Похороны фетишиста

Фома самозабвенно работал у мольберта. Казалось, на кончике его кисти, затаив дыхание, сосредоточился весь мир.

…В этот час, в контексте времени, мысленно направленном Фомою вспять, в далеком, послевоенном 1919 году, вписанные в великолепный горный пейзаж, бестолковые зодчие-вандалы, разрушившие великолепную древнюю крепость, некогда воздвигнутую на очень выгодной, с точки зрения фортификации, скале, комично (словно на отматываемом на начало, целлулоиде) разбирают построенные из ее (крепости) камней, быки нового железнодорожного моста.

Этот мост никогда не был воздвигнут. Теперь, предгорный ландшафт уродуют три руины – гениальной крепости и двух глупых быков…

Фома писал «Похороны фетишиста», картину, позировать для которой стремились многие красавицы города, обладающие обязательным (это было одним из требований художника) вкусом к обуви на высоком каблуке.

Около двух часов дня в студию пришла Маргарита. Она разделась, и, повесив платье и бельё на гильотину, стоявшую в темном углу мастерской, замерла в нерешительности. На ней остались только босоножки на высоком каблуке. Почувствовав ее трепет, недовольный опозданием женщины Фома, наконец, удостоил ее взглядом, и, вновь отметив приятную полноту модели, едва заметно кивнул ей.

Маргарита подошла к мольберту и, поймав равновесие, поставила левую ногу на невысокий стол. Стол был завален старыми палитрами, пустыми тубами из-под красок и засохшими кистями. Здесь же теснились несколько пустых стаканов и бутылок из-под вина. Одна из бутылей, сделавшая пару шагов вон из строя, навстречу художнику, была, однако, наполнена на две трети. Зеркало уровня вермута в початой бутылке заволновалось от близости женской плоти. Жест Маргариты был заранее оговорен между художником и натурщицами. Это нужно было, чтобы Фома, переполненный общим замыслом картины, освежил в памяти отведенную им, для каждой конкретной модели, роль в глобальной задумке полотна.

Фома наполнил вином два стакана и подал один Маргарите. Из коробки, громоздящейся на стопке себе подобных, Фома извлек здоровенный сектор колбасной пиццы и, молча, протянул его Марго. Его пышнотелая модель любила поесть. Не отводя глаз от плетеного тела ее босоножки, осушая свой стакан, он вспомнил план, касавшийся этой модели, – ее место было чуть правее центра композиции.

…Там же, в горах, ему показали старую заброшенную железнодорожную станцию. На перроне стоял небольшой павильон, больше похожий на маленькое кафе, а сам перрон своими противоположными друг другу концами упирался в отвесные скалы. В скалах были прорублены тоннели. В тоннелях уложены рельсы. Примерно треть павильона нависала над зацветшей запрудой, организованной для обеспечения водой маленькой электростанции. Павильон словно плыл по воде. Тогда, Фоме очень захотелось прийти сюда одному, ночью, и, сев на скамью в пустом павильоне дождаться того, что выйдет из тоннеля, услышать то, что оно скажет ему перед тем, как вновь исчезнуть в тоннеле, и хорошенько запомнить сказанное…

Маргарита любила то, как Фома овладевал ею сзади. Любовь и осознание того, что она натурщица знаменитого художника переполняла ее счастьем, когда она, порхая и напевая, спускалась по лестнице, ведущей из мансарды мастера. Стука каблучков ее босоножек не было слышно, теперь она была обута в «плоскодонные» балетки. Босоножки, по договоренности с маэстро, должны были оставаться в мастерской, каждая новая пара, после каждого сеанса. У входной двери мастерской стоял сундук с балетками подходящих моделям размеров, здесь и происходил обмен.

Около шести вечера в дверь мастерской робко постучала Светлана. Она была пунктуальна. Светлана страдала болезненной застенчивостью, но ей очень хотелось прославиться загадочной славой натурщицы такого знаменитого художника как Фома. Она ненавидела себя за стыдную общечеловеческую способность выделять неприятные естественные запахи, и почти ничего не ела, боясь замарать красивые зубы. Девушка разделась и повесила платье и белье на дыбу, стоящую в самом ярко освещенном углу мастерской.

Светлана долго расчесывала густые каштановые волосы (Фома ласково называл ее «Каштанка»), после чего, прикрыв руками лобок, замерла, уставившись на Фому. Фома, все это время наблюдавший за девушкой, встретив ее круглый взгляд, кивнул, приглашая натурщицу к работе.

Светлана, не зная, куда деть руки, и, скрестив их, в конце концов, за спиной, подошла к столику с вином и хламом, и поставила ногу между пепельницей и стаканом Фомы. Фома налил. Ступня девушки, скатившись с крутого голенка туфельки, ныряла в серебристый футляр союзки и напедикюренными пальчиками выглядывала из среза носка. Тонкий ремешок охватывал ножку в районе лодыжки. Фоме очень нравился этот фасон.

Ее место было в нижнем левом углу холста.

Светлана замялась у сундука. Новые туфли были дорогими, очень красивыми и удобными. По договору с художником, она отходила в них всего три дня после приобретения, и ей было жалко расставаться с ними. К тому же, для нового сеанса нужно было покупать новую пару, и такую, чтобы угодить маэстро, иначе, он мог прогнать модель. Позировать Фоме было дорого. Фома же испытывал чувства, по силе сходные с теми, что томили Свету. Ему не терпелось остаться с этими туфельками наедине.

Всю дорогу, от дверей мансарды художника, до турецкой кофейни, Светин желудок, непривыкший к еде, больно сокращаясь, отрыгивал сперму Фомы. Да еще эти, дурацкие, балетки.

Фома лежал в постели, в компании десятков образцов дивной женской обуви. На его груди стояли босоножки Маргариты. Фома негромко беседовал с ними и, затягиваясь сигаретой, задувал дым в их плетеные тельца. Дым, разогнавшись от среза носка, вдоль супинатора, щекоча туфельку, срывался с высоты каблука, как с трамплина, клубился, и замирал в неподвижном воздухе мастерской.

…Отныне вид этих гор приносил Фоме лишь страдания. Именно среди их вершин, похищенная дикой родней, пропала его любовь – юная Манана…

Завтра, в 13:30, будетАлександра – золотистые туфли с легкомысленной розочкой, в них она танцует латиноамериканские танцы, в 18:00 Софья – строгие модельные иссиня-черные шпильки без излишеств.

Фома закрыл глаза и принялся призывать ставший навязчивым сон. Вот уже три ночи подряд, ему снилась босая Наташка в набегающей черноморской волне.

Обложка К. Фомин

Ред. Павел Чекчеев