал о предстоящем побеге. Пройдет ли все так, как мы загадали? Удастся ли тайком пробраться к берегу? Выдержит ли лодка? А вдруг нас заметят? А если лодка перевернется? Или станет пропускать воду?.. Фу-у-у!.. Лучше, чтоб наши планы сбылись. В случае провала всех троих будет ждать суровая расплата, о которой не хочется и думать. Здесь умеют колотить палками по подошвам, мало того – набьют в пятки пучки конского волоса, зашьют и попробуй потом, побегай!…

Мысли долго вертелись вокруг всего этого, затем успокоились и унеслись в прошлое, к безмятежным дням взросления на берегах Тихого Дона. Передо мной промелькнули картинки безбрежной степи, высокого синего неба, хутора у станицы Заказанской, родного куреня. Встали, как живые, образы родителей…

Казаки наши выбирали себе невест из близлежащих станиц, а отец, Григорий Авдеевич Соколов, привез жену издалека, и совсем не казачку. Он познакомился с матушкой во время поездки по заданию атамана в отдаленный Романов-в-Степи, что на реке Воронеж. Закупая с казаками в нем партию железа, он увидел пригожую девицу, уроженку близлежащего села, стал ухаживать за ней и через несколько дней отвел под венец в тамошний Архангельский собор.

В Заказанской у нас имелся кусок земли, водился скот, держалась всякая домашняя птица. Отец был мастером на все руки, истинно, по нашей казачьей поговорке: «Донец и швец, и жнец, и на дуде игрец, и в хоре певец, и в бою молодец»! Сломался замок – разберет и починит, разлетелся табурет –изготовит новый, пришла в негодность коса – отбьет и заточит, а уж как высоченный силач рубил головы врагам, о том на Дону ходиди легенды.

Мог похвастать папаша и любимым делом: не сыскать было во всей округе лучшего мастера насчет баклаг, деревянных плоских бочонков для хранения воды, незаменимых как в поле, так и в пути. Помню, утомится от работ, еле двигается, а возьметя за очередную поделку, за гнутые дощечки-клепки, и нет усталости, пропала. И меня приучил к полезному ремеслу. Покупщики к нам тянулись из разных мест. Часто приходил за баклагами наш диакон Андрей, громогласный, веселый, любивший хлебнуть чарку-другую матушкиной малиновой наливки. Надо сказать, именно он научил меня читать и писать. Моя писанина приводила его в восторг: «Ты смотри, Антонина Архиповна, как Тимошка-то буквы выводит, – басил он, обращаясь к матери. – Это ж чистая каллиграфия!» Тогда же я начал и рисовать. Помню, диакон глянет на мои художества, поднимет палец и выдаст нараспев: «Малевать оно можно, только б не было в том греховного содержания.

Моим лучшим другом на хуторе был Сенька-болдырь, сын нашего соседа Ильи Василича и ясырки, пленной турчанки. Мы с ним быстрее ветра носились на лошадях по степи, метко стреляли из турецких кремневых ружей, наперегонки переплывали Дон. Часто боролись, иногда даже дрались, выявляя сильнейшего. В этих забавах, между прочим, я всегда выходил победителем, а Сенька не расстраивался, не таил, как другие, обиду. Улыбнется, обнимет меня, и мы помчимся с ним по своим мальчишеским делам, как ни в чем не бывало. Он научил меня жарить шиш-кебаб на углях и немного болтать не по-нашему, по-турецки, то есть. Мне думалось, что нашей дружбе не будет конца, но однажды сорвиголова наступил на своем дворе на ржавый гвоздь, пошло заражение, и его не стало.

Едва я пришел в себя после смерти друга, как моего отца сгубила скоротечная лихорадка. Но самая страшная потеря случилась летом 1717-го: пронесшаяся по станицам и хуторам оспа не пощадила милую матушку. Справив после похорон поминки, я засобирался в дорогу – надо было донести скорбную весть до родного дяди, Якова Архипыча, и его сына Исая, живших в селе Подгорное, что под Романовом-в-Степи. В последний раз я бывал в тех местах в 1711-м, гулял на свадьбе двоюродного брата Ивана Юрьева, прибывшего на землю предков из далекой Америки.

Я помолился Богу и отправился на своем гнедом по кличке Орлик в путь. Поехал прямехонько на север, держась левого берега Дона. Верстах в тридцати от Богучара, приустав, устроился на ночлег в небольшом распадке. Разжег костерок, перекусил, прилег на траву… и в следующий миг оказался в руках крымчаков! Как когда-то сестра матери, тетя Маша, и ее будущий муж Антон Крюк или Юрьев. Татары подкрались незаметно, с подветренной стороны, Орлик не почуял угрозу. В их рядах были эти чертовы некрасовцы! Я просил вражьих казаков отпустить меня, но они только указывали на меня ногайками и ухмылялись в усы…

Вот так круто повернулась моя судьба. Татары доставили меня вместе с другими русскими пленниками в Кафу, где и продали Юсуф-паше, капитану Османского флота. Шла война турков с Венецией, и многие из нас оказались на патрульной галере. Двигать веслом на ней, однако, мне пришлось недолго, всего три месяца. У знатного турка меня выкупил корсар Ахмед из Туниса. Один мой сосед по банке на галеасе был англичанином, другой – французом, так что волей-неволей я научился понимать и эти языки.

На борту быстроходного корабля Ахмеда я провел около восьми месяцев. Средиземноморскому пирату, видно, потребовались деньги, и он отправил группу своих рабов, включая меня, в западный Магриб, на невольничий рынок города Марракеша. Там я привлек внимание мориска Абдельхалека из Сале, искавшего работника на подмогу своему арабу-бондарю, изготавливавшему винные бочонки.

– Голубоглазый урус мне подойдет, – разобрал я его речь, обращенную к продавцу. Из-за влияния Османов на народы Магриба в арабском языке было немало турецких слов. – Знает бочарное дело, выглядит крепким и смышленным.

С англичанами, Дэвидом и Беном, я познакомился на третий или четвертый день пребывания в Сале. История их такова: оба были моряками на невольничьем судне, но с полгода назад, за какие-то провинности капитан высадил их на диком берегу Гвинейского залива. Построив лодку и оснастив ее холщовым парусом, они на свой страх и риск вышли в море. Кончилось плавание, не успев начаться – в тот же день бедолаги нарвались на магрибских пиратов и оказались, как и я, в Сале.

Дэвид, трудившийся в лавке соседнего еврея-винодела, со своими высокими скулами, узкой линией губ и глубоко запавшими темными глазами походил на настоящего разбойника. Как-то в шутку попытался подмять меня под себя, но я скоро уложил его на обе лопатки. Попробовал бороться на руках, но и тут у него ничего не вышло. Проигрывать англичанин не любил, не то, что мой покойный приятель Сенька-болдырь. Я видел, как недовольно поблескивали его глаза после каждой схватки. Но надо отдать ему должное, хмурился и переживал он из-за этого недолго.

Бен был высок, нескладен, имел вздернутый нос. Силы свои он прилагал у местного араба, парусных дел мастера. Лица и того, и другого я отобразил в тетрадке, которую завел развлечения ради.

– Да ты, смотрю, малевать мастер! – хлопнул меня по плечу Дэйв, увидев свой портрет. – Похож я тут, один в один!

Речь о побеге зашла через месяц после нашего знакомства. Выяснилось, что каждый готов рискнуть. Сарацинский плен, порешили мы, должен остаться в прошлом.

– В подвале винодела смастерим складную лодку, вынесем ее по частям за ворота и под покровом темноты выйдем в море, – говорил Дэвид. – Невдалеке от берега проходит Канарское течение, с ним и поплывем на юг. На Канарские острова заходить нельзя, Испания снова воюет с Англией. Поэтому проследуем мимо, все свои надежды возложим на встречу с торговым или военным английским кораблем.

– Сколько брать с собой воды? – спросил я. – Вам виднее, мореходы.

– Думаю, хватит большого бурдюка на всех, каждый прихватит с собой еще и немного хлеба. Перегружать лодку нельзя.

Заготовки для киля, банок, шпангоутов, весел и небольшой мачты в бондарной мастерской имелись в достатке. С парусом и обертыванием складного суденышка вощеной парусиной также не должно было возникнуть трудностей. В этом вопросе Бен был нам в помощь.

Сказано-сделано. День за днем мы готовили нашу спасительную лодку, загодя проделывая в деревянных частях отверстия для ее последующей сборки. У Бена имелось разрешение доставлять паруса на ослике к стоянкам кораблей, поэтому готовые части вывозил за ворота и прятал поближе к побережью именно он. В последние дни нам пришлось ускорить подготовку к побегу. Неожиданно обнаружилось, что торговые дела пошатнулись как у еврея-винодела, так и у моего Абдельхалека. Сводя концы с концами, те легко могли продать нас на галеры, а этой постылой участи не желал никто из нас. Сделки с местными корсарами могли состояться в любой момент. Ближе к вечеру Бен встретился со стражником Махмудом, объяснив ему, что кроме парусины капитан отплывающего галеаса затребовал пустой бочонок и бурдюк вина.

Хоровод моих мыслей прервал обговоренный сигнал – крик совы. Я встал, одернул длинную, до лодыжек, арабскую рубаху, сунул тетрадку с графитными карандашами в специально пришитый карман, обулся в сандалии. Взяв суму, в которой лежали наполненный водой бурдюк, хлеб, молоток, гвозди и, взвалив на плечо пустой бочонок, вышел наружу. Дэвид поджидал на улице, держа в руке похожую сумку с двумя бурдюками вина.

– Ждем Длинноногого? – тихо произнес он, оглядываясь по сторонам.

– Я думал, он уже здесь.

Через минуту послышался стук копыт животного, на котором наш товарищ развозил свои изделия.

– Стражник Махмуд пропустит только нас с Тимом, Дэйв, – сказал Бен. – Тебе придется устроиться под парусиной.

– Ладно, – махнул рукой темноволосый англичанин. – Надо, так надо.

– Махмуд не станет артачиться? – спросил я.

– Я пообещал ему в дар вот это, – улыбнулся Бен, вынув из сумки приятеля один из бурдюков.

– Пьет? Греха не боится?

– Перенимает дурные привычки у пиратов, – усмехнуля Дэвид. – Тут их, сами знаете, немало.

Прежде в Сале процветала пиратская республика, которой руководили капитаны галеасов. Во главе них стояли «великие адмиралы», такие, как принявшие ислам голландцы Ван Хаарлем и Дирк де Венбор. Веселые денечки кончились для них в 1660-х годах, когда Сале подпал под власть суфитов. Быть в подчинении исламистов, проповедовавших умеренность, не очень-то нравилось пиратам, и они заключили союз с влиятельным морокканцем Мулаем Рашидом ибн Шерифом. Тот через несколько лет стал верховным правителем и быстро положил конец существованию вольной респулибки. Пираты в городе, конечно, остались, но оказались под каблуком у султанов. Ныне, к примеру, Мулаю Исмаилу ибн Шерифу, наследнику Рашида, принадлежали в Сале восемь из девяти пиратских галеасов!

– Cултан закрывает глаза на проделки пиратов, - продолжил Дэйв. – На виноторговлю тоже. На неделе Махмуд заглянул в нашу винную лавку, о грехе и не думал...

– Ну, будь, что будет, – мотнул голвой Бен. – Дэйв, возьми сумку Тима и ложись на ослика поперек крупа!

Накрыв товарища парусиной, он в молитве зашевелил губами. Я прочитал «Отче наш» и трижды перекрестился.

– С Богом! – махнул Бен рукой.

Пока мы продвигались по улице, редкие в этот час прохожие почти не обращали на нас внимания. Лишь один горожанин, согбенный старик с козлиной бородой, приостановился и долго смотрел нам вслед. На подходе к воротам мое сердце молотом застучало в груди. А вдруг не пропустят? Что если один из стражников увяжется за нами, чтобы переговорить с капитаном галеаса? Тогда все и откроется, мы окажемся в беде по самую макушку…

Но Махмуд, коренастый, веселый, с родимым пятном во всю щеку, выхватил у Бена винный бурдюк и без лишних слов провел нас через могучие ворота.

– Смотрите там, – бросил он нам в след, – c возвращением не тянуть!

Я вздохнул свободнее. В пространстве между городскими стенами и морским берегом не наблюдалось никакого движения. Слышался громкий шум прибоя, на фоне вечерней зари виднелись мачты галер, галеасов и большого фрегата.

Дэйв выбрался из-под складок парусины еще на подходе к песчаному наносу, под которым Бен устроил тайник. Я сбросил с плеча бочонок, чтобы помочь товарищам извлекать из песка деревянные части. Мы разложили их, соединиили с помощью гвоздей и обтянули непромокаемой парусиной. Осмотрев в сгущающей темноте окрестности, погрузили в готовую лодку мачту с парусом, весла, припасы и, не мешкая, понесли ее к линии прибоя. Зайдя подальше в воду, забрались в суденышко, расселись по банкам и тут обнаружили, что парусиновые бока пропускают воду. Не так уж и много, но она, просочившись в сумки, насквозь пропитала весь запас хлеба!

Но делать было нечего. Бен принялся вычерпывать воду, а мы с Дэвидом поставили парус, взялись за весла и стали медленно удаляться от берега. Брошенный ослик некоторое время смотрел в нашу сторону. Потом прокричал громкое «иа-иа» и, помахивая хвостом, уныло побрел к городским стенам.

Напрягаться нам с Дэвидом пришлось недолго, вскоре лодку подхватило течение и бойко понесло на юг. Нас охватил прилив торжества. Проклятое рабство позади! Свобода! Сколько дней и ночей мы мечтали о ней?! Радуясь как дети, мы прикладывались к бурдюку с вином до тех пор, пока он не опустел.

– Ну, что я говорил, Тим?! – сжал мое плечо Дэвид, сверкая темными глубокопосаженными глазами. – Мы сделали это!

– Ура! – тряс руками Бен. – Сделали, да еще как!

Всеь день мы находились в приподнятом настроении. Выпитое вино приятно шумело в голове, поощряя к веселью. К вечеру, однако, радость несколько потускнела, сменилась озабоченностью. За пройденное время мы не увидели ни одной посудины, океан был совершенно пуст.

– Как на зло, на горизонте ни вымпела, ни кончика флагштока! – выдавил из себя Дэвид, стукнув кулаком по ладони. – Проклятье!

Скверное положение дел действовало на нервы, лишало уверенности. К тому же, от пропитанного солью хлеба и жары разыгралась сильнейшая жажда. Питьевой воды из-за этого значительно поубавилось. Решили беречь драгоценную влагу, сохранять ее как можно дольше, пить буквально по капле.

Ночью наша самодельная лодка миновала Канарские острова. Вслед за нами было увязалось сторожевое суденышко, но скоро отстало.

– Эй, в фарватере! – кричал Дэвид, приложив руки ко рту. – Поднажмите еще!.. Что, не выходит? Горите в аду, чертовы паписты!

Как не сберегали мы воду, как ни старались, к полудню ее не осталось. Тропическое солнце превратило наше плавание в невыносимую муку. На следующий день – то же самое. Есть и пить хотелось так, что темнело в глазах. Хуже всех выглядел Бен, он осунулся, стал заговариваться, а под вечер потерял сознание. Мы с Дэвидом уложили его на днище и продолжили с надеждой оглядывать кромку океана. Все впустую, перед нашим взором лишь трепетало знойное марево.

Отчерпывая в каком-то полузабытьи воду, я в очередной раз поднял глаза на пройденный путь. Ни-че-го, только море, только облака. Вдруг вдали блеснуло белое пятнышко. Я привстал в лодке и застыл, в напряжении вытянув шею. Там парус?.. Или мне это чудится? Я прикрыл и открыл глаза, провел по ним ладонью. Белая точка вдали слегка увеличилась в размерах.

– Корабль! – вскочил я на ноги, чуть не перевернув лодку. – Там, за кормой, парус!

– Что? – встрепенулся Дэвид. – Ты сказал – «корабль»?.. Матерь Божья! Он идет нашим курсом, Тим!

Мы принялись бешено размахивать руками и кричать во все горло. Бен пришел в себя, присел и, уразумев причину нашей радости, прижал к губам крестик, свисавший с тощей шеи.

Корабль приближался, его форштевень уверенно разрезал волны, светлые паруса в свете заходящего солнца полнились легким бризом.

– Двухмачтовик, – произнес Дэвид, всматриваясь вдаль. – Похоже, что шнява…

Еще несколько волнующих мгновений, и корпус судна замаячил над нашей лодкой. Нам скинули штормтрап, и мы не без труда вскарабкались на палубу. Нас сразу окружили матросы с сигнальным фонарем, подтянулся и начальствующий состав.

– Вы кто такие? – спросил важного вида моряк в красиво отделанном камзоле и шляпе со страусиным пером.

– А вы? – прокряхтел Дэвид.

– Я капитан шнявы «Кадоган»…

– Постойте, мистер Скиннер, – вмешался в разговор высокий верзила в красном головном платке, указывая на Дэвида. – Я, кажется, его знаю… Провалиться мне на месте, если это не второй боцман брига «Удача»… Помнишь попойку в бристольской таверне «Ржавый кубок», приятель? Ты еще болтал, что до ухода в море был в ученичестве у портного... Да-а, в той потасовке я огреб порядочный синяк…

– А мне пробили бутылкой голову, – ухмыльнулся мой товарищ. – Не забыл я и то, как ты убалтывал меня перейти на вашу шняву... Вот я и на ней, черт меня дери!

– А что же случилось с «Удачей»?

– C бригом все в порядке, я не сошелся в кое-каких вопросах с его капитаном. Расскажу обо всем потом, как оклемаюсь... Тут такое дело, мы втроем бежали из сарацинского плена, прямо из Сале. Третий день болтаемся на жаре без еды и воды в этой самодельной складной скорлупке. Думали, что нам конец, и вдруг вы на горизонте!.. Ну, записывайте нас в свой cудовой журнал, капитан. Вот этот протягалень, только что пришедший в сознание – наш соотечественник Длинноногий Бен Уизерли, рядом с ним – Тим Фэлкон из далекой России, ну, и я, Дэйв Пью. Считаю, мы сработаемся с вами.