Погребенная память

Сожаления - удел слабых.

Трактат наставлений о безупречности.

Табит застыл на пороге дома. Над горными зубцами и окраиной долины один за другим проносились крылатые силуэты. Сердце бывшего воина Смерти леденело от дурного предчувствия.

За его спиной сжалась Нилам, обеими руками вцепилась ему в плечо. Он чувствовал, как она трясется, не в силах унять дрожь. Точно молодая пальма под безжалостными шквалами самума.

Страх не пристал безупречным. Но винить девушку за этот страх он не мог. Она слишком юна. Да она и не безупречная — Нилам родилась далеко от долины Кор. И далеко от песков пустыни, что окружала долину со всех сторон. Ей никогда не была свойственна твердость духа, присущая его сородичам.

— Они, — ее голосок прервался судорожным всхлипом. — Их не было три года…

— Значит, что-то им понадобилось, — сдержанно отозвался он. — Странно, что они вернулись, — прибавил задумчиво. — Не просто вернулись, а явились именно сюда. В долину.

— Не ходи! — вскрикнула Нилам, цепляясь за его руку сильнее. — Не ходи, я боюсь.

Он с удивлением обернулся к ней. Вытер осторожно мокрые щеки, обнял.

— Я никуда пока что и не иду, — проговорил, как мог, мягко. — Едва ли мое появление там что-то изменит, — прибавил тише.

С центральных улиц долины уже доносились вопли ужаса. Крылатые чудовища приземлялись перед ошарашенными людьми, взметая пыль мощными лапами.

Мощные силуэты с рельефными мышцами казались ожившими каменными статуями. Их шкуры цвета серовато-желтого песчаника тоже напоминали камень.

Живой камень, подвижный и стремительный. Тончайшие слюдяные пластины крыльев, подобных крыльям чудовищно громадных стрекоз, сверкали в лучах утреннего солнца.

Кажется, кровопролития пока не произошло. Но долго ли до него? Табит слишком хорошо знал, на что способны нежданные гости. Знал, что люди для них — мельче, чем пыль. Что пришельцы ни на миг не усомнятся, если посчитают, что кто-то стал у них на пути.

Нилам застыла рядом, уткнувшись лицом в его плечо.

А Табит глядел, не отрываясь, вниз — туда, где в центре долины расположилась площадь перед храмом Смерти. Издали и с высоты тот казался совсем крохотным. Широкие мощеные улицы, сбегавшиеся к площади, выглядели узкими, люди — не крупнее букашек.

Эти букашки разбегались с воплями ужаса, когда перед ними обрушивались с неба крылатые фигуры.

Из дверей храма Смерти показалась процессия. Да, само собой: верховный жрец не мог оставаться в стороне, когда на его народ свалилась неведомая напасть.

Табит судорожно вздохнул. Жрецы в окружении воинов Смерти двинулись навстречу нежданным гостям.

— У меня дурное предчувствие, — Нилам всхлипнула.

— Трудно представить, чтобы появление сфинксов вызывало добрые предчувствия, — мрачно заметил Табит.

Повисло молчание. Нилам сопела, прижавшись лбом к его плечу. А внизу, на площади, верховный жрец о чем-то говорил с предводителем явившихся без приглашения сфинксов — легендарных созданий, что некогда, по преданиям, правили пустыней Хал. И не только ею. И бывший воин Смерти не мог отвести взгляда от стоявших друг напротив друга фигур.

Он вглядывался до боли в глазах, не замечая, как солнце взбирается все выше по небосклону. А разговор на площади продолжался.

Вот верховный жрец отдал приказ — и кто-то куда-то помчался, сбиваясь с ног. Один из младших служителей храма.

Редкий случай, чтобы безупречные носились заполошенно, сверкая пятками и поднимая пыль с мостовой. Такую картину можно было увидеть разве что, когда бедуины внезапно возникали у пределов долины. Но последние лет десять такое было редкостью.

Теперь же грозное нашествие бедуинов казалось незначительной мелочью. Поистине, не стоит просить судьбу, чтобы показала — сколь несущественно то, что ты считаешь бедой.

В другое время немыслимо было бы таращиться вот так с высоты на долину, застыв у порога своей мазанки. Жизнь требовала неизменного участия в ее делах. Однако нынче о работе позабыли все — не один лишь Табит. Соседи его вели себя точно так же. Кто-то из них тоже замер возле своего дома, всматриваясь — что же происходит внизу. Кто-то, не выдержав, помчался к центру. Кто-то спрятался в доме, не выдержав страха перед неизвестностью.

Вопли снизу притихли, но что-то происходило. Что? Можно было лишь ждать, чем завершится разговор верховного жреца и предводителя пришельцев.

Внизу началось движение — жрецы и служители принялись расстилать циновки, раскинули тканые навесы. Крылатые пришельцы обращались в человеческий облик, заходили под них. Из храма несли подносы — угощение?

Верховный жрец решил угостить налетчиков, как дорогих гостей? Может, решил задобрить таким образом…

Табит напряженно размышлял.

Если крылатые явились — значит, им что-то нужно. Что? Да, он жил какое-то время у них — так вышло. Но знал о них слишком мало. И считал, что всё, что могло бы понадобиться в их мире сфинксам, разрушено три года назад. Быть может, крылатые узнали об одном из своих собратьев, что остался здесь, в долине, под видом человека?

Три года назад один из сфинксов лишился крыльев в пустыне Хал. И вынужден был остаться, скрываясь. Не за ним ли явились?

Вот по одной из широких улиц к площади перед храмом Смерти двинулась процессия. Табит не мог понять — кажется, кто-то из именитых жителей направился туда в сопровождении доброго десятка рабов.

Вновь явившийся нырнул под самый большой навес — разговор продолжался там.

Больше всего Табиту хотелось очутиться там же, внизу, на площади — рядом с навесом, под которым верховный жрец с одним из именитых граждан обсуждал что-то с незваным гостем. Вот только кто ж его подпустит?

Тем более, что его могут и узнать. А бывший воин Смерти три года жил в долине, скрываясь ото всех, кто знал его прежде. Три года назад он совершил святотатство, какого не простили бы. Три года он жил в убогой мазанке на самой окраине, хотя мог позволить себе и лучшее жилище.

Но он опасался выдать себя. Ведь теперь речь шла не только о сохранности его жизни — с ним была Нилам.

Вот обсуждение закончилось. Человек ушел, и рабы его ушли за ним. Жрец выбрался из-под навеса в сопровождении своего гостя.

— Кажется, о чем-то договорились, — проговорил сбоку сосед Табита — обитатель мазанки рядом.

Кузнец. Он нынче тоже не брался за работу — и очаг еще не горел. Мыслимое ли дело в обычное время?

— Похоже на то, — кивнул бывший воин Смерти.

Мысли перестали метаться, подобно песчинкам в бурю. Похоже, верховному жрецу удалось убедить в чем-то пришельца. И дело обошлось, кровопролития не будет. Не успел Табит подумать об этом — сфинкс перекинулся в звериное обличье, подхватил лапами жреца и, раскинув слюдяные крылья, взмыл ввысь. За ним последовали его соратники.

Миг — и они, перенесшись через зубцы гор, окружавших долину с запада, исчезли. С ними исчез верховный жрец.

Табит осторожно увлек Нилам обратно в жилище. Та, кажется, ничего не поняла — она не смотрела, что творится внизу.

— Мне все-таки придется уйти, — негромко проговорил он, когда они очутились внутри.

— Нет! — девушка вцепилась ему в руку, глядя с испугом.

— Я должен, — повторил Табит настойчиво. — Я должен знать, что там творится. Что произошло. Я обязан выяснить!

— Ты ведь будешь осторожен? — голосок звучал еле слышно.

— Разумеется, я буду осторожен, — отрубил он и добавил мягче. — Никуда не выходи. Все будет в порядке. Я вернусь. К вечеру — самое позднее — точно вернусь!

— Мне страшно, — шепнула Нилам.

— Я знаю. Любому было бы страшно, — здесь Табит слукавил — но Нилам не была ни безупречной, ни даже уроженкой долины Кор. — Не бойся, сфинксы убрались. Да и нужен им явно не я. А в долине меня никто сейчас не узнает — мы ведь живем здесь уже три года! И за это время ни разу никто из прежних знакомых не признал меня. Теперь же точно будет не до меня.

Нилам кивнула. В глазах по-прежнему стояли слезы, но лицо чуть разгладилось.

В последнем Табит не погрешил против истины — за три года, что прошли с его возвращения в долину, он не единожды видел на улицах и центральной площади бывших знакомых. И ни один ни разу не окликнул его. Во-первых, потому что его наверняка считали погибшим — ведь он три года назад ушел из долины туда, откуда не возвращаются. Во-вторых, он изменился внешне.

На голове и лице отросли волосы — а так ходили только бедуины. Дикие кочевники или обитатели оазисов в пустыне.

Воины Смерти, к коим Табит принадлежал три с лишним года назад, ходили, обрив начисто голову. Сок особых трав помогал свести волосы с лица — правда, за три года они вновь начали пробиваться. Так что теперь на голове у Табита имелась непривычно длинная шевелюра, от которой он, по традиции диких южных разбойников, оставил широкую прядь на макушке.

Борода лезла клочьями — волосы на подбородке восстановились не полностью. Так что он ее сбривал, оставляя лишь короткие, но густые усы над верхней губой.

Те топорщились щеткой — такими рабы чистили вышитые ковры. Бороду бывший воин Смерти сбривал гладко, но кожа на щеках и подбородке оставалась после бритья сизой и шершавой.

Видеть собственное отражение в зеркалах Табиту не нравилось. Он сам себе казался дикарем, по нелепости осевшим в долине. Но такой вид был лучшей защитой от возможности быть случайно узнанным.

Повторив Нилам, чтоб сидела дома, вышел и направился стремительно к центру.

За девушку не беспокоился. Сфинксам нечего делать на небогатой окраине ремесленного квартала, застроенной вплотную друг к другу стоящими трех и четырехэтажными домиками. Даже если и вернутся — скорее всего, снова окажутся на площади. Даже если вздумают устроить бойню в долине — начнут с богатых домов.

Табит, едва не бегом сбегая по улице, ужаснулся собственным мыслям.

Внизу, в центре долины, стояли дома людей, которых он хорошо знал. Дома друзей и знакомых его родителей.

И, если крылатые вздумают устроить побоище — пострадают те, кого он знал с детства. Кто был дорог ему. Во всяком случае — кто был дорог ему еще три года назад.

А теперь?

Теперь он готов вздохнуть с облегчением от того, что они — те, кем он дорожил — защитят собой Нилам, сами того не подозревая. Падут перед яростью сфинксов, а его подруга останется жить. Потому что до нее не доберутся.

И о чем он только думает!

Табит спешил мимо обмазанных светлой глиной прямоугольных домов, из которых высыпали жители, тоже спешащие к центру. Узнать, что же происходит.

Гул голосов, встревоженные лица. Все уже знали, что верховный жрец похищен. И люди, ошарашенные и растерянные, не знали, чего теперь ждать. Они спешили туда, где привыкли получать все ответы — к храму Смерти. Пусть тот осиротел — ведь его покинул тот, кто много десятилетий находился во главе. Но остались другие жрецы и служители.

Те, кто олицетворял собою безупречность.

Остался храм. И Смерть осталась тем, что всегда было незыблемым. Она по-прежнему пронизывала собою сущее.

Все в руке Смерти. Люди всё еще в это верили.

И эта вера давала им силы. Силы ждать, наблюдать и противостоять страху. Готовиться дать отпор новой напасти, явившейся в обличье забытой легенды.

*** ***

— Далеко ли до беды, — голос показался Табиту знакомым. — Ох, далеко ли до беды, когда так спешить, — бормотали неподалеку в толпе. — Спешат, спешат. Торопыги! И они именуют себя безупречными…

Совершенно справедливо — спешка и впрямь не пристала безупречным. Но внимание Табита привлекло не это.

Ему знаком этот голос!

Старческий, дребезжащий. Ни к кому не обращающийся — бормочущий сам для себя. Точно так же этот самый голос три года назад предостерегал Табита от спешки.

Вот он сделался тише — удалялся. Никто больше не обращал на слова внимания — до того ли безупречным, когда такое творится? Бывший воин Смерти принялся расталкивать толпящихся людей локтями, стремясь догнать сгорбленное создание.

Он помнил — это старуха. Безумная старуха, мать отступника.

На таких, как она, никто и никогда не обращает внимания. Потому и бормочут они, ни к кому не обращаясь — все одно, никто не слушает. Потому и сходят с ума.

Старуха в истлевших лохмотьях давно была безумна. Она была безумна и три года назад, когда он, потрясенный горем воин Смерти, по ее подсказке попрал заветы предков и отправился прочь из долины.

Вот только она напророчила ему тогда смерть невесты. И ее предсказание сбылось.

Она же подсказала, как отыскать душу умершей. Если бы не эта старуха — отверженная — он бы посей день жил в долине Кор, занимая положенное ему место среди воинов Смерти, охраняющих храм в центре долины, верховного жреца и всех жителей.

Вместо этого за его плечами святотатство и долгое путешествие, о котором он ни разу не пожалел.

Да, старуха была безумна. Но в ее бормотании, лишенном смысла на первый взгляд, вновь могла таиться истина. И Табит, толкаясь и спотыкаясь, торопливо пробирался через мятущуюся толпу вслед за старухой. Спешил изо всех сил — и не мог настигнуть. Та, согбенная и хромая, по-прежнему двигалась впереди, и еще отдалялась с каждым шагом.

Опомнился Табит, очутившись вблизи окраины, недалеко от храма Жизни. Он замер, оглядываясь настороженно.

В этой части долины жили отверженные. Родственники проклятых — тех, кто служил культу гнилостной Жизни.

В общем-то, ничего удивительного, что старуха-отверженная привела его сюда. Здесь ее дом, ее пристанище. Куда ей еще было спешить? Она потолклась в толпе, поглазела, что происходит. И вернулась туда, откуда пришла к центральной площади. В другое время ее бы прогнали с центральных улиц — но нынче до того ли было! Да и кому до нее дело в толчее?

Вот только слишком быстро она исчезла. Словно сквозь землю провалилась! Табит в задумчивости огляделся.

Обратиться с расспросами к здешним обитателям? Старуха наверняка узнает его — отчего-то он в этом ни мгновения не сомневался. Да, прошло три года с тех пор, как он покинул долину, будучи еще воином Смерти. Но ведь старуха — даром, что была совершенно безумна — и предсказала смерть юной жрицы, и подсказала ему — что следует делать. Не так-то она и тронута рассудком! А если и тронута — взамен ей дарована способность видеть больше, чем видят обычные люди.

*** ***

Он не стал искать безумную отверженную. Решил: если она попалась ему на пути снова — такова судьба. А коли так — еще свидятся. Если же нет… значит, и неважно.

Жизнь — есть дорога к Смерти, — вспомнилось Табиту. — Судьба же — оправдание слабости.

Жалкое оправдание, — всегда прибавлял наставник юных воинов, вбивая в их головы мудрость Трактата о безупречности. — Жалкое и бесплодное. Лишь самые никчемные создания прибегают к нему.

Впрочем… иногда судьба — хороший способ принять решение, находясь на перепутье. Он отправился обратно — к площади Смерти.

Там по-прежнему царила толчея. Безупречные суетились, растерянные и испуганные. Словно дети. Или бедуины пустыни, не знающие учения безупречности. Табит вслушивался в разговоры, однако никто ничего не знал.

Однако вот из храма Смерти вышли стройные колонны воинов. Сердце помимо воли защемило — прежде и он был бы в их числе!

Сожаления — удел слабых, — напомнил себе Табит.

Воины в полном боевом облачении, с оружием в руках. Их появление, кажется, успокоило и даже воодушевило людей. В голосах меньше стали заметны панические интонации. Люди заговорили, что уж воины Смерти — отборные войска долины Кор — наверняка догонят врага и вернут жреца народу живым и невредимым.

Врага, — Табит усмехнулся. Ну да, жрец о чем-то договорился с пришельцами. А для людей они — враги.

И в этом люди совершенно правы. Уж он-то знал, что смертные для таких, как эти крылатые — ничто!

Зачем же они явились? Вокруг звучали недоуменные вопросы и ободряющие речи — мол, воины Смерти вразумят пришельцев! Последнее внушало Табиту сомнения. На миг мелькнула самоубийственная мысль — выйти из толпы, обратиться к командирам воинов. Рассказать, что крылатые пришельцы опасны. Рассказать, на что они способны. Но в доме на окраине ждала его Нилам… и он не мог. Просто не мог.

Да и кто его станет слушать?

Он знал, что наверняка пожалеет о своем молчании. Но что изменится, если он выйдет к ним и выдаст себя? Ничего.