Под крылом айдахара

Фиолетовый свет солнца слепил глаза. Кишкентай слегка покусывал усы, стремясь скрыть от учителя дремотное состояние.

— Итак, ребята, сегодня мы погрузимся в тайны истории. В те дни, когда зло ещё ходило по земле. Эти времена называют Темными веками...

Кишкентай зевнул в ладошку. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Нет в мире предмета скучнее истории. Кому оно надо изучать всю эту труху? Эх, махнуть бы к сестре в айдахарник! И почему женщинам разрешено заниматься айдахарами, а мужчинам — нет?

— Дурак, у тебя слюна капает! — прошипела Калкам, самая красивая девочка класса.

Кишкентай сглотнул. Зачем девочки всегда такие грубые? Но невольно залюбовался её кустистыми бровями. Наверное, девочки такие сварливые, потому что у них усов нет. Ведь усы — что? Правильно! Усы любое неразумное слово удерживают. А у женщин — что? Вот-вот, у женщин усов нет. А что тогда может удержать грубое слово, коли усов нет? Ничего.

Но до чего же Калкам хороша! Розовые щечки из-за спины видны, ножки округлые, даже юбка не скрывает жирных ляшечек. А животик, должно быть, мягче подушки. Но особенно ему нравились её волосы. Черные, блестящие, они были собраны и на руках, и на ногах в косички, а на голове закручены в фигу. И это ведь она ещё совсем ребенок, а что будет, когда ей сто двадцать исполнится? Кишкентай зажмурился от удовольствия.

Учитель всё зудел и зудел про Эпохи Зла, Рабства, Освобождения и Счастливую Эру, но Кишкентай, пригретый солнцем и тёплыми мыслями, окончательно задремал.

— Мы их увидим?!

Пронзительный вопль разбудил его. Жюкя. Ох, как же это неприятно, когда у девочки такой высокий голос. Другое дело — бархатный бас Калкам. Он снова скосил глаза на красавицу и увидел, что та, вишнёвая от возбуждения, пританцовывает на коротеньких ножках.

— Да. Но помните: свет включать нельзя. От света они просыпаются.

Маленькие дворфы замерли от сладостного ужаса. Кишкентай хмыкнул: «Ага-ага, конечно. Так я и поверил. Покажут нам манекены, а скажут, что это живые злобники. А свет велят не включать потому, что в темноте не видно, что в саркофагах лежат куклы».

***

— Чё встал на проходе, чучело? — Калкам больно пихнула его толстеньким локотком. - Эй, слюнотворец, тебе рано смотреть на злобников, а то захлебнешься слюной от страха.

Одноклассники захихикали. Коленки Кишкентая задрожали от ярости, но усы вновь сдержали обидные слова, рвущиеся наружу. Эх, дернуть бы её за косичку на локте, да нельзя — вдруг ответит? Но обида оставалась, грызла изнутри обида-то.

В Хранилище стояла вековая тишина. Айдахары не отапливали эту пещеру своим огненным дыханием, и юные дворфы быстро заклацали зубами от холода. Девочкам-то хорошо: распустили волосы и живо оказались в шелестящих шубках, учитель замотался в бороду, а что делать мальчикам? Усы-то едва до плеч доросли — не закутаешься.

Кишкентай попробовал было прислониться к горячей "шубке" Калкам, но та больно лягнулась. Эх, зачем он вообще сюда пошел?

— Вот этот рубильник не трогаем! — Учитель вытащил из бороды руку и быстро показал на хрустальный жезл, торчавший из камня: — Он включает свет.

Ученики приуныли. Дети есть дети, даже дворфы в детстве любят шалить. Наверняка, каждый из экскурсантов втайне мечтал включить свет и внезапно испугать одноклассников. А теперь, когда на рубильник показали — уже нельзя.

Они подошли к балюстраде, за которой в мерцании зеркал поблескивали хрустальные гробы. В каждом из них лежал злобник. Всего двенадцать особей. Кишкентай поморщился. До чего ж противные! Длинные, как богомолы, и такие же тощие. Он наклонился, чтобы лучше их разглядеть. Неужели когда-то именно эти задохлики были бичом их расы? Не верится.

— Ты меня пихнул! — вдруг зарычала Калкам, сверкая глазками из-под волос.

— Я не пихал!

— Нет, пихнул. Учитель, он пихается!

— Кишкентай!

— Я не пихался!

— Выйди вон!

— Но я не пихался!

— Ты осмеливаешься препираться со мной? А ну-ка, дайте мне ножницы!

— Нет, пожалуйста, учитель... — Мальчик задрожал от ужаса.

— Да-да, — злобно захрюкала Калкам.

— Дерзость должна получить заслуженное наказание, — припечатал учитель.

Ребята схватили Кишкентая и насильно подтащили к самой учительской бороде. Злобно сверкнули серебряные ножницы. Кишкентай зажмурился. Класс взорвался смехом, и особенно громко хохотала красавица Калкам.

На глаза навернулись горячие слезы. Усы... Как же так?! Как теперь он пойдет домой, безусый? Его гордость, его сила. Кишкентай горько заплакал, сжимая в руках безжалостно остриженное сокровище.

— Плакса и слюнтяй, — издевалась Калкам.

Неожиданно ярость накрыла парня, и не было усов, чтобы остановить злые слова.

— Ах так? Я — не толкался! — закричал он тоненьким голоском: — Я не виноват, что спорил, но вы отрезали мне усы! Я не сделал ничего плохого, а вы опозорили меня! Знаете, кто вы? Вы — мерзкие злобники!

— Кишкентай! — взревел учитель: — Немедленно... — но не успел договорить.

Оскорблённый живо подпрыгнул к рубильнику:

— Да, вы злобники, злобники, злобники! И оставайтесь тут со злобниками! — и рванул вниз жезл.

Раздался звон хрусталя. Вспыхнул яркий белый свет.

Что тут началось! Дворфы забегали, размахивая руками, девочки завизжали, мальчики заплакали. Засвистела сирена.

— Всем немедленно покинуть помещение, — скомандовал учитель.

Кишкентай испугался. Что он наделал? Как... как он мог ослушаться? Он закрыл руками лицо и сел в уголок. Что скажет мама?

Свет погас. Сирена замолкла. Мальчик всё сидел, ожидая возмездия за свой поступок. Но было тихо. Совсем тихо. Никто не спешил ни спасти его, ни наказать. Кишкентай открыл глаза. Напротив него сидело тоненькое существо и смотрело на него неестественно огромными глазами. Злобник.

— Привет, — сказало оно, — ты кто?

Кишкентай сглотнул. Первый порыв был завизжать, но он сдержался. Во всей пещере кроме него и злобника никого не было — так зачем тогда визжать?

— А ты кто? — хрипло спросил он.

— Я — Женя, — ответил злобник, — но я ничего не помню. Не знаешь, где мои родители?

Где его родители? Конечно, он знает где они. Из них давным-давно выросли деревья, вот где! Саркофаги в Хранилище находятся не первую сотню лет. Но можно ли это сказать злобнику? Вдруг тот его съест или что похуже?

— Мы вас победили, — на всякий случай напомнил Кишкентай.

— А мы что, сражались? — удивился злобник.

— Э-э... Да. Тысячу лет назад. — Он постарался наскрести в памяти жалкие ошмётки знаний по истории своего мира: — Злобники пытались уничтожить мой народ, но мы защитились и...

— А мы что делали в это время?

— Э-э... Так вы и есть... того... злобники, — закончил дворф отчего-то шёпотом.

— Мы — злобники? И пытались вас уничтожить? Но как же? — огромные глаза распахнулись ещё шире. Кишкентай даже поежился. — Мы же вас создали...

— Сначала создали, а потом хотели уничтожить!

— Почему?

— Откуда мне знать? — Кишкентай разозлился: что за глупые вопросы?

Злобник обнял колени ручками-хворостинками и часто заморгал. Внезапно дворф вспомнил, что бубнил учитель: Эпоха Зла, Эпоха Рабства, Эпоха Освобождения и Счастливая Эра. Точно, значит...

— Вы нас создали, что бы мы были рабами, а мы не захотели быть рабами, и тогда вы решили нас уничтожить! — радостно вскричал он.

Невозможные глаза глядели на него озадачено.

— Я ничего не знаю, — расстроено признался злобник, — я помню, что была больна и... А теперь меня убьют?

Ну, конечно, убьют. Странный вопрос. Не оставят же вот так запросто злобника жить? Чтобы он взял и расплодился? Нет уж, спасибо! Хватило нам Эпох Зла и Рабства. Довольно вы попили нашей крови! Можно было бы, конечно, погрузить злобника обратно в вечный сон, но... знания о гибернации были утрачены.

Внезапно Кишкентаю стало холодно. Получается, что включив свет, он не только разбудил злобника, но и убил его? Ему стало не по себе. До сих пор он ещё никого не убивал.

— Я тебя спрячу, — неожиданно для себя прохрипел он.

ПРИМЕЧАНИЯ переводчика для любознательных:

*Кишкентай (татар) — Маленький

*Айдахар (татар.) — существо навроде дракона, используется дворфами для парового отопления своих пещер.

*Калкам (татар.)- красавица

*Жюкя (татар.)- плакса

*Злобники - ужасные существа, населявшие в Тёмные века планету. Создали дворфов. В результате Освободительной войны были свергнуты и уничтожены. Сохранилось двенадцать живых особей, погружённых в вечный сон в саркофагах Исторического музея.