Поезжай за кольцевую

Набухшее больной жарой лето никак не могло дозреть, упасть в осень. На календаре середина сентября, но по ночам еще в июле измучившая жара, которую не сбивают короткие злые дожди.

По ночам в небе бродят красные молчаливые зарницы.

После каждой я замираю и жду грома, но его нет.

Там, вдалеке, где над ломкими желто-зелеными мазками лесопарка поднимается серый, скользкий, как ведьмино варево, туман проплывает гигантская, заслоняющая огни дальних районов, туша левиафана. Он всегда двигается в одном направлении, слева направо, и это сводит с ума.

Твари, живущие на его спине, кричат тоскливо, как зимние ночные поезда.

В комнате, которую я закрыл две недели назад, тихое шевеление. Я все еще прислушиваюсь, не услышу ли голоса оттуда.

Все так же тихо.

Видно, голоса им теперь не нужны. Они сидят неподвижно друг против друга, глядя друг другу в глаза. Между ними паутина серо-прозрачных трубок, трубки потолще уходят вверх и растворяются в потолке.

Я долго пытался растормошить их, докричаться, я плакал и раскачивал их, но они все так же сидят и смотрят друг другу в глаза.

Потом я заметил, что голова Ольги склоняется все ближе к лицу сына.

И запер дверь в комнату.

Конечно, я пробовал узнать, куда тянутся нити, но ничего не добился. Дом неожиданно быстро заплело, этого никто не ждал, ведь думаешь, что такое может произойти где угодно, только не в твоей “панельке”. Большинство соседей даже не пробовали переехать.

Теперь я слышу за закрытыми дверями тихие шорохи. Двери всегда закрыты.

Выворачивающий нутро крик удаляется, стихает.

Я иду в комнату, ложусь в постель и лежу, глядя в темноту.

____***____

Неважно.

Лёшка давно носился с этой идеей - раз твари пришли сюда и здесь, у нас, заскакало время, поломалось что-то в самой основе мира, то есть где-то и проход в другой мир. Лёшка почему-то был непоколебимо уверен, что мир этот правильныйи чистый. Так он и говорил, глядя на меня блестящими от жара глазами, и сам он был болезненно жаркий и потный, смахивал рукавом линялой рубашки капли со лба и говорил.

Он пришел ко мне ночью и сказал, что нашел следы прохода.

Он разложил на столе фотокопии старых, прошлого века еще газет, вырезки из журнальчиков, где пишут про экстрасенсов и излечение от всех болезней, непонятные листки со штампами и неразборчивыми подписями. И - нарисованную им от руки схему метро. Все это он двигал, перекладывал выгнутые прямоугольники фотокопий, и все шептал и шептал, пока у меня не закружилась голова, а бредовый калейдоскоп вдруг сложился в странную, но логичную картину.

Лёшка ездил в метро целыми сутками. Он рассказывал про вагоны, полные колышущейся серой массы, из которой рождались безликие тела, идущие из поезда в поезд- безмозгло целеустремленные, ищущие непонятное. Про уходящие под немыслимыми углами платформы чёрных станций, мимо которых пролетают, перебирая членистыми крепкими лапами щёлкающие жвалами поезда-перерожденцы.

Он прятался за колоннами и оставался в метро на ночь, следил за ночной жизнью пустых станций, видел, как лопаются колонны и выпускают на платформы невероятной красоты женщин с жестокими пустыми лицами.

Я думал, что он, наконец, сошел с ума, но его палец упорно прочерчивал маршрут через город и упирался в красный кружок на самой окраине. Там не было станций - ветку в эти края все собирались построить, да никак не могли дотянуть.

Но он уверял, что станция была.

Что это - проход.

___***___

Радио на кухне привычно похрипывало - передавали сводку стабильных участков и прогнозы Инфильтрации по районам.

Что-то во мне щёлкнуло, переключилось, и мир стал неважным. Я ничего не могу сделать с тем, что он решил сходить с ума еще в прошлом веке, но и жить здесь - зачем?

Зачем мне быть в мире, где есть шорохи в запертой комнате? Шорохи, от которых я хочу кричать, я не хочу знать, что может быть за этой дверью, но постоянно представляю себе это….

Мир, в котором железо прорастает сквозь человеческую плоть, а из спин высовывают юркие головки любопытные черви-питомцы? Кто их назвал питомцами? Почему?

До сих пор помню, как увидел инфильтрата впервые. Сколько мне было? Лет пять? Меньше?

Я держал маму за руку, и было солнечно.

Тётя шла перед нами, я почему-то решил, что ей очень хорошо, весело - она так легко подпрыгивала, так радостно вилось вокруг ее загорелых ног платье в красный горошек, что я засмеялся.

Она обернулась.

Она улыбалась.

У нее был очень красивый рот. И непрерывно шевелящееся месиво щёлкающих и цокающих блестящих шестеренок вместо лица.

Я заорал.

____***____

Было около семи вечера, когда я закрыл дверь квартиры и зачем-то положил связку ключей в карман брюк. Можно было доехать до метро на трамвае, но я прошел две остановки. Толкнул тяжелую дверь круглого “стакана” с блестящими металлическими буквами и вдохнул запах метро.

Лёшка позвонил накануне. Динамик хрипел, но я разобрал почти все, что он говорил.

Садиться надо только в синие вагоны. И ехать шесть остановок. Выйти через средние двери. Они ведут на нужную станцию, там переходить.

И я поехал. Вагон был почти пустой, хотя в это время обычно людей хватает. Я очень боялся пропустить станцию и все время считал. И двери пересчитал несколько раз.

“Станция….” - хрипловатый голос динамика заглушил визг и скрип щупалец-тормозов. Станция оказалась темноватой, под потолком гуляли тени - я вышел. Лёшка говорил, что надо повернуть направо и идти до перехода. И ни на что не обращать внимания.

Я и не обращал - чувствовал только усталость и полное безразличие.

Звук шагов гас слишком быстро, словно уходил в кафельные плитки перехода, потолочные светильники лили бело-синеватый свет, а впереди шуршала швабра уборщицы.

Швабра влажно хлюпала по полу, уборщица с силой толкала туши огромных мёртвых тараканов, лежавших у эскалаторов, поскрипывали панцири. Суставчатые лапы тараканов торчали выше головы уборщицы, но она равнодушно, не прикладывая ни малейшего усилия, сдвигала их, и все терла и терла пол под табличкой “Перехода нет”.

Вдруг скакнуло к горлу сердце, и ослабели ноги. Только бы она не обернулась. Она же слышит мои шаги - но не обращает внимания. Пусть и дальше так будет, пожалуйста. Я понял, что не выдержу, если она обернется и посмотрит на меня. Шаркающая фигура в мешковатых нечистых штанах пугала меня куда больше, чем тараканы величиной с человека.

Я проскользнул мимо уборщицы, чавканье и шарканье за спиной на мгновение сбились с ритма, скомкались, но я уже летел наверх, перепрыгивая через истертые ступени эскалатора.

___***___

Они стояли на платформе, чуть покачиваясь. Черные гибкие шланги уходили под потолок и терялись в тенях. Шланги тоже покачивались от движения воздуха в тоннеле, и от этого казалось, что на платформе колышутся водоросли, а люди - это такие корни, вросшие в гранит.

Шланги уходили под кепки, шапки, платки, заползали за поднятые воротники курток и старых пальто. Все одеты так, будто спустились в метро из глубокой осени. В своей черной футболке я смотрелся чужаком, но никто не обернулся. Люди покачивались и неподвижно глядели в стену станции.

Я тоже посмотрел - металлические буквы на стене расплывались, не складывались в слова.

Засвистело, гуднуло - приближался поезд, и шланги начали отрываться где-то там, в тенях, скручиваться медленными змеями, обвиваясь вокруг бледных шей.

Шланги с присосками не обращали на меня внимания, и я шагнул в раскрывшиеся двери подошедшего поезда и по привычке сразу встал к противоположным дверям. Чуть боком, так, чтобы удобно опираться на выступ дверей.

В вагоне пахло потом и нагретой изоляцией. Люди входили и выходили, шланги вскидывали рубчатые головки и взвивались к потолкам станций, на платформах колыхались водоросли и клубни в серо-черных плащах, куртках и пальто, а я все ждал.

Ждал ту станцию, которую никто не увидит.

___***___

Станцию заливал теплый свет - будто из старой давно обжитой квартиры. На белой платформе, из которой вырастали тонкие, расширяющиеся тюльпанными бутонами, светильники, я стоял в полном одиночестве.

Почему-то думал, что выйдет хоть кто-нибудь еще, но поезда проносились один за другим, и все только в одну сторону. В дверях стояли равнодушные люди с обмотавшимися вокруг шей уснувшими до времени шлангами.

Некоторые поезда и вовсе не останавливались.

___***___

Ступеньки к вестибюлю новенькие, гладкие, аж нога скользит. Я поднимаюсь в прозрачный «стакан» павильона. Снаружи - тьма, тяжело пахнет горячей землей и прелой листвой. Стекла павильона лижет густой влажный туман.

Выхожу в тёмный молчаливый лес. Где-то далеко над верхушками деревьев слабо отсвечивают огни города. Нога тонет в мягком ковре гниющих листьев.

Иду, пока деревья не расступаются. Посреди поляны стоит одинокое приземистое дерево. Кажется, дуб. Впрочем, не все ли равно.

Подхожу к дереву и прислоняюсь спиной к тёплому неожиданно мягкому стволу.

С облегчением закрываю глаза.

Хочется плакать.

Хочется спать.

Хочется стоять вот так и чувствовать, как меня ласково поглаживают ветки, обнимают, шепчут что-то успокаивающее, обещают, что все будет хорошо.

Всегда-всегда будет хорошо.

Под ногами мягко покачивается земля.

Я не открываю глаза, но вижу глазами дерева, чувствую корнями дерева, ощущаю каждой трещинкой коры, как трескается земля и поляна медленно всплывает в воздух.

Поднимаюсь все выше.

Свежий ночной воздух трогает мои листья.

Мимо проплывает гигантская туша левиафана.

Твари, что живут на его спине, тоскливо кричат, будто ночные поезда.

Я поднимаюсь все выше, шелестя сухими ломкими листьями.