Подмышка Вселенной

Представьте не чувствовать свой запах, но презирать запахи других. Я живу так, уже много сезонов подряд. Сейчас чувство неполноценности обострено до предела.

– Что не так? – мой нежный весенний бутон тюльпана. Моя греза февральских ночей. Она ток литров жидкости, пролитой холодными зимними вечерами в бесполезных мыслях о близости с ее богоподобным станом. Грейпфрут, яркая и манящая, без приторности, без патоки. Ее волосы, за которые хочется её драть и таскать, и уткнуться в них и лететь по ним как летят электронные письма по бесконечным проводам, растеклись осенью на постели. Быть с этими волосами. С её ногами и с её глупостью. Она лежит подо мной, мой победный трофей, отбитый у ее неудачника мужа, скупердяя, прагматика, недоноска, начальника. Она почти совершенна, все за исключением тонких холодных губ.

– Все в порядке? – какой неуместный вопрос, от рыжего муравья. Она муравей, водимый и целеустремленный до тошноты. Зеркальное отражение современного мира, где не осталось места прекрасному: любви, похоти разврату. Где все поставлено на рельсы времени и имеет свою меру в секундах, сантиметрах, рублях. Муза Кустодиева, барыня-купчиха. Привыкла править миром, тем маленьким угрюмым миром, в котором её запер небритый патриархат рассказав о мнимой свободе. Испуганна. Не мудрено, сделав судьбоносный шаг, она ждёт полной отдачи. От кого? Паука. Сколько звучало предупреждений, глупый муравей думал, паук шутит. Игра, в которой ей не выиграть. На кону жизнь, ей не выиграть! Демон внутри наслаждается созерцанием её лица, на котором приступают неловкие боязливые всполохи понимания. Человек в ужасе от собственной мерзости. Грязь!

У Лены больше нет вопросов. У меня язык не поворачивается сказать, что мне не нравится ее запах. Маргарин и зелень. Булочка. Ассоциация. Детский сад и юбка воспитательницы. Мягкая теплая, родная. Роднее чем та, из дома. Вожделение кануло. Остались осколки желания. Попытки бесплодней капель росы, упавших на Крымскую почву. Июнь! Июнь возбуждает. Теплом, похотью, воспоминаниями. При чем здесь муравей?

– Сук-а-а-а! - хочется выть, ангелочку. Паук доволен.

Ночью мне идти, на Севастпольскую. Сегодня я со скучными пожитками. Меня не выгнали. Пока. Мои скучно-скудные вещи – дневник. Иное труха. Лена приползет к нему на коленях. Её простят, а как ещё? Магдалена современности. Потом долой, не она, я. Она была мой щит. Маргарин! Цирк ныне закрыт, бросьте господа, он никогда не работал ночью. И ныне он закрыт. Сожалею? Немного. Тепло и уютно. На улице не так. Все против глобальных потеплений. Ублюдки, у вас есть дома.

Мне на Севастопольскую. Но раньше двух ночи ни как. Это время правят бал пятнистые. Не кошки, но хищники. Беда в том, что они “демпингуют”. Я выучил это слово от Алинки. Путана грамотней меня. Мир удивителен. Платят они, ночую я. К двум нет сока и жизни. Я есть. Девочки тоже хотят спасть, я не против, сам хочу. Скудность запросов мне дешевле отелей. Дороже хостелов, но ей богу, кто осудит. Это были последние деньги, теперь Алинка не только умнее, богаче. Я упрашиваю ее последний раз. В долг. Мы оба знаем – не отдам. Она соглашается. Утро, ее пухлые губы в моем паху.

Мирское мне не чуждо, я о еде. Мне больше не украшать своим гением холл цирка. Пол работы сделано. Аванс – еда, жилье. Оплата? Будем честны – никто не сделает как я. Придется замазывать. С голоду, думаю он позвонит. Деловой! Все сегрегирует. Мух, котлеты, людей. Тем бесит до бесконечности. Куда звонить?

Пользуюсь методом, выведенным великими. Иногда проще просто покормить. Я не поэт, но заткнуть можно только бульоном. Они поняли. Не сразу, однако. Наевшись, смелею.

– Да пошел он нахуй! – сам иду в цирк. На посту как всегда улыбчивый дурачок. Он думает мы с ним друзья, потому заговорщицки сообщает “Убьет!” Ха, каков смельчак. Баба под бок, и герой. Впрочем, он быстро реагирует. Пол стены замазано. Ребята молодцы, сделали фото. Я диктую латинские буквы. Пусть скинут, хорошая работа. Даже жаль, что так.

Мои вещи в баке, сверху лошадиное дерьмо. Как предсказуемо! Мне не привыкать. Но постараться надо, лошадиное дерьмо в центре города. Даром что цирк, лошадок то нет.

– Привет. Мне жить негде, и есть, и постираться надо. Кто-кто? Я! Все диктуй давай адрес. Телефон не мой надо отдать. – люблю Антона. Как брата. Иногда, думаю, даже больше. Скажем сегодня. Комната оплачена на два месяца вперед. И его в ней нет. Он со своей зубчихой. Пригрелся молодец! А место депрессивное. Устроил, все показал. Картины я снял, вкус – дерьмо. Одну оставил. Крестница как-никак. Надо бы дать ей пару уроков.

– И как ты?

– Не начинай.

– Все еще не можешь назвать ее по имени?

– Могу. Не хочу. И вообще у меня все хорошо.

Я улыбаюсь: «П-о-л-и-садник под домом красивый. Кто его п-о-л-и-вает? – Антон кривится, – Ладно, ладно полистаю журнал. Что тут пишут про Полинезию?». Антона всегда легко рассмешить, этим он мне нравится. Жаль конечно, он так убивается. Не стоит она того.

Хата серость и тоска. Вой не вой. Лезут мысли о суициде. Беленые стены напоминают африканскую тюрьму. Марлю реальности, светлую и непроходимую. Окно по заветам петровским смотрит на запад. Штор нет. Вообще нихуя нет. У Алинки и то веселей.

Плюс есть. Соседка. Играем в карты. На раздевание, сама предложила. Хуй – ей у меня выиграть. Не ждет сама раздевается. Деваха! Имя не помню. Что-то там такое дебильное, как и лицо. Ошибка. Комната вся розовая, обои, подоконник, шкаф. Трусы у меня в руках, тоже. Как я не распознал?

Соски и бабушкино варенье, есть ли более странное сочетание? Есть – розовые обои и размазанные чиркаши тараканов. Ее личные домашние животные. Бля, сколько тараканов! Корректором, вывожу на резиновых тапках “кусач” и “колотун”. Эта бойня въесться в их генетический код. Десять тысяч поколений после, бабка тараканиха будет вещать миллионному внучку дикую легенду о резне на розовых полях. Я – легенда.

Олеся ничего не заметила. Вот ее имя! На потолке на нитке развешены бумажные буквы, словно ей сегодня десять. Естественно розовые. Что хорошо в ебанутых? Они ебутся как ебанутые. Олеся! Моя шизоидная богиня. Полоумная Афродита. Чокнутая Венера. Безумная Лакшми. Олеся-я-я-я! – хочется простонать в энный раз. Ты сумасшедшая, ты сеешь пургу почище зимы в тверской области. По сравнению с тобой дикторы госканалов вменяемы. Твой сознание, твой мир – безобразны. Твое безумие кристально до больничной стерильности. До красоты! Может это заразительно? Как замечательно жить как ты! Уютный розовый космос. Чистая любовь вселенной и бабушкино варенье.

Она работает! Даже невменяемым есть место. Уважаю и одновременно боюсь за этот мир. Скрасила будни. Недолго.

Я хочу икры. А что? Я люблю деликатесы! У метода заткнуть бульоном, есть ограничения - бульон. Двигаюсь на юга. Здесь теплее, море рядом. Женщины. Где-то здесь ходит она. Пока не знакомы. Будем. Она еще будет метать для меня икру. Портреты на набережной – все равно что работа. Аллергия на напыщенные рожи и работу. Антидот – налом.

Фото с цирка пригодились. Огромный холст, с видом на море. Место странное, для кого? Чаек? Они более искушенные зрители. Три луны и на гальке разложат свои чресла они. Повелители вселенной и текущего пива. «Властуны». Уж лучше чайки.

Случай, всегда он. Умники из Массачусетского доказали, монетка падает чаще на одну из сторон. Умники из Сколково, не такие уж умники. Вероятности реальности для убогих. Случай. Мне не хотелось получать по роже: его лысый череп намекал, торчащие поломанные уши намекали, жесты примата. Ах, намеки вселенной. А ее черные локоны? Намек? Ну конечно намек! Три раза она словно Христофорова «Нинья» гордо прошла мимо. Взгляд ультрамариновые кабошоны. Осанка – изюминка. Не дешманская столичная модель. Вешалок имели. Брезгуем. Истинная периферия. Глубинка. Доставая свой бриллиант ей пришлось нагнуться, покопаться в навозе. Оттого и осанка, смешная походка. Смеюсь с нее. Не жалуется своему гром-бою. Застенчиво отводит взгляд. Снова плывет, уже одна. На козле удобно есть и слазить лень. Обеды авансом приносят прямо сюда. Свесив ноги, жую аппетитный сверток. Она смотрит на работу. Нравится? Конечно нравится! Подходит. Вопросы. Они всегда есть! Я угощаю ее бурито, она со смехом и напускной раскрепощенностью стирает белый соус с губ. Мне известно дальнейшее. Словно шарлатан с шаром вижу будущее в ее застенчивом взгляде. Я буду ее рисовать. Любить. Она одарит меня своей благодарностью.

Ночь и вода фосфоресцирует. Рано, то отблески пролетающих «Старлинков». Где-то вдали трель пулеметов. Сверчки современности. Шоу не будет, расходитесь. Полежим, некуда спешить. Женя рядом, греет долговязое тело холодной апрельской ночью. Песок тоже холоден. Позже пойдем в отель. Но сейчас здесь. Это ли не любовь?! Женя знает, как сделать мужчине приятно, хвалить его работу. Умница. Давай Женечка, от твоих слов внутренний Муссолини ровняет башню. Еще. Без сомнения. Ужин? Ты права ужинать надо. Что? Я сам предложил? Ну я херни не скажу.

Черноморские устрицы уступают. Все же хороши. Жене хочется говорить. Я обязан слушать. Такова роль. Устои! Она смеется, он не кажется мне смешным:

– У него пистолет всегда с собой. Представляешь? Какое убожество. Даже в сортир с ним ходит. Кому он нужен? Бизнесмен – последнее она пренебрежительно выплевывает.

Алиби – подруги. Мир по полам. Мужики и пиво, девочки – прогулки. Сдадут ее? Не думал. Теперь думаю, все же пистолет. Женя в истинном упоении возможностью отплатить за невнимание. Все соединилось в ней: бальзаковский возраст, вожделение, страх, неудовлетворенность, смелость, запрет, деньги. Наш секс – ебля в высшем поэтическом смысле. Ее последний отрыв. Мы делаем нашу любовь так, будто пытаемся друг друга удивить. Опыт и разнузданность ей, энергию и напор мне.

Наши разговоры начинают бесить. У нас разная Россия. Моя – день сурка: все в ежедневном повторе, кроме денег! У нее другая. Этого я не могу ей простить. Ебу так словно хочу наказать. За глупость. Вытрахать из нее этот бред – миссия. Девочка покорна, счастлива, как предписано. Недолго, впрочем. Наебалась.

Инна Алексеевна мой личный герой. Ее сразу выдал берет. И расквартирка – меня в отдельную светлую комнатушку. Не лучшее жилье. Бывало хуже. Нелегалов шугают визой. Всех пробивают. Во мне восточного – прописка. Все равно крутят. Инна Алексеевна, словно ураган:

– Он талант. Не смейте! Руки прочь от будущего русской живописи. – отбила! Она свой человек. Будь она…а впрочем, и так ее люблю. Великолепная женщина. Снова спасла. Лысый. Уже и женушка остыла. У нее случилось открытие: творец и тварь – однокоренные. Слез не лил, не тот сорт. Муниципальщики тоже за Алексеевну. По-русски ни гугу. И не надо, стеной за благодетельницу. Я в окно. Блокнот, кисть, трусы. Остальное вышлют.

На восток. Снимаю в тени крепости. Здесь родилась чума! Как не хватает жизни. Где ты чума? Художник здесь, что программист в вавилонском столпотворении. Когда господь раздавал языки именно тебе досталась «Java». Тоска и апатия. Время словно сыр в котлете. Тянется? Куда уж там! Ты не хотел его там видеть. Кто тебя спрашивал.

Лазаю по стенам каждый день. Пускают без вопросов, думают я работник музея. Из плюсов воздух. Заебал воздух. Еще неделя и я убью соседа что мешает спать!

На запад. Миллионник. Сколько нелепой гордости, в голосе: «миллионник». Человейник, и все вы человейчики.

– Самый большой в Крыму? – действительно не знаю, не слежу. Интуитивно.

– Мы не Крым! – спокойно Саша, не хами. Не отвлекай за рулем.

– Мы не Крым – передразниваю его, - А кто? Чукотка? – По тормозам. Ох уж эта коллективная гордость.

– Запомнил? – потираю подбитый глаз. – Запомнил! Город герой.– Обиды нет. Запад не восток, не заскучаешь.