Подарки

В кабинете горел свет, а Биттенфельд мог поклясться, что не оставлял его включенным. Не до такой степени он пьян. Совсем немного, просто чтобы превратить боль из нестерпимой в тупую и привычную. Хотя привыкнуть к этому невозможно. Он столько раз спасал этого человека. От покушения, от огня... искупая проигрыши на поле боя.

Но спасти от болезни невозможно. Он военный, а не гениальный врач, способный разобраться в том, что успели наворотить эти коновалы. И только поэтому его кайзер умирает. На этом фоне почти все равно, что там, в кабинете. Возможно, убийцы. Подарок от злопамятного военного министра, чтоб он сдох.

Фриц тронул приоткрытую дверь. В щель ничего существенного видно не было, и он распахнул дверь. Вначале ему показалось, что в комнате нет никого, кроме его и отражения в зеркале. Потом он вспомнил, что зеркала у него в кабинете нет.

Отражение пошевелилось и взяло со стола бокал. Сходство на самом деле не так уж велико – пожалуй, статный рыжеволосый красавец мог бы быть младшим братом Фрица или даже кузеном. Чуть тоньше в кости, волосы длинные, перехвачены в хвост, сейчас его видно, лента гладкая и бликует. С каждым шагом все больше деталей.

–Я без предупреждения, – незнакомец поднимает второй бокал, протягивает Биттенфельду. Судя по запаху, коньяк, и хороший. – Но у тебя проблемы, а у меня, как ни удивительно, есть совесть.

–Кто ты? – Фриц не торопится пить.

–Твой, так сказать, далекий предок, – улыбка почти такая, как та, которую адмирал давно не видел в зеркалах. – По отцовской линии. За знакомство.

Самозваный предок пьет, и Биттенфельд тоже опрокидывает бокал. Действительно, отличный коньяк. Только его слишком мало, чтобы поверить.

–Я не человек, – это следующая реплика, и ее гость произносит серьезно. – Ты, впрочем, тоже, но очень хочешь таковым казаться. Настолько, что почти никогда не пользуешься своей силой.

–О чем это ты? – вместо ответа в воздухе появляется посверкивающая золотыми медалями бутылка, наклоняется над опустевшим бокалом и, наполнив, исчезает.

–Я мог бы напомнить тебе про академию. И некоторые твои победы. Но ты выбрал то, что выбрал, а я не имею права тебя осуждать, – предок катает по дну бокала коньяк. Глаза у него точно такого же цвета, и это почему-то внушает доверие. – К тому же, мы тратим время зря. Тебе нужна помощь.

Фриц кивает. А затем начинает говорить, все быстрее и быстрее, в паузах смывая алкоголем горечь, остающуюся на языке. Он чувствует, что собеседник знает все и так, но дает выговориться, и это ценно само по себе, потому что боль уходит вместе со словами. На ее месте постепенно распускается надежда. На то, что гость поможет, кем бы он ни был, хоть самим Локи. Сейчас это кажется уже нормальным.

–Скажи, что мне нужно сделать, чтобы ты помог? – даже если у Биттенфельда потребуют взамен сердце или душу, он согласится не задумываясь. Лишь бы эта странная, привидевшаяся ему сказка не прекращалась.

–Тебе нужно только пожелать. Как раньше. Чтобы попался нужный вопрос, чтобы не спросили... помнишь? Поверить и пожелать. Ты ведь уже сказал, чего хочешь. Я могу все сделать за тебя, но ты потом за это меня возненавидишь. Это твой мир, он был твоим, пока ты не захотел подарить его другому.

Свет гаснет, за окном в просветах между тучами видны звезды. Если подойти к стеклу, они отражаются в бокале, и их можно выпить с коньяком. Фриц пьет звездный свет, а перед глазами все ярче вырисовываются лица. Человека, которого он боготворит. И человека, которого ненавидит.

–Почему возненавижу? – он не оборачивается. Он знает, что Локи стоит за спиной.

–Потому что я дарю каждому то, чего он хочет сам. А тот, кому ты уступил этот мир, слишком устал от жизни. Ты уже спасал его против его воли. Готов сделать это снова?

–Да! – из темноты доносится смех, горький и грустный. Бокал исчезает, а с ним – и львиная доля опьянения. Биттенфельд сжимает кулаки, так, чтобы ногти впились в ладонь. Наверное, он просто сошел с ума от горя. Даже боль не позволяет окончательно сбросить наваждение. Просто потому, что уже поздно.

С сухим треском вспыхивают и перегорают фонари, словно ночь давит их тяжелой лапой. Звезды режут острыми гранями облачный бархат. Смех звучит все громче, и единственный способ его заглушить – пожелать действительно сильно. Смерти для одного, жизни другому. И тогда гость поверит, что он действительно этого хочет. Что Фриц Йозеф Биттенфельд достоин такого подарка.

Странная иллюзия – словно в руках что-то есть. Похожее на провода или нитки. Так... одну оборвать. Другая словно тает... провести горящими от боли ладонями, скрутить плотнее, очень осторожно... он никогда не умел быть настолько осторожным, но это ведь сон, верно? Просто слабо отличающийся от яви.

–Теперь все верно, – голос Локи, так похожий на его собственный, полностью лишен насмешки. – Ты никогда не сможешь ему рассказать, помнишь?

–Такое не забывается, – наваждение уходит. Он больше не чувствует себя богом, правящим ткань мироздания. Но все еще знает, как отвечать. – Знаешь, я с радостью отдал бы ему и эту силу.

–У него не та кровь. И он правда очень устал. Тебе придется держать нить его жизни до самого конца.

–Я готов, – это Фриц говорит уже сам себе. А может – темной, бесконечной июльской ночи, во чреве которой уже не умирает бесконечно дорогой ему человек. Если его руки сейчас слишком слабы, чтобы удержать этот мир, нужно лишь положить свои ладони поверх, не так ли? До самого конца, если понадобится – до бесконечности.