Подземка

Метро – это уже не просто средство передвижения. Таковым оно было тридцать лет назад. Сегодня Терновский метрополитен – Система. И люди, проживающие в Тернове, делятся на тех, кто Ею управляет, тех, кто Ею пользуется, и тех, кто в Ней живет.

Рядом с рельсами проложен контактный рельс, напряжение в котором 825 вольт. В принципе, этого вполне достаточно, чтобы отправить на тот свет любое живое существо, включая слона, который мёрзнет в Терновском зоопарке. Ездить на поездах под землей – самая, пожалуй, гениальная затея товарища Сталина. Когда инициатива Кагановича от 1933 года была одобрена им, эти двое вряд ли предполагали, что через семьдесят лет люди будут спускаться под землю для того, чтобы не опоздать куда-то на земле. И не только в Москве, но и в Тернове. Ещё десять лет назад, в середине девяностых, люди выбегали из метро, чтобы поймать такси. Сейчас все происходит с точностью до наоборот – чему Каганович со Сталиным, наверняка были бы рады. Горожане бросают машины в запрещенных для стоянки местах и бегут в социалистическое метро, дабы успеть в капиталистический офис на работу. Гениально.

Эксплуатационная протяженность линий в Тернове составляет почти триста километров. Это всего на десяток меньше, чем от той же Москвы до Цюриха. Если же развернуть и вытянуть в одну линию все пути метро, то это будет что-то около 800 километров. Столько от Москвы до Вены. На этом пути встретятся 135 станций, на которых сядут в вагоны, 5 миллионов человек. Столько в Тернове сейчас зарегистрировано, и это вдвое меньше, чем в Москве. 11 августа 1999 года Терновский метрополитен зафиксировал рекорд перевозок – более 7 миллионов человек. Столько сейчас проживают в Тернове законно и нелегально.

Я не знаю, что случилось одиннадцатого августа восемь лет назад. Говорят, что полнолуние.

Как поезда ходят, мы разобрались. Теперь о том, как Система используется снаружи.

Газета «Комсомольская правда» публикацией письма ФСБ в прокуратуру Тернова предупреждает терновчан и гостей города об опасности, которую представляет для них метро. В письме ФСБ говорится, что в тоннеле на перегоне между станциями «Лесная» и «Белкино», а также между «Луганской» и «Энгельса» обнаружены трещины. Руководство ФСБ уверено, что городской подземке угрожает возведение жилого комплекса рядом со станцией метро «Бабино», строительство коммерческого торгового центра между станциями «Васнецовская» и «Гарина», а также строительство коммерческого торгового комплекса около метро «Ликино».

Не оставили без внимания проблемы метро и законодатели. Депутат Госдумы Александр Хинштейн заявил о том, что может обвалиться свод станции «Лесная». Проблема в том, что над станцией ведется непредусмотренное эксплуатационными характеристиками метрополитена строительство развлекательного центра «Восточный». Нагрузки на свод станции таковы, по словам Хинштейна, что существует реальная опасность ее обрушения.

2002 год. Чёрт знает откуда взявшиеся геологи пробурили скважину на территории стройки в Кудасовом переулке. Нефть не нашли. Нашли метро. Почему в Тернове нет нефти, и откуда под землей мог оказаться метрополитен – вот вопрос, который до сих пор не дает покоя геологам. Как бур мог выйти на перегоне между станциями «Луганская» и «Энгельса» – это второй вопрос.

Март 2007 года. Весна. Этот случай рекомендуется использовать при дистанционном обучении в негосударственных учебных заведениях по предмету «Этика семейной жизни» по теме «Идеальное зачатие». Возбужденная, пышущая страстью свая рекламного щита вонзилась в аккурат между станциями «Лесная» и «Белкино». В результате страстного погружения в поросшее мхом трепетное лоно метрополитена она пробила один из вагонов. Ущерб приличный…

Начальник Терновского метро Леонид Матвеевич Малаков умеет считать деньги.

– Я житель Восточного бульвара. У меня вопрос о причине аннулирования станции метро «Восточный проспект». Я знаю, что там, где сооружали станцию, строится развлекательный комплекс. Ощущение такое, что метрополитен просто продал свои подземные площади этому центру, вот мы и не получаем станцию, которая нам так необходима.

– Что значит продал? Мы просто изменили трассу, как я это называю. Она пойдет с другой стороны Кулябинского шоссе, и там планируется станция на перегоне между «Парком Мира» и «Лебедянской». Сейчас мы выбираем место под эту станцию и построим ее в обязательном порядке.

– И когда она откроется?

– Примерно в 2008 году. За счет изменения трассы и перехода на другую сторону Кулябинского шоссе мы экономим километр на проходке.

Леонид Матвеевич крепкий хозяйственник. Всё метро принадлежит ему. Простите, народу. Народ доверил, Малахов принял. Есть ещё люди, которые умеют брать на себя ответственность.

Время идёт, а я до сих пор не представился. Это неправильно. Тороплюсь исправить свой промах. Я – член Системы. Впрочем, такое обозначение мне не по нраву. Я – часть Системы. Так будет вернее. Элемент, болтающийся меж верхними и нижними ступенями иерархической лестницы метрополитена. Что-то среднее между поломойкой и Леонидом Матвеевичем Малаховым. Не экзекьютив, и не стафф. Я – «специалист по сохранению культурного наследия Терновского метрополитена». В общем, слежу за тем, чтобы вовремя изготавливался и вставлялся на свое место трижды в год воруемый неустановленными лицами наган из руки красноармейца на станции «Площадь Революции». Из 76 фигур на этой станции только две заслуживают моего пристального внимания: этот лох-красноармеец, который не может ни украсть завоевания Великого октября, ни покараулить их, да пограничник с собакой. В сессионный период нос у овчарки блестит, как начищенная солдатская пряжка. Существует поверье, согласно которому студент, потерший нос собаке перед сессией, может за неё не беспокоиться. Уже дважды я замечал у собаки депутатов от фракции ЛДПР. Перед выборами. Бывшие московские студенты, кстати. Скоро нос у собаки сотрётся до брылей и меня к чертовой матери уволят. Если же серьезно, то я отвечаю за все культурное наследие. За 135 станций. Но чего будет стоить история, если я всё расскажу сейчас?

В метро мне легко и весело. Чтобы стирать негатив, напыляемый на душу работой, я время от времени произвожу чистку. Способов для этого у человека легкомысленного и не отягощенного нравственной ответственностью несчесть. Свои шутки я коллекционирую и даже присваиваю им рейтинговые номера. До сих пор ни один мой прикол не может сдвинуть с первой позиции шутиху, которую я отпустил в родном Терновском метро 7 декабря 2003-го года в день Выборов в Государственную Думу. Мэром Тернова было отдано распоряжение сделать бесплатным вход в метрополитен, и чтобы пойти ещё дальше в помощи электорату сделать правильный выбор, было решено формировать группы избирателей в одном месте, чтобы после выборов они собирались на главной площади города для празднества. По этой причине поезда прибывали, наполненные пассажирами одного толка. Я стоял на конечной вместе с милиционерами (я так и не понял своей миссии в тот день в том месте), видимо, должен был им чем-то помогать. По радиостанции старшему из ментов передавали, с кем именно прибудет следующий поезд, и милиционеры сразу по его прибытию направляли колонны людей, руководствуясь принципом логики. Приезжали студенты педвуза – их ориентрировали на западный выход, там, на стадионе, была организована крупномасштабная дискотека. Прибывали ветераны – их посылали на восточный выход – там в парке играли вальсы. Один из поездов привез коллектив рабочих со станкостроительного завода. Я не знаю, кто их грузил, как, но когда поезд прибыл, встала реальная проблема подземной пробки. Рабочие не могли передвигаться самостоятельно, и чтобы расчистить путь, милиционеры выносили многих из них на руках и там же, на платформе, складывали в ряд. Когда я услышал по рации, что следующий поезд прибудет с жильцами домов престарелых Южного района, меня, уже порядком приунывшего от наиглупейшей работы, точнее сказать, от отсутствия какой-либо, тотчас озарила идея. Подойдя к майору, руководившему выгрузкой, я сказал громко и назидательно:

– А вы не думаете, что потом многие из них будут необоснованно обвинять милицию в краже колец с рук и тому подобное? Я бы рекомендовал вам руки всех лежащих разместить на груди. Так они будут на виду.

В запарке майор не просек тему и тотчас приказал своим пацанам руки всех бухих и бесчувственных складывать так, как я посоветовал.

Когда прибыл поезд со старушками, на платформе запахло корвалолом. Признаться, в тот момент я перетрусил и уже со стороны оценил свой глупый юмор. Слава богу, обошлось. И я сейчас вспоминаю об этом со стыдом, и с ещё большим стыдом придерживаю этот случай в рейтинге топ-юморесок на первой позиции.

Впрочем, веселья в метро хватает и без меня. Однажды мне понадобилась батарейка для фонарика – изредка я заглядываю в темные закоулки нашей исторической достопримечательности – Терновской подземки, и на станции «Горская» я подошел к киоску, где молодой человек сидел за стеклом, обвешанным разнокалиберными аккумуляторами и чинил какой-то механизм. В этом же киоске торговали тампаксами, мягкими игрушками и прочим, что только можно продать в подземке. Я сунул руку в карман за деньгами, и в этот момент девушка, не видящая, что продавец увлечен ремонтом, ткнула пальцем в коробку с тампаксом и спросила:

– Сколько?

Не поднимая головы и ориентируясь лишь по месту стояния клиентки, продавец ответил:

– Двадцать пять рублей с установкой на месте.

Легко в метро. Пьянь, скины и бомжи ничуть не портят общий фон. Здесь по-прежнему назначают встречи влюбленные, знакомятся и даже любят. Метро живет свой жизнью и многие к ней причастны. Да что многие, все, пожалуй...

ГЛАВА 00:00:01

На эскалаторе тьма народу. Передо мной – женщина в каракулевой шубке, ступенькой выше – какой-то мужик в камуфляжном бушлате, но явно не военный. Просто бушлаты покупать выгодно тем, кто не имеет к армии никакого отношения – в нем тепло, а стоит дешевле любой куртки. В конце концов мужчина толкает женщину и та ему выговаривает. Тот разворачивается и ничуть не смущаясь отвечает ей таким образом, что даже у меня начинают дрожать мочки ушей.

– Что же вы так, мужчина, ругаетесь, она же женщина... – слышу я рядом, кошу взгляд и вижу интеллигентного старичка в круглых очках и козлиной профессорской бородкой а-ля Калинин.

– Слава богу, – восклицает женский хор, – хоть один порядочным оказался!

– ...у неё же мозгов кот насрал, – заканчивает «всесоюзный староста».

Мой путь пролегает по синей ветке до станции «Морозово». Вчера, перед самым уходом из офиса домой, мой босс, первый заместитель начальника метрополитена, сообщил пренеприятнейшую новость. Оказывается, ему позвонила какая-то старушенция десятого года рождения (девяносто семь лет – если старая ничего не напутала), и сообщила, что со стены подземного вестибюля таинственным образом исчезли несколько (количество предстоит установить мне) плиток ценнейшего зеленого мрамора. Оные обрамляли фигурные медальоны вестибюля и являлись неотторжимой частью интерьера «Морозово». Без этих плиток «Морозово» не «Морозово». Как столетней старухе удалось обнаружить пропажу, одному богу известно. В таком возрасте, как правило, и зрение не то, и мозги заднюю передачу включают. Впрочем, я догадываюсь, как было дело. Она шла со скоростью пятьсот метров в час по вестибюлю и искала, до чего можно докопаться. Эти недоучившиеся в пансионатах девочки чрезвычайно озлоблены на советскую власть, и нет мести лучше, чем теперь отстаивать завоевания социализма перед лицом властвующей демократии. Нагадить, нагадить каким угодно образом, ведь старушке, несмотря на возраст, достоверно известно, что нынешняя демократия – это никак не могущая отдать концы бывшая партократия. Только почему последствия этой мести чувствовать должен обязательно я? Ход мысли девяносто семилетней старушки мне хорошо понятен: «Мои братья-дворяне эту плитку рубили на ваших факинговых уральских копях. Там и сгинули. А теперь идите, суки, и ищите плитки. Мои рубили – ваши пускай ишшут».

Я пересел на кольцевой, на «Воронежскую». И вот уже пять минут мои ноздри тревожит нестерпимая вонь. В вагонах может пахнуть чем угодно, но преобладающий букет выглядит следующим образом: «прокисшее пиво + пот + режущий глаза смрад китайской обуви + перегар». Что-то может добавиться, но эти нюансы присутствуют обязательно. Сегодня пахло этим плюс... Вообще, трудно представить, по какой причине в вагоне может вонять дерьмом. Не исключено, что этой дорогой – Москва-Тернов-Туманный Альбион – возвращались обгаженные фанаты английской сборной. Как бы то ни было, но вонь рядом со мной стоит невыносимая. Слева от меня – студент-медик из Ирана или Ирака. Только они носят очки и белые шарфы навыпуск. Одет очень хорошо. Не исключено, что сын какого-нибудь падишаха. У меня вид тоже не рабочий: строгий костюм, легкий свитерок под ним, куртка из тонкой кожи. Мой папа не падишах, но я не пьян и выгляжу уберсексуалом. Так почему этот будущий доктор смотрит на меня с таким видом, словно это я навалил штаны, а не кто-то другой?

Хотя... А, быть может... Почему не он-то? Шел по переходу со «Столыпинской» на «Орджоникидзе», подошли двое: «Ха уду ю ду, спички есть? А сигареты? А карточка позвонить?.. А час который?» Отдал часы, чтобы минут через пять снова не спросили, и вот сейчас ждет не дождется, когда доедет до «Бебеля», чтобы забежать в съемную квартиру и придвинуть комод к двери...

– Уот?! – взрывается он, проследив, видимо, ход моей мысли. Подразумевая, что я не шарю по-английски, он снисходит на похожий, по его мнению, русский. – Шьто?

И тут мой взгляд падает на истинный источник несвойственного нормальному пассажиропотоку запаха. Прямо на дверях размазана куча дерьма. Кто это сделал и когда – вопрос не лишний, однако я думаю, что сделано это было как раз перед выходом из вагона этой ночью. Чтобы сдержать судороги и не испачкаться, я отхожу в сторону. Араб ведет меня взглядом, словно рассчитывая, уйдет ли со мной запах. Запах не уходит, поскольку я всего лишь сделал шаг в сторону, и он начинает смотреть на меня так, как смотрел Хусейн на своих палачей. Читаю английские мысли его, как на экране монитора: «Русская сволочь вывалялась в говне и теперь ездит среди людей».

То есть, он на сто процентов уверен в том, что это я обгадился, а не он принес из прозекторской этот смрад. Вынув из кармана удостоверение – красные корочки с кругляшом, внутри которых запечатлена буква «Т», а под нею – «Терновский метрополитен», я по примеру полицейского вешаю его на нагрудный карман куртки и из другого вынимаю рацию. Не включая её, говорю медленно и отчетливо, как читает лекции для интуристов московская профессура:

– Восьмой, тут в вагоне гражданин фекалиями всю дверь измазал (гражданин с ужасом в глазах смотрит на дверь и понимает, что выходит недоразумение). – Действовать по инструкции? Шесть раз ткнуть мордой в источник?

По дороге мы разговорились. Он оказался Керимом, нормальным чуваком из Сирии. Его папа, как и ожидалась, какая-то приближенная особа ко двору тамошнего величества, Керим в Тернове первый год. Оттого, видимо, его и шокирует дерьмо на дверях. Он дал мне номер своего телефона, хотя я совершенно не понимаю, зачем. Ни сейчас, ни в будущем под его нож я не лягу, а ехать в Сирию по приглашению, в страну, где на женщин смотреть нельзя, и где за курение могут забить камнями, мне не улыбается. Чтобы не обижать нормального парня, я взял листок из его блокнота и чисто по-человечески посоветовал ему ходить по освещенной стороне улицы. Он меня успокоил, сказав, что зрение у него нормальное. Не понял, выходит... Ну, это сейчас оно у тебя нормальное, а доберешься до перехода на «Весенней», может быть очень даже ненормальное. В городской больнице будут тебе мусора палочки меж век вставлять, чтобы опознание прошло без проблем.

8:00. Как это я удачно! – искомая тетка в красной пилотке уже собралась линять из будки с сумкой в руке. Вообще, в восемь утра у них только должна начинаться пересмена. То есть, сменяемая пилотка должна сдать пилотке заступающей всё, что до сих пор имелось под её охраной и наблюдением – вестибюль, платформу, целостность ограждения, исправность эскалатора, электронных часов... В общем, если только перечислять, то как раз к 8:30 управиться можно. А здесь – никаких проблем. Пост сдал – пост, на хрен, принял! Гуд бай! А как же плитки из вестибюля, девочки?

Мое появление девочки встретили с откровенным разочарованием. Девочкам по сорок с лишком, работу, за которую им платят 20000, они презирают, и в глазах их я читаю скрытую зависть к тусующимся у входов шлюхам. Те 20000 срубают за ночь.

– Я как-то не вовремя, – оправдываюсь я. Я всегда имею виноватый вид, и поначалу это всех коробит – такой молодой, красивый, а пресмыкается, как чмо. Когда через пять минут выясняется, что я имею вид чма только потому, что мне неудобно превращать в чмо другого, мнение обо мне меняется и меня просто ненавидят. – Вы уже уходите? Вы уже сдали смену?

– Сдала.

– Да, она сдала, – подтверждает вторая.

Они меня не знают, и только вовремя вынутое удостоверение останавливает их от посыла меня в самый глубокий тоннель подземки.

– А что случилось? – спрашивает меня та, что пост сдала, и во взгляде той, что пост приняла, я распознаю скрытое беспокойство.

– Как жаль, что вы уже сдали. Теперь по факту исчезновения мраморных плит мне придется разговаривать с вашей сменщицей.

– Каких плит? – с коренным городским акцентом уточняет сменщица. – У нас все плиты на месте.

– Зеленых, как купорос, – я вот это говорю, а сам ощущаю неприятное чувство. Сейчас вот как выяснится, что старуха-стукачка дала маху, и перепутала свой подъезд со станцией метро. И тогда я в глазах этих хитрых баб буду выглядеть по меньшей мере непроспавшимся. – На месте, значит... Тогда придется прогуляться... Вместе с вами, – добавляю я, без раздражения замечая, что обе бабенции собираются отваливать в разные стороны.

Через пять минут пешего хода я вижу то, что заприметил зоркий столетний глаз: пять мраморных плит отсутствуют на стене, и фигурные медальоны выглядят как перстни, из оправы которых вынули камни. И тут я, наконец, догадываюсь, отчего мне так смешно. Я ржу как жеребец, хотя на первый взгляд ничего смешного вокруг не присутствует. Но я смеюсь, а обеим ягодкам хочется плакать. Ну, или убить меня. Обо мне в метрополитене ходят нехорошие слухи, я знаю, и вот сейчас бабы удостоверяются, что не напрасно. А смешно мне потому, что те места, на которых совсем недавно плиты из зеленого мрамора присутствовали, аккуратно закрашены зеленой же краской. То есть, по мнению тех, кто эти плиты крал, мраморный барельеф зеленого цвета и покрашенный зеленой краской бетон – это одно и то же до такой степени, что отличить первое от второго решительно невозможно.

Той, что сдала, взять бы да вскричать сейчас: «Пресвятая богородица! Это что такое?!». Я бы ей не поверил, но она бы отскочила от неприятностей, как отскочил начальник станции «Есенинская», с колонн которой странным образом исчезла облицовка из «орлеца». Орлец ныне на территории Российской Федерации не добывается, тем и ценен. Тот так и сказал: «Какая неприятность. Нужно срочно искать воров». Искать начали и до сих пор не закончили, потому что невозможно найти того кто украл, ведь ищет фактически тот, кого нужно искать. Но эта дура, чьи мозги от воя и сквозняка за сутки взбило в пену, вдруг решила пойти самым сложным путем.

– Они от вибрации выпали, я велела подмести, а пустоты закрасить.

Меня едва не разорвало от хохота. До этого я так хохотал всего три раза в жизни. Первый, когда Устинова с Чайкой поменяли местами, второй, когда Серюков сказал, что не будет министром обороны, потому что премьер Зубков – его зять, а сие противоречит его нравственным устоям, а потом стал, и в третий раз, когда Зубков послал Дроздова на Сахалин получать отправленные из Москвы им же, Дроздовым, деньги. Сейчас меня пробило в четвертый раз. Успокоившись и вытерев губы платком, я спросил тупо, иного и не выходило:

– А куда вы отнесли пыль?

– Какую пыль?

– Ну, я так понимаю, что пять кусков мрамора упали на мрамор пола и разбились в пыль. Их только так можно было подмести.

– Откуда я знаю, куда их отнесли? Спросите у уборщиц.

– Значит, вы говорите, что во время вашей смены из стены вестибюля выпали пять кусков мрамора и рассыпались в прах. После этого вы велели уборщицам подмести этот прах и унести в такое место на станции «Морозово», о котором вы никогда бы не догадались. После этого вы велели тем же уборщицам взять зеленую краску и придать интерьеру вестибюля божеский вид. Я все правильно говорю?

Стерва знает, что у уборщиц я спросить ничего не могу. Они уже ушли. С дураком ей разговаривать неохота, поэтому она легкомысленно для положения, в котором оказалась, кивает.

– А где вы взяли зеленую краску?

Эти вопросы начинают раздражать честную женщину. Я словно подозреваю её.

– У меня была.

– Ты посмотри. Вы пришли на работу с ведром зеленой краски? А зачем вы пришли на работу с ведром зеленой краски?

Это самый сложный из прозвучавших вопросов. Она недоумевает. Я словно подозреваю её в чем-то нехорошем, её это огорчает. Чтобы придать ситуации ещё более актуальный вид, я нажимаю:

– Послушайте, с момента основания станции в 1938-ом году вы первая начальница смены, которая пришла на работу с ведром зеленой краски. Я хочу знать, почему вы приняли такое решение, если мы уже знаем, что фрагменты должны были отвалиться через некоторое время после того, как вы заступили на смену с ведром зеленой краски. А ещё я хочу знать, в котором часу на вверенной вам станции произошло лобовое столкновение двух подвижных составов.

– Какое столкновение?! – вот тут-то уж ей есть где разгуляться – я понимаю.

– Я услышал слово «вибрация». Под этим словом здравый ум подразумевает колебание тверди, могущее вызвать разрушение. Глядя на эту стену, я оцениваю данные колебания в девять баллов по шкале Рихтера.

– Я не знаю никакого Рихтера. Я, вообще, не знаю, куда делись эти панно!

Поздно. Вот это, вот именно – это, нужно было говорить пятью минутами ранее.

– Нехорошо, Маруся, – угрюмо замечает сменщица. Кажется, она представила, как завтрашним утром разговаривает со мной на эту же тему.

– Нам нужно составить кое-какой документ, дамы, – заявляю я, вздыхаю и лезу в карман за мобильником и рацией. – Пройдемте в кабинет.

– Да вон они ваши панно чертовы! В подсобке валяются! Они вывалились, я велела отнести, чтоб не пропали!..

Как всё изменилось. А, ведь, именно здесь при демонтаже эскалатора, во время ремонта, была найдена прошибающая слезу записка пятидесятых годов: «Милая, встречаемся в 11.00, одевайся потеплее, потому что на улице холодно».

Интересно, тогда, пятьдесят лет назад, приходило кому-нибудь в голову измазать дерьмом двери вагона, выкрасть мрамор, сняв его от стены, или изнасиловать девушку на глазах у безразличной толпы? Не-е-ет, тогда было скучно. Полное отсутствие присутствия креативной мысли и свободы творчества. Коммунизм со звериным лицом душил андеграунд на корню. Время было такое, беспощадное – дерьмо в руках носить не разрешалось.

Ныне всё изменилось. Сами посчитайте: для поздравления Путина письмо Михалкова – с его слов – (кстати, он говорит ещё и о том, что автор письма не он) подписали 65 тысяч интеллигентов. Я так понимаю, что подписали все интеллигенты, какие есть в России. На 140 миллионов человек – 65 тысяч интеллигентов. Если принять во внимание, что в среднем вагон метро перевозит 60 пассажиров, то в каждом из вагонов находится по 0,0005 интеллигента, могущих предотвратить безнравственный поступок. Если учесть, что в поезде в среднем 4 вагона, то процент присутствия интеллигенции, умолявшей Путина за подписью Михалкова остаться на третий срок, резко увеличивается. Таким образом, на каждый поезд Городской подземки приходится приблизительно по 0,002 интеллигента. Поездов в Городе около тысячи. Поэтому судите сами: как в метро не будут мазать дерьмом двери, если на всю подземку Города существует всего 0,2 порядочных человека?

Но я вам скажу больше – в метро нет и этих двух десятых творческой расчлененки. Ни один из упомянутых в доверительном письме интеллигентов под землю не спускается. Непризнанные поэты и художники в лонг-лист Михалкова не попали, я так думаю.

ГЛАВА 00:00:02

Оформив, как научили, документы, передал тётку милиционерам (минут через двадцать её выпустят – своя же). Где-то на полпути вспомнил, что забыл на столе в комнате милиции удостоверение, дождался, когда эскалатор донесет меня до платформы, после чего с идиотским лицом повернул назад и стал подниматься. Иногда, когда я вот так, как скотина на забой, еду по этой лестнице-самокату, я смотрю себе под ноги. Когда настроение получше, кошу взгляд налево и разглядываю лица. Особенно приятно смотреть на лица девушек. Тот, кто не выбирается из-под земли – а я часов семь из девяти провожу именно там, чтобы развлечь себя, – тот забавы ради придумывает разные странности. Одной из этих моих странностей является наблюдение за спешащими на службу девочками. Вероятно потому, что в своих наблюдениях и последующих за ними выводах я достиг определенного уровня знания, меня и не тянет жениться. Просто я знаю, как выглядит красавица утром и часов в восемь вечера. Это безукоризненное, налитое силой прошедшей ночи лицо в начале распустившего свет дня тянет, манит и обжигает. Запахи «Кензо», «Эсти Лаудер» и «Шанель» кружат голову и, если бы не служебные обязанности, я бы обязательно поплелся следом или, на худой конец, занялся тем, чем занимаются в метро ущербные мальчики и девочки – фроттингом. Но инициаторами этого увлекательнейшего занятия являются, как правило, девочки.

Дело в том, что женщины в подземке думают о спаривании вдвое чаще мужчин. Невероятно, но факт. Мои наблюдения, вероятно, не одиноки в своей направленности, потому что социологи компании «Виаком Аутдорз» тоже на чем-то основывали свои исследования. Они не поленились опросить пассажиров метро и были приятно удивлены. Исследования, как я понимаю, проводили те мужчины компании, которые никак не могли понять, какого черта при пустующих площадях к ним подваливают вполне приличные девахи и начинают тереться, как коровы о забор. Шок спецов понять несложно, ведь уже доказано научно, что мужики о сексе думают практически каждые шесть секунд. Ан-нет, друзья! – когда мы спускаемся под землю, всё меняется. Видимо, на секреты обеих полов давит какой-то не до конца изученный хоррорный эффект. Проанализировать его последствия можно, изучить – нет. Иначе давно бы уже было объяснено, почему женщины, опускаясь под землю, принимаются фонтанировать не просто эротическими, а порнографическими размышлениями, а мужики, против своего обыкновения, тупить на эту тему.

Выяснилось, что о сексе во время поездок в метро думает каждая четвертая женщина и всего каждый второй мужчина. Шестеро из десяти при этом думают о работе, четверо из десяти – о случайных попутчиках, половина размышляет о семье, каждый второй о том, где проведет отпуск, и двое – о жратве. Я так прикинул, что средняя жительница Тернова, спускаясь под землю, раздумывает, где бы ей хотелось провести отпуск вместе с семьей, чтобы там и еды было вдосталь, и чтобы было что по приезду на работе рассказать, и мысли эти, тихие, трепетные, болтаются в хлипкой лодочке на цунами эротических фантазий на тему жесточайшего секса со стоящим рядом и держащимся с нею за один поручень незнакомым мужиком.

Мне не раз удавалась наблюдать за очень забавными ситуациями, но все они сводятся к одному. Либо девочка, либо мальчик выступают инициаторами сближения и начинается трение, из которого возгорается искра. Если вагон пуст, вы сидите на сиденье у самых дверей, а в это время заходит мочалка и встает таким образом, чтобы ваш локоть непременно оказался меж её ягодиц – не пугайтесь. Пользуйтесь. Раскачиваясь в такт вагона пышущая желанием нимфа начнет тереться о ваш локоть, и лицо начнет принимать самые разнообразные оттенки. От молочно белого до иссиня-красного. Иные не желают удовлетворяться сами, им для мастурбации необходим партнер. На моих глазах душным августовским вечером в набитый вагон протолкнулась киска в шелковой блузке без бюстгалтера и тут же прижалась своими жесткими, как наперстки, сосками, к спине какого-то крепыша. Меня не проведешь, я знаю, как это происходит, поскольку не без интереса наблюдаю за этими действами каждый день по нескольку раз, и когда поезд тронулся, киска тотчас принялась рисовать своими горячими углями наскальные рисунки на спине крепыша. Тот один раз обернулся, словно невзначай – для того чтобы убедиться, что игра стоит свеч, и воровато, как карманник, завел свою шаловливую ручку за спину. Киска не возражала. Эти люди, как педики или масоны, находят друг друга быстро и лишних слов для этого не используют. Пальчики крепыша перебирали шелковую, до колен, юбчонку до тех пор, пока не получили свободный доступ к горячему после полуденного зноя телу. В условиях всеобщей зажатости лучшей позиции для обоюдной ласки придумать просто невозможно. Я не возьму за труд рассказывать о том, как двигались пальчики и куда проникали. Этот роман предназначен для чтения людям, чей возраст уже позволяет автору опускать некоторые подробности. Да и не интересно мне, если честно, рассказывать о том, как какой-то недоносок играл роль гинеколога во время планового осмотра. Главное заключалось в том, что выражение лица киски ничем не отличалось от лица сидящей неподалеку от неё дамы с книжицей Помяловского. Деланно-застывшая маска спокойствия и ожидания остановки – и в такие мгновения мне очень хочется раздвинуть ребра этих мастурбантов руками, чтобы посмотреть, что творится у них в душе. Хуже всего выдерживают вагонный интим молодые люди. После эякуляции они забывают, что ехали на Пражскую и выходят на Нагорной, и единственной их мыслью в гудящей оргазмом голове свербит мысль о том, где высушить брюки. Фроттинг в метро – вещь настолько же обыденная, как чтение или игра в тетрис милиционера с окладом в 10 тысяч на телефоне стоимостью в 30. Не вовлекают в эти игрища только откровенных старух, дедушек и детей. Любой, кто в Тернове совершает под землей не менее четырех поездок в день, однажды или дважды может быть приглашен для этой цели. Вот эту рекламу с деодорантом, где какой-то лузер держится за поручень, а вокруг него роится десяток шлюх, придумал фроттер или тайный фроттер, ещё не догадывающийся о том, что не прочь приласкать в толпе или пустующем вагоне особь противоположного пола. Но самое удивительное заключается в том, что у этих с позволения сказать ездоков настолько трансформируется представление о здоровом сексе, что предложи им сразу на выходе поехать выпить кофе, рискуешь получить в ответ пощечину или гневный взгляд. Она даст трахнуть себя в вагоне чем угодно, но только не членом, но не позволит подойти на улице. Признаться, как человека легкомысленного и не являющегося ревностным поборником нравственности, меня это развлекает и умиротворяет. В конце концов, это жизнь, и на некоторые моменты её смотреть очень интересно. Почему эти забавы происходят именно в метро – я не понимаю. Да и не важно. Меня это тоже разок зацепило, и я вспоминаю об этом со смехом.

Как-то раз я ехал домой, на часах было что-то около полночи, и в вагон, где находился я и ещё с пяток пассажиров, вошла нимфетка с болтающейся на ремне у самого пола сумочкой. Выбрав в вагоне место в двадцати сантиметрах от меня, она повернулась ко мне спиной и принялась методично обстукивать мои бедра своими тугими ягодицами, обтянутыми короткой джинсовой юбкой. При количестве пустующих посадочных мест в сорок единиц и длине вагона в двадцать метров такое расположение обычно занимает или близкая подруга, или жена. Я калач тертый, кроме того, из той нравственности, что присутствовала во мне до поступления на службу в метрополитен, кое-что ещё осталось, поэтому руки свои никогда не сую туда, куда собака не сует свой хвост. Поэтому, обстучав меня со всех сторон и убедившись, что оргазм отменяется, нимфетка выскочила на «Студенческой». После корпоратива, устроенного метрополитеном, я находился в слегка легкомысленном состоянии, а поэтому, решив сверкнуть безукоризненной чистотой побуждений, догнал её на перроне и сказал:

– Детка, что ж так-то нам, на червячной передаче? Я предлагаю пропитать вечер духовной благодатью и, перед тем, как нам поехать ко мне домой, сходить на «Апокалипсис» Гибсона и посидеть в японском суши-баре.

Если бы у меня с собой не было удостоверения сотрудника метрополитена, быть бы мне битым доблестной милицией подземки. Опалив меня взглядом сумасшедшей, она открыла свой рот так, что я сумел без труда осмотреть две розовых гланды и заорала, заглушая рёв уходящего поезда:

– Милиция!.. Милиция!!

Заметив двоих сержантов ростом от ста шестидесяти до ста шестидесяти пяти, бегущих к нам со скоростью гепардов и волочащих по мрамору свои палки, я мгновенно протрезвел, ибо не так давно выпил сто пятьдесят граммов водки и сто шампанского. Я стал хлопать себя по ляжкам в поисках служебного удостоверения. Дело было как раз в ту пору, когда убили мальчика, добровольно взвалившего на себя обязанности сыскаря по фактам изнасилований Доблестными Сотрудниками охраны метро девиц без регистрации. Все говорили, что мальчика убили как раз Доблестные, и дабы опровергнуть эту гнусную клевету последним позарез нужен был тип, который бы, будучи застигнутым на месте преступления (а дерут против воли в нашем метро девочек, кстати, не только Доблестные), добровольно бы взвалил на себя обязанности «паровоза». Я рассказываю это, чтобы было понятно, какой ужас вселился в мою душу после сирены нимфетки и появлении людей в форме. Удостоверение было в кармане джинсов – я это точно помню, но пары ста пятидесяти и ста унесли за собой и некоторую часть воспоминаний. На глазах крепчающих в счастливой охоте сержантов я совал руки в свои паховые области, сучка орала, как заводная, а я все никак не мог найти ксивы, могущей спасти если не здоровье, то хотя бы жизнь. В конце концов понял, что подкладка кармана прорвалась, и удостоверение непостижимым образом провалилось в трусы. Стоя за спиной нимфетки на том же расстоянии, на каком стояла она от меня в вагоне, я со зловещим звуком расстегнул молнию, чем заставил пелотку орать ещё безумней, а сержантов ввел в состояние эйфории. В тот момент, когда над моей головой перекрестились палки правосудия, я выхватил удостоверение и заорал, что было мочи:

– Эксперимент службы безопасности метрополитена! Задержите эту гражданку по статье сто пятьдесят УК за навязывание сексуальных услуг.

Я точно знаю, что такой статьи в УК нет, и точно знаю, что об этом не знают сержанты. А потому, пока суть да дело, я развел тему и выручил девочку из беды. А так бы сидеть ей до утра по несуществующей статье в комнате милиции. В благодарность за услугу она разрешила проводить себя до дома. По дороге мы зашли на «Апокалипсис», успев как раз к тому месту, где Каменному Небу режут горло, потом проглотили ролов и оказались у меня дома. Через десять минут после прелюдии я понял, что там, в подземке, не ошибся. «Давай, как будто мы в метро, и у нас есть время от «Алтуховской» до «Ленинской»?» И повернулась ко мне спиной, потянув за руку.

Поэтому нет во мне веры в то, что вот эти, спускающиеся мимо меня с идеально наложенным макияжем девочки – правильные леди. Пока я доехал до станции, где оформлял документы, мимо меня их прокатилось не меньше пятидесяти. Это значит, что как минимум пятеро из них, войдя в вагон, сразу приткнутся к чьим-то локтям и коленям. И у некоторых из них на пальцах будут сверкать обручальные кольца.

Зайдя в комнату, быстро оценил ситуацию и – понял: разводят. Виновный в том, что оказался в подземке без регистрации, перед одетым в сияющую неприятностями тужурки из кожзама старшиной стоял какой-то абрек в китайской куртке. Вязаная черная шапочка, на полу, под ногами – видавшая виды сумка. Руки по швам. Носки порыжелых ботинок смотрят в одну сторону. В углу сидит сержант и подпевает старшине.

– Сколько дней в Тернове?

– Два... Нет, три.

– Врешь. Ты уже месяц в Тернове.

– Вот она, билет. Я в воскресенье приехал.

– Это не твоя билет.

– Там же фамилия печатана – Хатколоев.

– Хатколоевых в Таджикистане как Шанцевых в Москве.

– Моя Хатколоев, вот паспорт написана.

– Хули написано? В паспорте написано, что Хатколоев приехал три дня назад?

– Я работа приехал.

– Мне по хер, зачем ты приехал. Карманы выворачиваем, гражданин.

Едва ли не снося меня, наблюдающего за сценкой (я свой, при мне документы проверять можно), в комнату влетает какой-то пацан.

– Быстрее, за мной!..

Все, включая таджика, смотрят на него равнодушно.

– Быстрее, они сейчас на улицу уже выходить будут!.. – не унимается пацан, до сих пор уверенный, что все, включая таджика, сейчас сорвутся с места и ринутся за ним.

– Ничего что у нас тут важный разговор? – острит старшина, по-депутатски вдумчиво глядя на шкета.

– Вы не понимаете. Там два кавказца. Они пристроились к тетке, один из её сумки кошелек вытащил, передал другому, и сейчас они поднимаются вверх! Я успел вперед, чтобы предупредить!.. – он возмущен тем, что его не понимают. Кажется, всё так просто – куда же проще?

Старшина морщится, я сажусь на стул. Мне очень хочется посмотреть, чем дело закончится. Сегодня среда – в офисе совещание. В связи с хищением зеленого мрамора меня освободили от этого увлекательного мероприятия, и если я сейчас поеду – окажусь-таки в его эпицентре. Мне торопиться некуда. Я посмотрю в очередной раз, чем в штатной ситуации займутся милиционеры. Я знаю наверняка, чем, но хочется ещё раз убедиться, что здесь, под землей, загажено все – лестницы, вагоны, мозги и даже чувство долга.

– Побудешь с ним? – спрашивает меня старшина.

Я оставляю дверь приоткрытой, и в эту щель наблюдаю за любопытной картиной. На площадку с эскалатора ступают двое прилично одетых граждан с солнечного юга, пацан интимно шепчет: «Вот они», отворачивается и начинает щипать пальцами пух с глянца своей кожанки. Ему стыдно за то, что он сделал – я вижу это, и мне становится страшно. Он ещё не до конца накрыт накатом подземки, но уже мыслит не как нормальный человек. Он противоречив, как и все молодые люди: он только что помог властям вернуть кошелек явно небогатой женщине, но ему уже стыдно, что он донес. И он не знает, что хуже – не донести, или помочь человеку.

Тем временем мои знакомые с алюминиевыми лычками берут кавказцев в оборот и начинают священнодействовать. Мне не слышно, о чем они говорят, я не специалисты по мимикрии, однако даже на этом расстоянии могу безошибочно реконструировать ход беседы.

«Документы покажем».

«А что такое, начальник? Мы едем на работу, никого не трогаем, на пол не плюйом».

«А где вы работаете?»

«На Савеловском рынке, грузчиками».

«Документы покажем».

«Вот документы, паспорта, всё в порядке».

«Без регистрации в городе находимся, граждане?».

«Начальник, через час нам получать бумаги. Мы туда как раз и едем. Хозяин с рынка отпустил, чтобы специально съездили».

«Ты это вахтерше общежития на улице Вахи Какадзе расскажешь. Пройдемте, граждане».

«Командир, давай, решим по-человечески».

«А как это?»

«Мы понимаем, семья, дети, кушать надо маленько. Сколько нужно, командир? Говори, договоримся».

«Минуту назад вы резанули лопатник в вагоне»

«Кто сказал?! Какой шакал?! Хлебом клянусь, мы люди честные!»

«Пройдемте, граждане».

«Мы плюйом на нечестных людей! Плюй-ом! Вот так!..»

«Пройдемте, пройдемте».

«Сколько надо, командир? Бумаги-опросы, клевета-шмелета, зачем честному человеку со стыда сгорать? Мой дед себе кинжал в сердце бы вонзил, чтобы не слушать».

«Так, может, ты вонзишь?»

«Откуда кинжал? Вы же не даете. Сколько, командир?»

«Повторяю – две минуты назад в вагоне вы резанули лопатник...»

«Вай, чтоб доносчику язык раздвоило. Змеиный язык, землей клянусь. Нет лопатника, есть заработанные. Вот, возьми, командир».

«Сколько здесь?»

«Настоящий мужчина денег не считает. Он их зарабатывает и тратит, зарабатывает и тратит. На женщин, вино, цветы, песни... Какая, на хуй, разница, сколько там? Откуда мне знать, служба? Бери, сколько можно эти разговоры разговаривать, вай? Вчера – лопатник, позавчера – лопатник, сегодня – опять лопатник. Сколько можно людей грязью поливать? Шесть тысяч двести рублей здесь».

Четверо расходятся. Гости из солнечного Дилижана – на свежий воздух, двое с алюминиевыми лычками направляются к комнате.

– Ты обознался, парень.

– Что значит – обознался? – неумело возмущается он. – Я своими глазами видел.

– А у тебя что в карманах?

– Телефон, деньги... А что?

– Откуда мы знаем, не отвел ли ты от себя подозрение, подставив честных людей?.. Ого... Полторы тысячи... И сигареты куришь не по званию, – сержант отметает пачку «Парламента» и машет на дверь. – Иди и больше не ошибайся. Так на чем мы остановились?..

– Я работа приехаль...

Но до обеда нужно держать себя в руках. Врач четко определил срок: после обеда, через тридцать суток. Благодаря «тёрке», с которой я познакомился на «Студенческой», спиртное и женщины мне были заказаны ровно на этот срок. Теперь понимаю, почему она той ночью сучила ногами и бубнила, как безмозглая: «Ну, давай, не будем, ну, не люблю я так, давай по-другому...» Уж лучше бы она, мерзавка, в ту ночь думала о шаурме.

Выйдя на платформу, я обвел взглядом присутствующих. Деревянные, безразличные ко всему лица. Их цель – уехать. Они следуют к ней, сметая преграды. Нет ничего, что могло бы их остановить.

Чтобы не утратить ощущения прекрасного под землей – поверьте, после анализов на дверях и разговоров с дамочками в красных пилотках нужно мгновенно перестраиваться, иначе работа покажется в тягость – я развлекаю себя как могу. Чувство долга перед метрополитеном никак не может во мне прижиться. Я существо земное, но не подземное. Умение перестраиваться принадлежит немногим, не каждый в силах стать хозяином этой способности. Но я-то точно знаю, что только этим и можно спастись. Кто видит в небе ангелов, но не видит птиц, обречен. Кто видит под землей одни фекалии – тоже.

Я наговорился с пилотками, я загрузился в комнате милиции, пора компенсировать моральный ущерб, нанесенный моему самолюбию.

Я знаю, кто мне поможет. Нащупав в кармане сотку, я подошел к девочке лет шестнадцати с серьгой в ноздре и в наушниках…

Проводив поезд, я подождал, когда от платформы оторвется ещё один и стал искать взглядом ту, которая разделит со мной этот вечер, но об этом ещё не догадывается.

Вот она. Я увидел её сразу. Милая, ещё не испорченная Терновом и его причудами девушка лет двадцати. При ней футляр от скрипки, и я надеюсь, что в нём, действительно, скрипка. Подойдя сзади, я спросил негромко, но с чувством:

– Это виолончель?

Она развернулась с холодным лицом, но, заметив в моих зрачках бесят, улыбнулась.

– Виолончель больше.

– Значит, это виолончель для лилипутов?

Она рассмеялась.

– Это скрипка.

– Да, да, конечно, скрипка! – вскричал я. – А вы – скрипачка?

– Как жалко выглядят истины, когда высказываешь их вслух, правда? Девушка со скрипкой в руке выглядит невероятно красиво. Но как только подумаешь о том, что она всего лишь скрипачка – так это сразу все меняет, верно?

Ого... А я-то, глупец, рассчитывал получить что-то вроде: «Нет, я виолончелистка». Значит, Тернов ещё не оскудел на милые лица.

– Хотите, прокачу вас на метро?

– Вы хотите выгнать машиниста из кабины или рассказать о метро то, что я ещё не знаю?

– Я попробую поднять вам настроение перед концертом, на который вы меня пригласите, – я облизал губы. – Пить хочется...

– Ну, о питье нужно было думать чуть раньше...

Когда грохот стих, я повел её к третьему вагону. У дверей мы встали рядом. Сначала нас разделяла скрипка, но потом она её убрала.

– Запахните куртку, вас продует.

– Ерунда, – отрезал я, дотянулся до кнопки вызова машиниста, нажал и сказал: – Два «Спрайта», пожалуйста.

Все отвернулись, они здесь и не такое видели. Девушка чуть покраснела. Кажется, ей неудобно за меня, ведь очевидно для всех, что мы вместе. Скрипка снова возникла между нами.

До «Морского проспекта» мы молчали. Всё испортила моя глупая шутка. Ей не хотелось видеть в зале на концерте человека с плоским чувством юмора. Точнее сказать, с отсутствием чувства.

Но на «Морском» всё изменилось. В переполненный вагон ворвалась девчушка с серьгой в носу, из тех студенток, наверное, что между проституцией и скромным существованием выбрали последнее, и на весь вагон заорала:

– Кто «спрайт» заказывал?!

– Я, – повернувшись, я помахал рукой. – Сколько с меня?

– Тридцать четыре. И готовьте мелочь, пожалуйста! Я для каждого бегать менять не собираюсь!

Я сунул ей полтинник и сказал, что сдачи не надо.

С треском откупоривая банку и передавая её спутнице, я заглянул ей в глаза. Там была неуверенность.

– Я что-то не поняла...

– А что бы вам хотелось понять? Сотрудники метро исполнили заказ. С этого года мы для них больше не пассажиры, а клиенты, – вагон качнулся, и я придержал девушку за плечо. И с этого момента руку больше не убирал.

– Ничего себе, – раздался возглас за спиной. С сиденья поднялся мужичок и неуверенно приложил палец к кнопке.

– А пива можно? – Он подумал и добавил: – Одно. В третий... в этот же?

— А из горячего что заказывать будете? – услышал я голос машиниста.

– Ни фига, – сказал мужичок и я почувствовал, как вагон зашевелился. Лохи. Под землей меня окружают одни лохи. Даже эта умненькая девочка, и та выглядит глупо. – Только пиво... – Сказал мужичок испуганно, и снова добавил: – «Клинское»...

— А на грудь ты себе сам поссышь, чтобы вокруг морем пахло, или официанта из «Сафисы» пригласить?

– Что за херня? – возмутился мужичок и посмотрел на меня в поисках ледяной свежести.

Поезд заезжал на станцию, и я подтолкнул девушку к дверям.

– Ты забыл сказать волшебное слово. Нужно вот так, – и я, уже выходя, нажал кнопку и сказал: – А теперь до конечной без остановок, пожалуйста.

Вагон осыпал меня нецензурной бранью и проклятиями. Мы вышли; она хохотала, я будто парил. Однако нужно помнить и о долге тоже. Вынув из кармана заранее приготовленную пятисотенную, я завел руку за спину, и купюра тут же выпорхнула из моих рук.

– Вот мой телефон, – она надиктовала мне номер, и я забил его в память трубки. – Вероника... Позвонишь?

– Обязательно, – заверил я. Нужно смотреть правде в глаза. Я хотел бы продолжить знакомство с этой малышкой вне метро и концертов.

– Скажи, как ты это сделал?

– Я не нажимал кнопку.

Она все поняла. На то она и девочка со скрипкой.

– Позвони, ладно?

Я кивнул. Махнув мне банкой, она, смеясь, побежала. Это знакомство произвело на меня впечатление, если я стою вместо того чтобы спешить за ней.

– Вера! Ника! Мне же в ту же сторону!..

Рябь в её глазах исчезла. Мне кажется, она была не против, если бы я отмочил ещё что-нибудь. За минуту я рассказал о себе все, что не имело значения. И, конечно, похвастался тем, что знаю о метро всё.

Она снова засмеялась.

– Я знаю, чего ты точно не можешь знать в метро.

– Ну-ка, – улыбнулся я.

Она взялась за рукав моей куртки.

– Ты не знаешь, сколько девушек по имени Ольга едут мимо нас вниз на эскалаторе.

Отодвинув её в сторону, я наклонился над поручнем.

– Оля!.. – через мгновение я уже прижимал хохочущую Веронику к груди. – Шесть.

– И один мужик, – сказала она куда-то мне в плечо.

– Это полуглухой Коля.

– А с тобой легко, оказывается, – она отодвинулась от меня, чтобы как следует разглядеть моё лицо. – Так ты позвонишь?

– Кого спросить: Веру или Нику?

– Разве тебя остановит эта проблема?

С ней тоже было легко.

На улице она провела рукой по моей груди, словно пробуя её на ощупь, и ушла. А я поторопился спуститься вниз на станцию, потому что мне, как ни крути, было с ней вовсе не по пути.

ГЛАВА 00:00:03

Через семь минут поезд остановится, я наконец-то окажусь наверху и зайду в офис. Передо мной при сравнительно плотной загруженности вагона свободное от людей сиденье. От людей, потому что на нем спит собака. Размером она с овчарку, но её рыжий окрас выдает нечистую кровь. Морды с огромными брылями, при этом уши торчком, грудь широкая, хвост палкой, а зад вислый. Не нужно быть кинологом, чтобы понять о наличии в венах этого животного двух кровей – бордосского дога и немецкой овчарки. Под лавкой, на полу, мешая пассажирам, спит другое животное – хозяйка. Бабе лет под пятьдесят, её зеленый плащ замаран блевотиной от воротника до колен, вокруг парит тошнотворный запах. Оба животных спят. Собака – на сиденье, хозяйка – под ним. Лицо у храпящей бабы распухло, как у утопленника, половину лица занимает ядовито-фиолетовая опухоль.

Ей наступили на руку, она всхрапнула. Выпустила полстакана слюны, повернулась на другой бок. Кулаки, цветом и по форме похожие на распухшие до невероятных размеров вороньи лапы, она сжала и подперла ими подбородок. Из кармана выкатилась бутылка без этикетки, заткнутая пробкой из газеты. Пробка выпала, пойло разлилось. Пассажиры, интеллигентно, как черепахи при спаривании, давят друг друга и отступают от наступающей лужи. Все боятся, что подошвы растворятся. К амбре блевотины добавляется смрад стеклоочистителя. Баба всхрапывает ещё раз и переворачивается на спину. Плащ распахивается, и прямо в монитор, на экране которого демонстрируют ролик нижнего женского белья «Триумф», смотрит совершенно голое, испещренное сетью вен брюхо и заросший непроходимым дремучим лесом лобок. Протест против буржуазной рекламы длится целую вечность.

Меня мутит, как при отравлении. Впрочем, я и есть отравленный. Собака вздрагивает и издает вскрик, похожий на тот, которым Маша Шарапова оглашает корт при ударе. Говорят, некоторые ходят на матчи с её участием только для того, чтобы послушать. Я так представляю, что собака во сне видит хорошие сны. Запах блевотины для неё как аромат «Испохана», денатурата – как «Олд Спайс», а о том, какие видения её навещают от запаха тела, который слышу я, она, верно, и вскрикивает.

Интересно, есть в вагоне хоть один человек, который нажмет кнопку и сообщит машинисту, что из третьего вагона нужно вынести пьяную мразь вместе с собакой?

Есть. Это я.

Растолкав держащуюся за носы пехоту, я нажимаю эту кнопку и, коротко представившись, говорю: «В третьем груз 400 и бесхозное животное. А ещё свора ублюдков, которым хоть в глаза ссы – им всё одинаково, они проморгаются». Последняя фраза хоть и не прозвучала, но предполагалась и была правильно услышана, ибо проводили меня взглядами недобрыми и презрительными. Словно это я еду в вагоне и делаю вид, что пьяная тварь на полу является предусмотренной заводом-изготовителем частью интерьера салона. Тревожит меня не эта тварь, и не её собака, а то, с каким терпеливым отвращением свора интеллигентных особей наблюдает за рефлексами особи неинтеллигентной. Всё это очень похоже на возмущение профессора, который с негодующей репликой «как в этой стране всё засрано», обходит кучки дерьма за остановкой и, приспустив штаны, садится между ними. Почему это возмущает меня, который видит это каждый день, и не шокирует остальных, которые, я уверен, встречают подобное под землей куда реже?

Баба не выдерживает и рыгает. Кто-то советует: «Немедленно переверните женщину на бок, иначе она захлебнется рвотными массами», – и, аккуратно ступая между блевотиной и денатуратом, выходит. Это врач, наверное.

Я тоже выхожу. И это жизнь. Искать ответ на вопрос – почему именно в метро, не стоит. Никакой следственной зависимости, на мой взгляд.

Отношение к сегодняшнему дню это не изменит – он сегодня удачный. Что с того, что иногда я вижу неприятное? Это не мое неприятное, меня оно не касается, это жизнь.

Гигантский офис нашей Конторы монументально возведен на отшибе Тернова, что на первый взгляд не может не вызывать демократических оханий. Скромность такая объясняется просто. Уже имеется план строительства на 2008-2015 годы, после реализации которого на этом самом отшибе вырастут ещё по меньшей мере тридцать высоток. Таким образом, самое модное место достанется, конечно, нам, поскольку именно мы и будем ближе всех к городу. Что касается подъездных путей, то тут все в наших руках. Точнее сказать, в руках начальника метрополитена, зять которого работает его заместителем, Малахова Леонида Матвеевича. Поскольку план строительства есть, а оставить тридцать модных офисов без транспортной развязки нелепо, то было принято решение о проведении ветки к перспективному району, и вход в метро, уже открытый в прошлом году, находится как раз напротив выхода из офиса Метрополитена, то есть, в пятидесяти метрах от охранной зоны. Я так думаю, что сэкономленный на проходке «Восточного базара» километр пути вошел как раз в эти десять километров, которые были прорыты в рекордно короткие сроки. Чтобы депутаты Терновской думы были посговорчивее и правильно поняли нужды будущих служащих района, которого ещё не существует на карте, но который уже построен в головах Малахова и мэра, метро подвели и к спальному району, где компактно проживают депутаты.

Я подношу удостоверение к турникету, устройство считывает мой личный код сотрудника, раздается писк и я смело прохожу мимо Доблестной Службы Охраны. Смело, потому что турникеты в офисе единственное во всем Метрополитене место, где беременной женщине не убьет ещё не рожденное дитя, а мужику не отшибет яйца. То же самое и с дверями. Когда я приближаюсь к любой из станций, внутри меня начинает завывать вьюга. Я считаю, что люди, приезжающие в Тернов с окраин России и не имеющие в своих населенных пунктах метро, по приезду в мой город должны проходить курс выживания в подземке. Легкомысленно шагая в открытые впереди шагающим человеком стеклянные двери, неискушенный в подземной борьбе ездок стоит перед выбором жизни и смерти. Туго, почти с трудом подаваемая вперед дверь назад летит с такой силой и легкостью, что любая заминка может стоить позади идущему разнесенного вдребезги лица или перелома конечностей. Этот удар способен повалить наземь верблюда, чего уж говорить о субтильных девочках-самородках с Алтая, приехавших поступать в музыкальное училище по классу фортепиано. После удара стеклянной дверью они потеряют не только голос, но и способность читать ноты. Если же их музыкальные руки окажутся между дверями, болтающимися, как створки в таверне, то лучше уж сразу, не теряя времени, нести документы не в класс фортепиано, а в класс медных тарелок. Там пальцы играют, кажется, не самую главную роль.

Как я не старался, на совещание попал. Я ненавижу эти совещания. Причин тому три. Босс Терновского метрополитена Малахов относится к числу людей, считающих себя подарками обществу. То есть, Леонид Матвеевич всерьез думает о том, что рождение таких как он находится в России в пропорции один к миллиону, и в некотором смысле он опередил в рейтинге уникумов даже Пушкина. Но, чтобы не быть на последнего похожим, мой босс всеми силами, иногда мне даже кажется, что делает он это специально, игнорирует русский язык. Из научной лексики он знает два термина: «коллапс» и «нанотехнологии». Однако так как он не понимает истинного значения ни того, ни другого, коллапсом он называет все, что мешает метрополитену, а нанотехнологиями всё, что сопутствует его процветанию. Как и у всякого, плохо разговаривающего и не умеющего находиться на публике человека, у босса Малахова есть любимое занятие – вести длительные совещания, играя при этом роль первой скрипки. Если ему возражают, он нервничает и опускается до оскорблений, если не выполняют его указаний, он теряет рассудок от гнева. Впрочем, я знаю ещё одну причину, по которой Леонид Матвеевич, могущественный патрон, теряет рассудок.

У меня есть дружок, он работает вторым пилотом на авиарейсе «Тернов-Токио». Весной этого года, за бутылкой доброго сакэ, привезенного в мою квартиру, он рассказал мне презабавную историю. Поскольку Малахова в лицо он не знал, а история ещё не успела выбраться за рамки информативной деятельности авиакомпании, фрэнд говорил мне, а я, уже насквозь пропитанный свежими офисными сплетнями, добавлял к ним красную нить истины.

– Этот придурок летел с какой-то молоденькой бабой, врать не буду, не знаю, кем она ему приходится, – рассказывал дружок. – Не исключено, что переводчицей с русского на русский, потому что он потом так заговорил, что мы его не поняли. Так вот, этот геар налакался и пошел открывать дверь. Я не знаю, зачем он хотел открыть дверь на высоте десять километров. Может, поссать, может, подышать, но ты же, ведь, знаешь, Брянцев, что ссать с такой высоты дело рисковое? В общем, дверь открыть ему не дали, тогда он принялся ломать кресла в салоне. Потом вдруг налетел на бортпроводника и стал его душить. Я так и не понял, чего ему хочется больше: поссать, сломать кресла или кого-нибудь убить. Словом, мои коллеги этого VIP-члена урезонили и усадили на место. Тут, понимаешь, модернизация концепции отношений идет, слово «пассажир» уже не модно, в ходу – «клиент», и ты вот скажи на милость, какого дьявола таких клиентов на борт пускают? Ему не в воздух, ему бы под землю...

Дружок не догадывался, насколько близок был к истине. Я уже знал о потасовке на борту, но до сего момента подтвердить эту новость не удавалось. Полузадушенный бортпроводник себя не обнаруживал, в связи с чем ходили слухи, что Малахов ему либо выплатил компенсацию за асфикцию, либо додушил. Как бы то ни было, мой босс наконец-то проявил себя во всей красе.

Две оставшиеся причины, которые всячески препятствуют мне ходить на совещания в добровольном порядке: Малахов + Малахов. От его манеры говорить можно не просто уснуть, а впасть в кому. Тексты речей ему составляет жена, не имеющая к метрополитену никакого отношения. Об этом мне шепнула секретарь Берта, когда ещё находилась со мной в близких отношениях. Потом она нашла того, кто рискнул стать её мужем и мы отдалились. Однако по старой привычке она нет-нет, да и сольет мне пару истин. Так вот, Берта-то мне и рассказала, как Малахов матом ругался на жену, которая в текст выступления на совещании по итогам 2007 года совершенно случайно втиснула несколько листов из своей папки. Жена моего босса держит салон красоты на улице Иванова, и время от времени выступает в высших тусовочных кругах светской львицей. То есть, знает кое-что о Миуччии Прада, пишет книги и научные пособия по йоге. В свое время она закончила культпросветучилище, ни к йоге, ни к беллетристике направление её кругозора не располагает, в общем, она как раз из тех, кто имеет право самовыражаться на страницах романов и рассуждать об индийской художественной гимнастике. Я тогда уснул, поэтому ничего не слышал, а вот некоторые из тех моих коллег, что были в сознании, услышав новое о метрополитене, как-то сразу оживились и включили диктофоны.

Картина была потрясающая: Малахов в белом мундире с золотым шитьем, в золотых же очках и до синевы выбритый, ну, прям как Устинов на международной книжной ярмарке со своим бестселлером «Обвиняется терроризм», стоял за трибуной и перед тысячей подчиненных читал с листа, как архиерей с перепоя:

– В кратчайшие сроки должна быть запущена в эксплуатацию станция метро «Звёздная» Петровской линии, которая будет иметь несколько пересадок. На Петровской линии будет также увеличено количество поездов. Если сейчас интервал поездов на этой ветке составляет 2 минуты, то в будущем он будет сокращен до полутора минут.

У него, как у того Малахова, который трясет исподнее на «Пусть трясут», на каждом листе не больше двух предложений. Поэтому он постоянно убирает листы один под другой.

Глухой кашель, глоток воды, новый лист:

– Для увеличения пассажироперевозок на Борисовской линии в девятом году будут увеличены составы поездов – до восьми вагонов. Это позволит увеличить вместимость поездов на 15 процентов. Также, за счет расширения площади вагонов старого типа будет увеличена на 12 процентов пропускная способность Мирно-Полосной линии. Всего на средства метрополитена в текущем году должно было быть закуплено дополнительно 80 вагонов.

Кашель, глоток воды, новый лист:

– Она дышала глубоко и прерывисто. Его огромный, пышущий жаром локомотив входил в жаждущий этого жара тоннель, не сбавляя хода. Машинист вгонял во влажную темноту весь подвижной состав без остатка, мчался, рискуя взорвать котлы, и когда в конце тоннеля показался свет, он почувствовал приближение конечной станции.

Кашель, глоток воды, новый лист:

– За последние 5 лет Тородской метрополитен освоил три типа новых поездов: поезда «Яуза», курсирующие на Андреевской линии, и поезда «Русич» 40-ой и 41-ой серий, курсирующие на Катуньской линии.

Глоток воды, кашель, новый лист:

– Боясь, что их увидят, Диана прикрыла покрытый золотистыми волосками холмик меж своих ног легким покрывалом и притянула Гая Ричи к себе. Оглядываясь на дверь, он скользнул рукой под покрывало и она, почувствовав пальцы скрипача на струнах своих, готовых вот-вот разорваться нервов, округлившимися от ужаса глазами посмотрела на открывающуюся дверь.

Аплодисменты, кашель, новый лист:

– Городской метрополитен станет абсолютно «прозрачным». Всё, что происходит в разных местах подземки, можно будет увидеть и услышать. Правительство страны поддержало мою идею создания мощного информационного пространства в Терновском метро, и оно выделило на обеспечение антитеррористической безопасности Терновского метрополитена из федерального бюджета почти два с половиной миллиарда рублей.

Аплодисменты.

Но сразу после совещания какая-то сука (мне только через месяц сказали, что это был Угрюмов, заместитель), сообщила боссу о некоторых нестыковках в выступлении. И деликатно так, ублюдок, подъехал. Мол, так-то все гладко, перманентно, актуально. Тематика опять же – железнодорожная. Тоннели, свет, сырость эта – сколько о ней говорилось уже, скольких за недогляд за подземными водами уволили, – словом, сюжет выступления динамичен и злободневен. В общем, всё понятно, все за. Единственное, на что хотел бы пролить свет находившийся в зале коллектив станции «Милорадовская», это кто такой Гай Ричи. И добропорядочный семьянин Малахов, проверив текст, закрывшись у себя в кабинете и не подпуская никого на пушечный выстрел, полчаса разговаривал с женой по телефону. Берта сказала, что самыми печатными из произнесенных им в трубку слов были «уёбище» и «пи-и... лохматая». Леонид Матвеевич никогда не одобрял то, что супруга пишет любовные романы. Он считал, что они выходят из-под её пера сыроватыми и некончеными. Через неделю практически весь штат станции «Милорадовской», от начальника до полотерки, был стерт из расписания. У заместителя Угрюмова последние несколько месяцев были расхождения с начальником станции, а если говорить откровенно, то в коридорах офиса уже в открытую поговаривали о том, что начальник критикует Угрюмова вне стен офиса. После выступления Малахова ситуация нормализовалась и офис перестало лихорадить.

Я пробрался в зал в тот момент, когда босс с трибуны говорил о финансировании. С критикой говорил, с легким нажимом. Голосом человека, который на эту тему мог вообще не говорить, поскольку ему точно известно, что финансирование все равно будет на должном уровне, а говорит только лишь за тем, чтобы обратить внимание на конкретные фамилии, мешающие процветанию метрополитена.

– Без постоянного и устойчивого финансирования строительства новых линий в Городской подземке наступит коллапс, – сообщал уже порядком очумевшему полку сотрудников Малахов. – В метро уже начались «пробки». Если положение не будет изменено, то уже через 5 лет в метро начнется коллапс, – я заметил, как при слове «коллапс» несколько сот людей приоткрыли веки, а потом снова прикрыли. – С 2000 года финансирование метрополитена идет по так называемому «остаточному принципу». Не выдерживаются даже заявленные соотношения 80:20, согласно которым 20% финансирования должен обеспечивать федеральный центр. Вот, возьмите, к примеру, Лондон и Париж... Брянцев, ты приехал?

Мне так хотелось сказать, что нет, я ещё не приехал, но разве его проведешь.

– Да, пять минут назад.

– Ну, и что там? Потом доложишь. Так вот, о Париже. Лондон находится с Городом в приблизительно равных условиях. Но в Городе метро перевозит 56% от общего объема городских пассажиров, а в Париже – от 20 до 25%. В Тернове один километр трассы подземки приходится на 35 тысяч жителей, в то время как в Лондоне – на 10 тысяч. Терновским правительством принята программа развития метрополитена до 2015 года. Она предполагает, что в этот период будут построены недостающие 80 километров линий метро. Таким образом, общая протяженность сети составит 340 километров. Однако реализация планов будет возможна только при условии постоянного и устойчивого финансирования. Брянцев, где мрамор?

– Дежурная украла.

– И это только первый шаг. Можно бы сделать и второй – принять решение о направлении дополнительных доходов государства в решение двух главных вопросов – развитие дорог России и метростроение. В настоящее время, наряду с программой строительства в Городе современных тоннелей, правительство Города реализует альтернативную программу создания системы пересадочных узлов. Суть ее в том, чтобы в таких узлах горожане могли оставить свои личные авто в паркингах и перейти в метро. А зачем она его украла?

– На дачу.

– Ты нашел мрамор? Моя идея о необходимости возврата финансирования на условиях 50 на 50, когда Федерация и субъект Федерации поровну делили бремя финансирования развития метро, поддержана Терновским правительством. Брянцев?

– Да.

– И где он? Я считаю, что если субъект федерации, в частности Тернов, выделяет на развитие метрополитена немалые суммы, то и Федерация должна выделить ответно такую же сумму. Куда она его припрятала?

– В подсобку вестибюля.

– Что органы? Мною разрабатывается план внедрения систем видеонаблюдения и средствах связи, которые заставят злоумышленников чувствовать себя дискомфортно практически в любом месте Терновского метро. Пока же порядок на станциях охраняет кинологический батальон с шестьюдесятью служебными собаками. В ближайшее время численность четвероногих помощников милиции будет доведена до 100. Обеспечение безопасности пассажиров в поездах столичного метро остается важнейшей проблемой всего коллектива, – сказал Малахов, и я привычно почувствовал, что тема закругляется. Безопасность босс всегда оставляет на потом, и к этому особенно никто не прислушивается, так как все уже умирают от непреодолимого желания вырваться из этого зала и выпить эспрессо. – На эти цели ежегодно выделяется порядка 250 миллионов рублей. Брянцев?

– Органы работают.

– Брянцев, зайди ко мне.

Это сказал Угрюмов Николай Евграфович, первый заместитель Малахова, по совместительству – его же зять.

ГЛАВА 00:00:04

Чтобы держать десяток проституток под контролем, нужна мамка. Для поддержания здоровой работы в администрации необходим управделами. Чтобы делать деньги на территории всей страны, нужна управляющая компания. А для полного контроля над метрополитеном обязателен Департамент. Я работаю в Департаменте, как уже говорилось, специалистом по охране культурного наследия. Сказано, конечно, громко, и даже в некотором смысле непонятно, ибо мне, к примеру, не совсем ясно, какое такое культурное наследие я охраняю. Есть ЮНЕСКО, у тех все по описи: храм Афродиты, могила Тимуджина (если найдут), шалаш Ленина и далее по списку. Культурным наследием чего является облеванная, загаженная подземка Тернова, мне неизвестно. Возможно, под наследием понимается столичная, но никак не наша подземка. И только подпираясь мыслью о том, что сею разумное, доброе и вечное, а если не сею, то хотя бы не даю уничтожить до конца уже взошедшее, я работаю и слежу за порядком. Моя строчка вписана в штатное расписание в раздел «Отдел по связям с общественностью». И должность непонятная, и приписка не менее странная.

Департамент Метрополитена – огромный, если не самый огромный из всех офисов Тернова. Двадцатидвухэтажное, стеклянное, торчащее будто фаллос здание Корпорации каждое утро к 8:00 всасывает полторы тысячи сотрудников со всех концов города. Для примера: это всего вдвое меньше, чем работало в Северной Башне ВТЦ до 11 сентября 2001 года. Мне иногда кажется, что если террористы решат парализовать жизнь в Тернове, то они направят Ту-154 именно в этот дом. Впрочем, хватит о неживом. Я все ждал возможность представиться и дать рассмотреть себя поближе, но не хотелось это делать в подземке. Зовут меня Евгением Брянцевым. Роста я высокого, в толпе приметен, единственным моим достоинством сотрудника метрополитена, первые два я исключаю как достоинства корпоративного служащего, является фотографическая память. Если меня хоть раз провезти в вагоне московского, харьковского или новосибирского метро, а потом зайти и прокатиться по второму кругу, я вам подробно перечислю, что изменилось за полчаса. Сколько плиток мрамора выпало, с какой скамейки какой платформы поднялся и ушел в стельку пьяный Доблестный Сотрудник Охраны, где появилась новая лужа мочи. Иногда я от своих паранормальных особенностей страдаю – их используют часто не по назначению. И делает это всяк кому не лень. Из начальников, разумеется. А также на правах хороших знакомых. Память – вещь дорогостоящая, многим не по карману, поэтому все хотят хоть немного ею воспользоваться если не дома, то хотя бы на работе и на халяву.

Кто-то может удивиться – на каком таком основании сам Малахов, делая доклад, который для него является таким же священным, каким для архимандрита является псалм, вдруг отрывался от текста и задавал вопросы человеку, которого и за человека-то не считает. То есть, в добровольном порядке прерывал ход своих гениальных мыслей. Поспешу разуверить всех, кто заподозрил, что я горячо любимый, внебрачный сын Малахова. Дело в том, что уже несколько раз я выручал босса из беды. Вырывал из лап опасности. Злопамятные люди, к коим в полном мере можно отнести и самого Леонида Матвеевича, помнят не только зло, но и добро. Другое дело, что потом, в случае необходимости, из сокровищницы своей памяти для служебного пользования они вынимают только нехорошее, впадая в беспамятство относительно хорошего.

Первый раз я спас босса на перроне только что открывшейся станции «Сосновый бор». Малахов с Нужковым под «Прощание славянки» разрезали ленточку, а потом направились с улицы вниз, увлекая за собой не меньше сотни присных из мэрии, департамента и столько же журналистов. Спустились на перрон, где Малахов показал Нужкову новые образцы вмурованных в мрамор доисторических животных, похвастался супер-освещением, познакомил со старейшей начальницей смены, которой тут же было присвоено звание «Заслуженного работника метро», объяснил (в пятидесятый раз, наверное – он делает это при открытии каждой новой станции) как работает контактный рельс, и даже продемонстрировал мэру лучший способ спастись, оказавшись случайно на путях. Он спустился вниз по лестнице и лег на спину между рельсов. В каске и костюме от Бриони. За мгновение до того, как он подался к лестнице, двое его телохранителей, нарушая все мыслимые правила безопасности, бодренько спрыгнули вниз и расстелили между рельсами совершенно случайно оказавшееся у них в руках одеяло. Малахов лег на него и оттуда, в наиглупейшей позе находясь перпендикулярно мэру, показывал и рассказывал. Нужков был в восторге. Президенты и мэры любят, когда подчиненное им руководство спускается из офисов на землю. Ниже Малахова опуститься было уже нельзя, в этом и была фишка. Нужков хотел было попробовать сам, но его не пустили. На хрена Нужкову тренироваться спасать свою жизнь в метро, я так и не понял, да и не это главное. Я больше думал о том, глядя на лежащего Малахова, что будет, если машинисты, уловив движение на краю платформы, лоханутся и подадут состав без команды. Страшная картина представала перед моими воспаленными глазами: тягловый вагон врезается в торчащий на полметра от рельсов живот руководителя подземки, который взлетает вверх, врезается в потолок и рикошетит на платформу... Черное море, кровавый гуляш: локомотив заехал на пляж. Но обошлось. Малахов поднялся, одеяло скрутили, начальник станции поднес рацию к устам и сказал: «Подавай».

И – началось...

– Что-то никто не едет, – улыбаясь, сказал Нужков.

– Волнуются сотрудники – мэра везем, – как-то неубедительно объяснил, и тоже улыбнулся Малахов. При этом губы его были такого же цвета, как и сырые котлеты.

Я стоял рядом, поэтому слышал каждое слово. Начальник станции, сверкнув обручальным кольцом, сказал в рацию: «Что там у вас за фуйня?». Мэр не слышал. Я – слышал. «Подавайте, иначе будете трамваи водить!».

Поезд не шел. Юмор заключался в том, что на перроне помимо первых персон находился десяток человек, которые, в отличие от первых, на самом деле ездят в подземке. И именно они совершенно не чувствовали никакой тревоги. Ха. Вы бы попробовали подождать поезд на синей ветке... Не идет, ну и мама с ним – придет, всё равно никуда не денется. Но все остальные находились почти в шоке: ни хера себе – две минуты уже прошли, а поезда всё нет. Это как если бы мэру сказали, что у подъезда ждет «мерин» с водителем. Мэр выходит – ни «мерина», ни водилы.

В общем, прошли ещё две минуты, мэр по-прежнему улыбался, но уже как-то неестественно. Как стюардесса, вспомнившая об отсутствии пакетов в сиденьях только после взлета. И тут я решил немного снять напряжение. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, стало жаль Малахова. Чувак и каску надел, и на земле валялся, и ленту резал – а тут нате, хрен в томате – подвели под монастырь, суки.

– Дело было в театре Вахтангова, – после этих моих слов мэр и все до единого вслед за ним с чувством нескрываемого изумления посмотрели на высокого молодого человека, выбравшегося из толпы. Этим молодым человеком был я. – Аналогичная ситуация произошла, господа, в театре Вахтангова. Давали «Анну Каренину» инсценировки Григория Горина в постановке Романа Виктюка. Играл звёздный коллектив, но спектакль вышел несколько длинноват. Пять часов для пришедшего отдохнуть – срок немалый. И вот, как раз на премьере, господа, где-то под конец третьего акта к плечу сидящего рядом Григория Горина наклоняется один из театралов и говорит: «Слушайте, однако я еще никогда в жизни так долго не ждал-таки поезда».

Мэр засмеялся. Убедившись, что это не нервное, секунды через четыре заржал его управделами. Поняв, что можно, оставшиеся стали хохотать, стараясь, чтобы выходило громче, чем у Нужкова. В принципе, я мог подобрать шутиху и попроще. Глядя в хохочущие лица я тоже смеялся и думал о том, что все они читали и «Муму», и «Анну Каренину», да только вряд ли помнят, в каком из романов Герасим свою собачку под паровоз бросил. Но мэр смеялся искренне. Уже в вагоне он похлопал меня по плечу и сказал Малахову: «Вот на таких парнях метро и держится». Сомнительно, факт. Но приятно. В офисе босс велел мне получить в бухгалтерии десять тысяч рублей, которые я благополучно пропил в кабаке, название которого не помню.

Второй раз дело было на станции «Вертковская», где Малахов показывал консулу Великобритании мозаичное панно. Проходил какой-то российско-английский форум, и их занесло в подземку. Не знаю, каким ветром, наверное, хвастались друг перед другом, в чьем метро больше насрано. Консул Её Величества вдруг остановился перед панно «Борьба за Советскую власть на Украине» и ляпнул что-то саркастическое. Как я понял, речь шла о том, что вот, мол, за что боролись, на то и напоролись. В переводе на украинский – вашим же салом вам же по мусалам. Закончив реплику, консул вдруг спросил Малахова через переводчика, кто этот военный на панно и чем он занимается. Все пришли в ужас. Спросить Малахова в метро, что означает то или иное – это значит родить вакуум. Поскольку я был взят как раз для улаживания подобных ситуаций, я быстро выбрался из-за спин папарацци и сказал на довольно сносном английском:

– Этот украинский красноармеец получил на ноутбук э-майл сообщение от Тимошенко, и теперь звонит Ющенко.

Консул ещё раз посмотрел на красноармейца, с удивлением обнаружил, что у бойца РККА, действительно, ноутбук и мобила, и задал мне самый тупой из всех вопросов, которые я когда-либо слышал:

– В то время в Украине уже были компьютеры?

– И роуминг, – подтвердил я. – Так-то у них все есть, у них только с газом проблемы.

Через два часа я входил в кабак, название которого не помню.

С тех пор начальство с ведома Малахова стало подергивать меня для решения пикантных местечковых проблем. Я от них не увертывался, чем, собственно, и жил. Интересно, для решения какой меня сейчас вызывает Угрюмов.

По дороге к первому заму я заглянул в отдел рекламы. Там уже пили кофе. Решение любой проблемы в отделах Департамента подземки начинается с кофе. Офисные служащие превращаются в дееспособный стафф1 только тогда, когда повысят артериальное давление.

В отделе начальница Ирина Анатольевна (третий брак, все по любви) распекала заместителя Надежду Антоновну (перспектива карьерного роста, замужем за сотрудником аппарата мэрии). С порога мне стало понятно, что кое-где в метро, оказывается (оказывается?) не работают мониторы. Эти экраны навешали для заманивания ездоков. Совершенно бесполезная трата бюджетных средств. Зачем кого-то заманивать в подземку, если это единственно быстрый способ оказаться в нужном месте? Идея разместить в переходах и в вагонах мониторы с рекламой метро такая же глупость, как по этим мониторам запустить рекламный ролик автомобиля «Ягуар». Кто из тех, кто спускается вниз, благодаря этой рекламе все-таки сломается и между «БМВ» и «Ягуаром» выберет последний?

Истинная причина давления И.А. на Н.А. мне хорошо известна. В последнее время Н.А. зачастила к Угрюмову, подолгу там задерживается, и первый зам уже дважды приходил в эйчар, чтобы задать один и тот же вопрос: «Что у нас там с должностями начальников отделов?» По всему ощущалось, что в планах руководства имеется пункт о повышении Н.А. в должности. Самым реальным и, на мой взгляд, разумным перемещением было бы уволить бесталанную И.А., и на её место назначить её заместителя. В последнее время движения Н.А. в кабинет Угрюмова стали носить регулярный характер, и потому И.А. быстро выстроила линию защиты. Самый верный способ казнить своего непосредственного босса, это начать его расхваливать перед его непосредственным боссом. Для казни зарвавшегося подчиненного используется другой метод, полярный по смыслу: чтобы лишить руководства желания двинуть протеже повыше – это изгадить этому протеже реноме. Чем, собственно, И.А. и занималась в последнее время.

– Брянцев, мы тут немножко заняты, – с перекошенным от недовольства лицом (три брака, и все по любви), отреагировала на мое появление И.А.

– Хорошо, я могу подождать. Сейчас позвоню Угрюмову, что задерживаюсь.

Это меняет дело.

– Что там у тебя?

Мне нравится, когда женщины меня понимают.

– Ирина Анатольевна, в переходах станции «Розановская» я обнаружил стены, обклеенные политической рекламой, как обоями. На плакатах какой-то медведь-шатун ловит глюки на фоне трехцветного неба. На небе написано: «С нами Путин».

– И что?

– То есть, вы хотите сказать, что это вас не касается?

– Брянцев, – поморщилась И.А., – вам что, заняться больше нечем?

– Почему, есть чем. У меня работы навалом.

– Так займитесь ею.

– Ею я и занят. Партийные расклейщики мажут семидесятилетний мрамор сапожным клеем, отчего тот приходит в негодность. За присутствие рекламы в переходах и на станциях, равно как и за необходимость отсутствия оной отвечает ваш отдел. Вам известно, что территория подземки свободна от политической рекламы, и за её уничтожение отвечаете лично вы.

– Как вы надоели со своим мрамором... Вообще-то, контроль за политическими плакатами у нас осуществляет Надежда Антоновна.

– Я?!!

Я бы тоже так удивился, если бы впервые в жизни узнал, что отвечаю за то, что не прописано в моей должностной инструкции.

Взявшись за ручку двери, я добавил:

– Кстати, ваш отдел удаляет листовки и предвыборную агитацию варварским способом. В переходах суетятся какие-то молодые люди со взглядами термитов. У них в руках шпатели и посуда с кислотой. Мрамор – это мел. Налейте на мел кислоту, что будет?

– Господи, Брянцев, вы слышите себя?! Какой мел?! О чём вы, вообще?!

Я её понимаю. Они тут миллионные вопросы решают, а я со своим мелом.

Теперь можно идти к Угрюмову. Скоро в Терновском метро не будет мрамора. Останутся обожженные, истертые стены, а на них будут красоваться глянцевые лики спасителей России.

Первый зам принял меня в своем шикарном кабинете, роскоши которого я не перестаю удивляться. Весь кабинет завешан какими-то дикими харями. Угрюмов коллекционирует маски. Однажды он привез из Кении очередную рожу, после чего с ним стали случаться симпато-адреналовые кризы. Он пригласил экстрасенса, тот указал на маску бога плодородия, и сказал, что ей здесь не место. Угрюмов перестал наседать на коньяк, маску убрал, и кризы прекратились.

– Женя, – когда меня хотят послать в самое дерьмовое место Терновского метрополитена, меня обычно называют по имени, – Женя, Леонид Матвеевич попросил передать тебе одну его просьбу.

– Господи, – смущенно улыбаюсь я, вспоминая только что случившийся разговор, – мне бы что попроще... Я же человек не слишком сообразительный.

Два-ноль в мою пользу. Во-первых, я только что заверил Угрюмова, что все боссы для меня люди умные, а, во-вторых, я заявил о себе как о человечке недалеком.

Тупица тот, кто поступает наоборот.

Если хочешь, чтобы о тебе думали как об умном человеке, говори о себе всегда как о глупце. Выдавай за недостатки свои достоинства изо всех сил. В офисе, в те редкие случаи, когда я приезжаю в Департамент, я всегда говорю о том, что стал по утрам плохо выглядеть и что память уже не та. При этом для всех очевидно, что именно по утрам я выгляжу намного лучше, чем секс-символы Департамента, и что мелочи не забываю даже по истечении долгого срока. На этом фоне незаметны мои недостатки, а разве не этого добивается любой, кто ходит в офис по утрам, и считает, что поступает мудро?

И сейчас я только что убедил Угрюмова, что он движется в верном направлении. Но вот это – «Леонид Матвеевич просил передать...»

Когда при этом упоминается ещё и имя босса, значит, дело совсем плохо. Угрюмов может послать меня лично, но задание носит, видимо, такой ужасный характер, что нужно сослаться на Малахова. Ты-де, пойми, Женя, это не я тебя мордой в грязь окунуть собираюсь, это Малахов.

Я усаживаюсь поудобнее и принимаю чашку горячего кофе. Пью и слушаю. Этого человека нельзя не слушать, Угрюмов – невероятно интересная личность. Начнем с того, что он очень хочет быть норвежцем. В разговоре он нет-нет, да и вставит словечко о том, что в жилах его течет кровь земляков Амундсена и Нансена. Угрюмов очень любит биатлон и болеет за норвежцев. «Ничего не поделаешь, – говорит он и разводит руки как от невыносимой муки. – Кровь, её не обманешь». На работу приходит с сияющей улыбкой на лице и с порога устраивает перфоманс: «Слышали, наш Бьёрндален!.. (Бергер, Ханевольд и т.д.)». Угрюмов всем говорит, что норвежец. Он даже родных своих пытается в этом убедить. Но те ему не верят. Особенно родители. Маниакальная страсть Угрюмова к варяжской крови известна всем, и некоторые, действительно, верят, что первый зам начальника Городского метрополитена норвежец. Я знаю одного, кто говорил, что русский, а в 89-ом вдруг признался, что немец. И так убедил в этом окружающих, что его едва впустили в СССР обратно, в 90-ом, когда он ездил в объединенную Германию искать свои корни. Но тот был уверен, что немец. Интереса ради я попросил своего дружка связаться с его дружком, который работает в Центральном городском архиве. И что вы думаете? Ближайший не русский потомок Угрюмова во времена покорения Сибири Ермаком был удмуртом. Таким образом, если бы первый зам утверждал, что является коренным жителем Города, он был бы к Норвегии намного ближе. Узнав, что я почти полтора года прожил в США, этот комик стал относиться ко мне с видимым уважением. Дело в том, что я владею английским свободно, а он, норвежец, по-норвежски знает всего два слова, и то матершинных, кажется. О состоянии Угрюмова ходят легенды. На какие шиши им прикуплены двухкомнатная в Каннах, стоимостью в 1 миллион евро, дом на берегу Терновки и пятикомнатная квартира на Иванова, решительно непонятно. При его зарплате в 150 тысяч рублей копить хотя бы на один из этих объектов недвижимости ему пришлось бы лет тридцать.

– Женя, как бы ты поступил с человеком, который тебя предал?

– Перестал бы с ним общаться.

Ответ, кажется, ожидался другой. Сейчас Угрюмов окошмарит ситуацию по-новому.

– А если бы он собирался погубить твою жизнь?

– Николай Евграфович, вы же знаете, что я не откажусь ни от какого задания. Если откажусь, меня уволят. Может, есть смысл сразу, так сказать... к делу?

Он и бровью не повел. Железный тип.

– Ну, почему ты так сразу – уволят... Задание деликатное, тонкое... Мы можем рассчитывать только на своего человека. Ты можешь отказаться, если чувствуешь, что оно тебе не по плечу. Хотя, на мой взгляд, оно плёвое. Дело лишь в преданности компании, а тебе её не занимать.

Я пью кофе и киваю. Больше всего в кабинете Угрюмова мне нравится портрет Президента Путина. Он за спиной первого зама, и изредка меня охватывает ощущение, что я разговариваю не с Угрюмовым. Но маски и Путин – это не все великолепие кабинета. Напротив масок висят две иконы. Новописцев работа, конечно, но сам факт... Николай Евграфович питает дружеское расположение к Николаю-чудотворцу и Николаю Второму – невинно убиенному, канонизированному РПЦ. Вот так он и живет, между ангелов-тёзок и демонов, держа за спиной оберег от тех и других.

В углу кабинета, слева от стола – мощная вытяжка. С тех пор как Угрюмов бросил курить, его обоняние достигло такого совершенного состояния, что он, как служебно-розыскная собака, стал за версту чувствовать запахи, которые обычный человек не унюхает в упор. Я уверен в том, что у первого зама ароматофобия. Его пугает все, что не им пахнет.

– В Департаменте завелся предатель. Мерзавец, – он смахивает со стола невидимые мне крошки и сверкает очками. Мне кажется, он на самом деле ненавидит мерзавца, о котором говорит. В любом офисе ненавидеть искренне и гнать картину ненависти – это две большие разницы, как говорят у них в Одессе. – Он собирает факты, фальсифицирует их и готовит к передаче...

– Куда? – спрашиваю я, потому что Угрюмова нужно брать теплым. Через пять минут он пожалеет, что так построил фразу.

– Не в прокуратуру, Женя. В зарубежные СМИ! И кто там, позвольте вас спросить, будет сверять эти факты с действительностью?.. – он смотрит на меня таким взглядом, словно я обязан сейчас хлопнуть себя ладонью по лбу и воскликнуть: «Да, конечно, как я сразу не сообразил!». – Поймите, Женя, мы живем в сложное время. Они только и ждут момента, чтобы облить нас грязью...

– Они?

Угрюмов раздражен. Я наседаю, он не успевает меня грузить. Они – это, видимо, мировая общественность. Только так можно понять. Я решаю помочь боссу № 2.

– Николай Евграфович, значит, вы говорите, что в нашем Департаменте, то есть, в этом офисе, завелся предатель. Он собирает и искажает факты, которые собирается передать зарубежным средствам массовой информации с целью опорочить наше... метро?

Вопрос выглядит настолько идиотически, что перекрыть его по удельному весу идиотизма может только предлагаемая мне концепция деятельности предателя. Я звякнул блюдцем о дно чашечки. И то и другое привезены из Китая – там хорошие люди. А вот кому-то на Западе позарез понадобилось дискредитировать Терновскую подземку.

– Метро, метро... – закурив, Угрюмов начал крестный ход по кабинету. Площадь позволяла. Кроме того, всем было известно, что первый зам страдает геммороем, поэтому сидеть долго не может. – Клевета, Женя, полбеды. На нас и не такое лили. Но вот... Ты же взрослый человек. Ты должен понимать, что произойдет под Новый год?.. Ну, резко, конечно, преемника не назначат, повторная шутка – глупая шутка... Но вот под самые выборы чернухи плеснуть за рубеж...

– Что, на выборы Президента Российской Федерации могут повлиять статьи о Терновском метрополитене? И выборы, вообще-то, в марте. Я не понял.

– Женя, все гораздо сложнее. – И Угрюмов загибает конец у палки до неприличия лихо: – Это вопрос уже не корпоративной, а государственной важности.

Вот, черт...

– Давайте определяться, – я поставил прибор на стол. – Если это дело, как вы говорите, и как я понял, государственной важности, тогда почему им занимается не «важняк» Генпрокуратуры, не МУР, не ФСБ, а специалист по культурному наследию с зарплатой в две тысячи долларов?

– Вот! – он так посмотрел на меня и затряс пальцем, что в первое мгновение мне показалось, что я, действительно, подсказал ему для себя верный ответ. – Вот мы и добрались до сути дела!

– Неужели?

– Всё так, – Угрюмов допил кофе и поставил чашку мимо блюдца. Потом подумал и поставил на блюдце. – Вам известно выражение – «мусор в избе»?

– Участковый на обходе частного сектора?

– Переста-а-аньте, – устало пропел Угрюмов. – Есть сор. Накопилось его порядочно. Преимущественно это клевета. Её собираются вынести и растиражировать. Всё вы понимаете... Что же касается почему вы, а не прокуратура... – он вынул из кармана жестяную, похожую на шайбу коробку монпасье и сунул в рот несколько катышков. Николай Евграфович Угрюмов бросил курить, публично обосновав это тем, что с сигаретой в руке мужчина выглядит немодно. Мне кажется, если бы он хоть раз со стороны увидел, как выглядит с коробкой леденцов в руке, непременно бы закурил снова. – Видите ли, Евгений, мы бы не хотели, чтобы дело зашло так далеко.

Я сторонник чёткого изложения мыслей. В этом свете больше всего мне понравилась фраза «преимущественно это клевета». Таким образом следует понимать, что часть информации, что собирает какой-то шустрый паренек, всё-таки не клевета. Ну, да ладно, уточним детали...

– То есть, то, что я сейчас слышал – преемник, выборы, политическая ситуация – это ни при чем? Просто нужно поймать крысу?

– Это на первый взгляд кажется, что ни при чем! – по-мхатовски вскричал Угрюмов, ни разу не побывав во МХАТе. Леденец из его рта едва не выпрыгнул. Первый зам поймал его губой и снова отправил в рот. – А потом – ого! (леденец вылетел) – он расправил руки, как крылья, – еще как при чем будет! С этого все и начинается.

Люблю людей, отлично владеющих русским языком. Что именно должно начаться, и с чего «этого» – совершенно непонятно.

– Леонид Матвеевич сказал, что если вам удастся нейтрализовать негодяя, вам будет выдана премия в размере пяти тысяч долларов.

Я едва не присвистнул. Что же это за негодяй такой?!

– Он в нашем офисе?

– Кто? Леонид Матвеевич?

– Нет, негодяй.

– Да только вряд ли вы его знаете.

Я подумал. Они хотят от меня рвения и преданности, не давая при этом возможности вникнуть в суть проблемы. С другой стороны, пять тысяч долларов... И. потом, офисных крыс я сам не люблю...

– Хорошо, в чем суть?

Угрюмов заметно воодушевился.

– Есть человек, собирающий информацию. Он связан с западными изданиями. Сейчас, знаете, много таких типов – я о представителях этих изданий – по Тернову шляется. Очередная сенсация на русскую тему дорогого стоит. А лучший способ сотворить сенсацию, это взять от объекта все лучшее и трансформировать в худшее. Промахи есть везде, но это промахи, Женя, просто промахи! Работы без промахов не бывает. Знаете, сколько да Винчи уничтожил парашютов, прежде чем сделал тот, с каким его очередной ученик не разбился?

– Нет, – я, действительно, не знал, сколько. Более того, до сих пор я был уверен в том, что да Винчи парашют не изобретал, он лишь намекнул о возможности его создания.

– Семьсот двадцать четыре парашюта!

– Семьсот двадцать четыре ученика?

– Но стоит только эти промахи обозначить, как концепцию работы, так сразу в корне меняется ситуация, – Угрюмов взял очки со стола и постучал ими о малахитовый прибор. Он хочет меня закодировать, как шаман майя. Но хер-то там. Не выйдет!

Кстати, где-то я уже видел камень такого рисунка... Нет, определенно видел...

– Этот человек продажен. Он опасен, – неправильно понимая мой остекленевший взгляд, говорил Угрюмов, в слова которого я не вслушивался. – Но нам нужно его остановить прежде, чем он передаст уже собранный материал.

Я поднял недоуменный взгляд.

– Уже собранный? Служба внутренней безопасности вела этого человека и позволяла собирать материал?

– Да, – не понял он меня, как я и надеялся.

– Тогда почему бы не дать премию сотрудникам службы безопасности, которые сидят, как я понимаю, у него на хвосте? Почему я?

Возвращаемся к началу.

Ручка в пальцах Угрюмова закрутилась, как пропеллер. Когда он успел поменять её на очки, я не заметил. Мне кажется, что у меня есть что-то, чего нет ни у одного сотрудника СБ. И Угрюмову (Малахову) очень бы хотелось, чтобы я взялся за дело немедленно. Страннее всего то, что передо мной ставят задачу ценою в пять штук баксов (это для меня – пять, для них-то ещё нуля три приписать нужно), не особенно-то посвящая в курс дела. Это всегда выглядит некрасиво. Обычно так делают, когда хотят подставить. Но меня-то им, двум монстрам подземелья, зачем подставлять? – меня можно просто уволить.

– Это каким-то образом связано с культнаследием? – пытаюсь я играть в игру с «Авторадио» с подсказками.

– Нет.

– Тогда как это связано со мной?

– Никак. Но вы единственный, кто знает метро изнутри и умеет держать язык за зубами?

Я вяло поморгал.

– При чем здесь метро изнутри?..

– При том, что этот мерзавец хранит свои бумажки где-то там! – Угрюмов посмотрел на очки и посмотрел на меня взглядом другого человека. Человека, который перестал гнать дуру. – Там, куда не имеет доступ ни один из наших сотрудников.

– Но почему вы решили, что я имею туда доступ?

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Значит, были причины так решить.

Я выдерживал взгляд, и мне было неприятно. Неужели все эти годы они присматривались ко мне постоянно? Проникновение в подземные строения подземки Тернова без соответствующего разрешения строжайше запрещены. Я проникал регулярно, начиная с первого дня работы. Значит, они все это время наблюдали за тем, как я рыщу в подземелье в свободное от сохранения культурного наследия время?

Скверно.

– Мы поняли друг друга? – спросил Угрюмов.

– Да.

– Теперь спрашивайте обо всем, что вас интересует.

Меня посадили на кукан. Если я откажусь, меня уволят за несоблюдение правил техники безопасности, за нарушение внутренних инструкций, а то ещё и обвинят в проникновении в тоннели сточных вод. За что угодно. Уволив, снабдят такими рекомендациями, что следующее мое место работы будет гастроном, а должность – грузчик. При этом заведующая ещё поглумится – брать прокаженного или нет.

– Как его зовут?

– Максимов. Роман Максимов. Он из отдела статистики.

На этот раз я не выдержал и присвистнул уже вслух.

– Да, да, вы правильно мыслите. Лучшего места для сбора информации нужного толка просто не найти.

Отдел статистики, пятнадцатый этаж офиса. Я не знаю в этом отделе ни одного человека. Просто не было необходимости с ними сталкиваться по службе.

– Он уволен?

Лицо Угрюмова осветилось недоуменной улыбкой.

– Женя... Как мы его можем уволить, если он до сих пор нами не взят? Вам кажется возможным уволить человека, чтобы развязать ему руки и дать возможность воспользоваться тем материалом, который у него уже имеется? Нет, Евгений. Он здесь. И будет здесь. И вам с ним общаться нужно именно в офисе. Пусть роет. Ройте и вы.

Я поиграл ключом от кабинета и выронил его. Поднял, пристегнул к связке и посмотрел на Угрюмова.

– Откуда вам известно, что краденый материал он прячет в подземке?

– Он там частый гость.

– В подземке частый гость любой терновец. Из этого следует, что пять миллионов человек что-то прячут в темных углах метро?

– Евгений, перестаньте выглядеть глупее, чем есть. Вы же понимаете, что каждый его шаг в офисе под прицелом... – лицо Угрюмова поскучнело. – Если уж вам хочется поговорить глупо, давайте, я буду вам оппонировать. Давайте... Не любой горожанин уходит за перрон и идет по служебным переходам до тех пор, пока его держат в прицеле камеры. А потом он исчезает. Вскоре объявляется в офисе.

– Может, это самый короткий путь до офиса, о котором знают только диггеры, да он?

Угрюмов поковырялся пальцем во рту и что-то нашел. Судя по размерам его норвежских зубов, щепку. Бросил в урну, сплюнул туда же и посмотрел на меня, как на покойника.

– Кажется, я говорил вам, что вы в любой момент можете отказаться? Нет?.. Почему бы вам не сделать это сейчас?

Одно из главных правил толкового менеджера – принимай предложение с первого раза, не заставляй себя упрашивать.

Второй раз могут не предложить, и дело не в конкретном случае. Второй раз тебе могут уже вообще ничего не предложить.

Дважды даёт тот, кто даёт быстро. Не нужно тестировать босса на щедрость. Неважно, можешь ты сделать дело, или нет. Не нужно выглядеть резонером – их в офисе ненавидят. Просто скажи: «Конечно, сделаем, никаких проблем». Дело в самом предложении. Когда топ предлагает тебе дельце, не совсем отчетливо прописанное в твоей должностной инструкции, это означает, что он видит в тебе делового партнера и неиспользованный потенциал. Не нужно уверять босса в обратном.

«Бизнес» и «корпорация» – понятия не русские. Поэтому русские традиции, как то: троекратный отказ от предложения сватов, троекратный отказ от палицы казачьего атамана, – здесь не работают. Вас просто не поймут. Куда лучше сначала согласиться, а уже потом слепить отказ, придраться к которому формально просто невозможно. Этим вы гарантируете обращение босса к вам повторно, и кто знает, не окажется ли это повторное предложение дорогой в светлое будущее.

– Я высказал глупое предположение, простите.

– Вы можете меня сразу предупредить, какие ещё предположения вы намерены высказать. У нас нет времени для полноценной дискуссии, поэтому, чтобы сократить алгоритм нашей беседы...

– Нет-нет, я возьму нахала. Просто я вступил в неискренний спор, пытаясь выяснить некоторые подробности. Это такой лингвистический прием.

– Не слышал о таком.

– С чего мне начать?

Он встал и прошелся вдоль стен с масками. Остановился у портрета и долго смотрел в искусно выписанное лицо. Он явно отводит удар от своего босса. Угрюмов, заместитель начальника Департамента, пытается сейчас реализовать в жизнь один из постулатов менеджмента: Не в том дело, решите вы задачу или нет, а в том, на кого возложите ответственность. Совсем недавно ответственность возложили на него. Теперь он, стоя у портрета Президента, пытается одурачить меня приемом из набора ПБОЮЛ. Заодно и уводит в тень тестя, возложившего на него ответственность. Сейчас я должен поверить, что меня просит впрячься в дело изображенный на полотне человек.

Не поворачиваясь, давая мне тем самым, вероятно, понять, что я его обидел, ответил:

– Сами сообразите. Сегодня в пятнадцать ноль-ноль в ресторане «Иван Грозный» начинается вечеринка по случаю годовщины образования Департамента. Там вы с ним встретитесь. Можете приступать.

Я качнул головой и, хотя Угрюмов этого и не видел, он помягчел.

– Это хорошо, что мы там встретимся... Но есть проблема.

– Что опять? – люди, подобные Угрюмову, не любят, когда после пяти минут их огнедышащей речи у слушателей возникают проблемы.

– Из всех сотрудников офиса, которых я не знаю, Романа Максимова я не знаю больше всего. Поскольку я ни разу его не видел, а народу будет около пяти сотен, как вы себе представляете эту встречу? Мне что, ходить по залу и спрашивать, как выглядит Максимов, в конце концов получить ответ: «Это я – Максимов», и предложить тост за случайное знакомство?

По тому, как замерли его плечи, я понял одну важную вещь: Малахов и зять находятся в цейтноте. У них горит под ногами земля, и эта наша с Угрюмовым встреча – результат быстрой договоренности начальника Департамента с первым замом. Детали не обдумывались. Просто Малахов позвонил или вызвал его к себе и приказал снять тему с повестки дня. Не долго думая, Угрюмов вызвал меня. И сейчас инструменты для моей работы вытачиваются прямо в кабинете первого зама. Он как-то не подумал о том, как мне войти в контакт с Максимовым, если мы с последним знаем друг друга не больше, чем случайные попутчики в вагоне.

– Мне нравится, что вы уже включились, – похвалил Угрюмов, пряча за моим очевидным вопросом свой не менее очевидный промах. – Сделаем так... Вы мою секретаршу знаете? Ну, Берту Сошникову?

Кто же не знает эту Берту?

– Так вот, следите за ней. В первые же минуты вечеринки она обольет пиджак Максимова шампанским. Вот, кого она обольет, тот и Максимов.

Ему бы Фрадкова в СВР замещать, а не начальника метро.

– У меня другое предложение. Давайте, в первые же минуты вечеринки Наденька принесет из кухни котел с жюльеном и наденет его на голову Максимова. Кстати, она сама-то Максимова хорошо знает?

Угрюмов поиграл желваками и по-наркомовски коротко осведомился:

– Чем не подошел вариант с шампанским?

Я не выдержал и вынул пачку сигарет. Угрюмов кивнул – можно. Обычно он отчитывает прямо на лестничной площадке офиса всех, кто курит. Сам он завязал год назад и тут же превратился в Минздрав со звериным лицом. Самые страстные борцы с алкоголем и табаком появляются как раз из бывших алкоголиков и едва не прикончивших себя никотином куряк. Закурить в его кабинете представляется из ряда фантастических предположений. Но у нас с ним интимные отношения. Если что-то противоречит твоим нравственным устоям, но очень хочется, то нравственные устои можно подредактировать.

– Николай Евграфович, я не знаю, как Максимов относится к правилам корпоративной этики. Что же касается, к примеру, меня, то после того как я буду облит криворукой секретаршей, мне останется только покинуть вечеринку. Ходить в пиджаке с пятном на груди и рождать вокруг себя предположения о том, как человек может обмочить себя в туалете во время приступа возбуждения, я бы не решился. А находиться на корпоративной вечеринке в рубахе ещё хуже, поскольку мужик без пиджака в ресторане выглядит как половой.

Угрюмов надул щеки и посмотрел на меня крайне неодобрительно. Боссам не нравится, когда их решение подвергается обструкции. Но мне сейчас на корпоративные тонкости наплевать. Мне дают какое-то необычное задание, и мне не хотелось бы выглядеть полным идиотом с самого начала.

– Вас устроит, если Берта завяжет с ним долгий разговор?

– А Максимов будет с Бертой долго говорить? Ни один нормальный человек больше десяти секунд общения с этой дурой не выдержит.

– Ваши капризы меня замучили, Брянцев, – признался Угрюмов.

Я потер пальцами лоб.

– Если все-таки это должна быть непременно Берта, то не могла бы она, подойдя к Максимову, попросить расстегнуть...

Угрюмов, смотрящий в стол, поднял глаза.

– ...браслет на руке? Он ей мешает, а замок заело.

– Я ей передам.

Я одобрительно улыбнулся. За моей улыбкой хороводили демоны. Сам того не ведая, Угрюмов раскрыл передо мной ещё один секрет. Дело имеет настолько яркую государственную окраску, что единственный, кому они могут довериться, это истеричке Берте Сошниковой. В голове её вакуум, и спроси её на следующий после вечеринки день, что ей было велено сделать, она вряд ли вспомнит. Я вставил в разговор фразу «если все-таки это должна быть непременно...» и Угрюмов повелся, как телок. Ему прямым текстом заявляют, что не хотелось бы подключать к делу дуру, однако если для дела необходима именно дура, то есть, Сошникова, которая на настенном постере-календаре с Гарри Поттером в приемной отмечает маркером дни месячных, то я согласен. И Угрюмов своим ответом мне дал понять совершенно ясно: «Брянцев, вот ты говоришь, прокуратура, ФСБ... А тут такое дело, что никого кроме Сошниковой мы тебе в напарники дать не можем. Потому что нам нужно, чтобы никто – ни один человек – об угрозе государственной целостности не узнал. Только ты и Сошникова».

– Скажите, Брянцев, мы можем рассчитывать на вашу порядочность?

– Безусловно.

И даже после этого он не позволил мне выйти.

– Брянцев, что вы думаете о нашем метро?

– Это лучшее метро в мире. И самое длинное. Есть, конечно, промахи, но у кого их не бывает. Знаете, сколько холстов пустил под нож Малевич, прежде чем у него вышел «Чёрный квадрат»?

Угрюмов покачался с пятки на носок.

– Я был в парижской подземке...

– В парижской подземке? – поморщился я, силясь понять, не связан ли каким-то образом Париж с моим заданием. Иначе зачем было об этом упоминать в самый ответственный момент – в конце разговора?

– В парижской!

– Это, в смысле, в Париже?

– Да, да, в Париже! – досадуя на мое тупоумие, отчего-то разошелся Угрюмов. – Это там, где Артур и минипуты, Эйфелева башня и улицы красных фонарей!

Кажется, он перечислил всё, что знал о Франции.

– Так вот, хуже метро я не видел! Дерьмо, а не метро. Пародия. Почему о нем никто не собирает сплетен?

– Потому, вероятно, что там выборы президента уже состоялись.

Он посмотрел на меня, желая понять, идиота он привлек к делу, или, напротив, не выйдет ли такое привлечение ему дороже – я читал это в его напряженных зрачках.

Я вышел из его кабинета, поглаживая рукав пиджака. Находясь в смятении, я не знал, куда девать руки. Весь разговор от первого слова до последнего показался мне странным, чтобы не сказать – очень странным.

Нащупав в кармане трубку, я набираю номер и невольно улыбаюсь. Всё-таки метро доставляет мне больше приятных минут, чем негатива.

– Алло?

– Здравствуйте, я хотел бы поговорить с Никой.

– С кем?.. – недоуменно переспрашивает она.

– С Никой. Если её нет, меня вполне устроит Вера.

– Вы ошиблись...

– Простите, видимо произошло недоразумение. Недавно в метро одна девушка дала мне номер телефона...

– Это ты? – Вероника смеётся. – Всё шутишь? – и, не давая мне возможности сказать очередную глупость, почти кричит: – Ты представляешь?! Нет, ты подумай только! Я настолько была ошарашена, что забыла спросить твое имя!.. Я чувствую себя идиоткой! Как зовут тебя, король подземных дорог?

– Евгением. Если будешь звонить, спрашивай или Еву, или Гену. Кто-то да ответит.

– А скажи мне, Ева-Гена, мы сегодня встретимся?

– Вряд ли. Мой босс загрузил меня работой, и я сомневаюсь, что вечером у меня будет время даже позвонить тебе. Поэтому звоню сейчас. Не возражаешь, если мы перенесем встречу на завтра?

– Нет, конечно, – с деланным безразличием в голосе произносит она. – Я буду ждать завтра. Но, ведь, ты ещё позвонишь?

– Конечно. Тогда до встречи, девушка со скрипкой?

– Женя... я что хотела спросить, пока ты ещё не погрузился в труд... Ты вспоминал меня?

Я улыбнулся. Она не видит этого, а жаль. В этой улыбке – теплота.

– Раза три.

– А ты у меня из головы не выходишь. Глупо, правда? Я, ведь, даже имени твоего не знала...

Говорить такие слова, все равно что выписывать чек при пустующем банковском счете. Но всё равно волнует.

– Я не знаю, глупо ли это говорить, но слушать это приятно.

– Буду ждать звонка...

1 Стафф – персонал (с англ.)