Пока принцы не торопятся

Двор был выметен до тошнотворной чистоты. До состояния стерильной операционной, где любая соринка — это уже ЧП. Молоденькая, не старше шестнадцати лет, но довольно рослая девчонка водила метлой, отрабатывая до автоматизма движения, которые давно стали ритуалом. Не труд, а медитация. Лицо под чепцом — стандартная маска из засохшей грязи и золы, идеальный камуфляж. Никто не станет смотреть на такое больше двух секунд без особой нужды. А ее дело позаботиться чтобы нужды не возникало.

А это всего-навсего значит, что ее лицо и фартук должны оставаться единственным местом в замке, на которые не хочется смотреть.

На крыльце, как три идола, одетые уже с утра в дорогой бархат, восседали мачеха и её кровные дурочки. Жрали ягоды. Косточки плевали на выметенные камни — это был их маленький бунт против идеального порядка, который они сами же и требовали.

Где разум, где логика?!

Впрочем, никто и не ждал.

Из-за сарая выскочил местный гибрид козла и савка — дворовый пацанёнок и с дебильным гиканьем ринулся ко подметальщицу, цель была ясна — сорвать чепец, позабавить «дам». Его план был прост, как мычание: наскок, рывок, позор служанки, хохот на крыльце.

Её реакция была отработана до состояния рефлекса. Не уклон, а легкое смещение центра тяжести и метла стремительно соприкасается с его тощим задом. Короткий, жёсткий и хлёсткий удар. Больной, но безвредный. Калечить идиота девчонка не собиралась, ей здесь еще быть и быть, и ничего против она не имела.

Хорошее место. Хорошие люди. Полезные. Для отработки некоторых нужных навыков.

Пацан взвыл — больше от неожиданности — и сиганул прочь, прикрывая то самое место, куда прилетело. Классика!

Со крыльца послышался смешок одной из дочерей, младшей или старшей - кто их там разбирать будет... Но не мачехи. Та вытянула шею, приглядываясь к подметальщице. Она, как крыса, чуяла неладное, но в чем оно, это неладное, понять не могла. И это ее порядком напрягало.

— Что-то наша Золушка сегодня бледновата, — бросила она тихо, щурясь.

— Да как ты это разглядела то, — фыркнула дура. — Она ж весь день в золе ковыряется, лицо как у трубочиста.

Мачеха промолчала. Её глаза сузились, превратившись в щёлочки, из которых выглядывал цепкий, как у коршуна, интерес.

— Странно только... — лениво потянула старшая дочь. — С чего это она улыбается? Словно не двор метет, а на балу танцует.

— И не с грязной метлой, а с принцем в бархате и с диадемой... — поддакнула младшая. — Дурочка, чего с нее взять.

Подметальщица выбрала именно этот момент, чтобы поднять глаза. Не на них. Сквозь них. Взгляд в никуда, в точку на горизонте, где нет ни их рож, ни этого двора, ни всей этой дурацкой сказки. Это был взгляд человека, который мысленно уже переломил ход этой истории через колено и уверенно планировал ее дальше. На несколько лет вперед.

Мачеха резко дёрнула плечом, будто по коже пробежал муравей. Она не поняла ровно ничего, но почуяла главное: правила игры только что поменялись. А она даже не заметила, когда.

­­­­­­­­­­_____________________________________________________________________

Темнота в замке была не просто отсутствием света, а густой, почти осязаемой субстанцией, пахнущей старым камнем, воском и сном. Лишь в подвальной кухне, куда не доходили ни лучи из северных окон, ни отблески луны из южных, теплился жизнь. Тлеющие угли в огромной печи отбрасывали дрожащие оранжевые блики на медные кастрюли, развешанные на стенах, как доспехи какого-то кулинарного рыцаря.

Золушка сидела на грубо сколоченной, основательной табуретке у края большого кухонного стола, заваленного остатками вечернего пиршества. Но она не доедала объедки. Перед ней стояла небольшая деревянная миска с зерном и сушеными ягодами. Она не ела. Она вела переговоры.

Перед миской, на задние лапки, поднялся упитанный, с умными блестящими глазками-бусинками седой мышонок. За его спиной выстроилась целая делегация из десятка сородичей.

— Итак, повторим условия, — Её голос в тишине кухни звучал как колокольчик. — Вы не трогаете запасы в амбарах на западном крыле. Ни зерна, ни копчёностей. Ни-че-го. Взамен — ежевечерняя миска вот этого. И… — она сделала драматическую паузу, — полное право безнаказанно грызть библиотечные книги старого герцога фон Криффа. Он всё равно читает только трактаты о налогах.

Седой мышонок задумался, потирая лапки. Он кивнул в сторону самой крупной и наглой мыши, та юркнула в тень и через мгновение вернулась, с трудом таща за хвост сухую лавровую ветвь. Она бросила её к ногам переговорщика.

— Лавровый лист? — удивилась Золушка. — Это что? Знак перемирия?

Мышонок энергично замотал головой. Затем он сделал характерный жест лапками у носа, изобразил чихание и с отвращением отшвырнул ветку прочь.

— А… Поняла, — рассмеялась Золушка. — Дополнительное условие: я скажу повару, чтобы он меньше клал лаврушки в похлёбку. Вы же потом всё равно вылизываете котел, а вам не нравится.

Делегация дружно и благодарно закивала.

Величественные горные склоны, поросшие древними елями, упирались в бездонную лазурь неба. Внизу, в изумрудной чащобе, кипела жизнь: пугливые зайцы дергали ушами, проворные белки перескакивали с ветки на ветку, а где-то высоко в вышине парил орёл, высматривая добычу. Воздух был тёплым и прозрачным, напоённым ароматом хвои и дикого мёда.

Среди скал зиял вход в пещеру — чёрный, как провал в иной мир. Его прикрывала едва заметная магическая плёнка, мерцающая словно поверхность воды. При всей своей кажущейся хрупкости эта пленка была непреодолима ни для кого, ни снаружи, ни изнутри.

Иначе бы... Ох, иначе бы все пошло по другому сценарию.

Мембрана создавалась с целью хранить покой этого места пока не прибудет один единственный человек, тот, которого ей следовало безропотно пропустить.

Но он пока не торопился.

Внутри, в сыром полумраке, пылали зловещие факелы с багровым пламенем — они не чадили, не коптили, но отбрасывали на стены тревожные, пляшущие тени.

В центре этого мрачного святилища, на грубом каменном постаменте, стоял гроб из чистейшего хрусталя.

И здесь начиналось странное.

Внутри, на пуховой взбитой перине, под кружевным одеялом с замысловатой вышивкой, сладко посапывала, свернувшись калачиком, принцесса. Одеяло свешивалось с края гроба, и его кружевная оборка нежно колыхалась в такт её дыханию.

И сам гроб… медленно и почти незаметно покачивался, будто невидимая рука качала колыбель.

Кожа принцессы действительно напоминала мрамор — гладкий, безупречный, но… с лёгким румянцем на щеках и заметным загаром на предплечьях, словно она только вчера вернулась с морского побережья. Её губы, алые, как спелая вишня, были растянуты в безмятежной, почти детской улыбке — ей явно снилось что-то очень хорошее.

А волосы… Волосы были не чёрными, как смоль, положенными по канону, а цвета спелой пшеницы. Они рассыпались по шелковой подушке живым золотом, переливаясь в свете адских факелов. Казалось, они вот-вот зашевелятся от её тихого, счастливого дыхания.

Совершенно непотребная красота.

Принцесса спала и сон ее был крепок и безмятежен.

Зал был весь, с пола до потолка отделан древним камнем ясамиром цвета старой слоновой кости. Невиданное расточительство. С тех пор как каменоломни, где его добывали бронзовокожие мускулистые рабы, погрузились под воду, цена ясамира взлетела до небес.

Он стал использоваться сначала как дорогой, очень дорогой отделочный камень, а потом и вовсе как драгоценности для подвесок.

Кем же надо было быть и каким богатством владеть, чтобы облицевать им стены?

И ведь не боялись! Да узнай об этом зале кто - полчища стражей не удержали бы от набега.

Или нет?

Кажется, зал сторожило нечто куда серьезнее обычной стражи.

Воздух здесь был неподвижным и густым, словно его никогда не тревожили ни сквозняки, ни вздохи. В нём пахло пылью веков, сухим дымом давно угасших поленьев и слабым, холодным ароматом озона — будто после далёкой грозы.

Стены терялись в сумраке высокого сводчатого потолка, но в центре зала царила странная, противоречивая иллюминация. Её источником были окна — вернее, то, что ими казалось. Это были огромные проёмы в форме перевёрнутых щитов, лишённые стёкол.

В северной стене два таких «щита» были заполнены сиянием чистого, резкого дня. Солнечный свет, неестественный для этого замкнутого пространства, лился внутрь ровными, плотными потоками, выхватывая из полумрака шероховатую фактуру камня на полу и лепя длинные, чёткие тени.

Прямо напротив, в южной стене, ещё два окна-щита являли собой совсем иную картину. Из них глядела глубокая, бархатная ночь и сочился не просто мрак, а густая, почти осязаемая тьма, в которой мерцали одинокие, холодные звёзды и нагло заглядывал серп ухмыляющейся, любопытной луны, отбрасывая на каменные плиты призрачное серебро.

День и ночь сосуществовали здесь одновременно, не смешиваясь, как масло и вода в одном сосуде. Они встречались в центре зала, создавая на полу причудливую ломаную линию света и тени, но их суть оставалась неизменной — чужой и не проникающей друг в друга.

Но на удивление мирной.

У стены, пылал огромный камин. Но огонь в нём был ненастоящим — это было застывшее, скульптурное пламя из резного рубина и янтаря, внутри которого медленно текли раскалённые золотые нити. Оно не грело и не пожирало кислород, а лишь имитировало уют, которого здесь никогда не было.

А по бокам от камина, словно безмолвные стражи, стояли два ростовых зеркала в рамах из чёрного, матового металла. Их поверхности были идеально гладкими, но отражали они отнюдь не этот зал. В их глубине клубился и струился туман, и иногда в нём мелькали тени иных пейзажей — то вспышка незнакомого города, то ветка диковинного дерева, то чьё-то забытое лицо. Они были не окнами в мир, а окнами из мира — ловушками для потерянных мгновений.

Вместе это было вневременьем, где всё происходило сразу и никогда. Место, где можно было одновременно наблюдать рассвет и полночь, помнить будущее и забывать прошлое. Напиток, смешанный, но не взболтанный — готовый вот-вот расслоиться, но всё же пока держащий свою невозможную форму.

Последний удар колокола, медный и весомый, раскатился под сводами и замер, увязнув в каменной толще. В ту же секунду поверхность двух зеркал дрогнула, стала прозрачной и жидкой, словно плёнка на остывающем киселе.

Из левого зеркала, привычным жестом подобрав юбку, которая была короткая и совершенно в этом не нуждалась, шагнула девушка в платье, перепачканном золой и пылью. Её волосы были тщательно спрятаны под чепцом.

Из правого — появилась вторая. На ней было струящееся платье цвета лунного света, расшитое серебряными нитями, мерцающими, как чешуя русалки. На шее поблёскивало изящное ожерелье из горного хрусталя.

Они встретились взглядами посреди зала — и одновременно рассмеялись, будто заговорщицы, провернувшие рискованное дельце.

На массивном каменном столе, которого мгновение назад не было, возникла большая фаянсовая миска с водой, пушистые льняные салфетки и кусок душистого мыла.

— Ну что, приступим? — весело бросила та, что в платье принцессы.

Золушка кивнула и с наслаждением окунула руки в прохладную воду. Она смывала с лица золу, а её двойник терла ей спину салфеткой, старательно выводя узоры из грязи.

Потом настал черёд нарядов. Золушка ловко расстегнула на спине у принцессы десяток крохотных пуговиц. Тяжёлое парчовое платье с шелестом сползло на пол, обнажив простую льняную сорочку.

— Теперь я, — сказала принцесса, подхватывая платье.

Она ловко накинула его на Золушку и принялась застёгивать. Та замерла, ощущая привычную тяжесть шёлка и парчи на плечах.

Принцесса быстро облачилась в засаленную серую юбку, повязала фартук и, подойдя к камину, провела рукой по его внутренней стенке. И густо вымазала щёки и лоб золой, спрятав свою мраморную кожу под маской служанки.

— Они ничего не заметили? — спросила она, отряхивая руки.

— Да они и не приглядываются. Мету и мету... Лицо в золе, под ним и не разобрать ничего, а близко они не подходят, брезгуют. Гунар, дрянь такая, чуть чепец не сдернул. Пропала бы маскировка!

Золушка, уже освобождённая от лохмотьев, но ещё не до конца застёгнутая в платье, сладко потянулась, как кошка.

— А хорошо размялась! Спасибо... Истинное удовольствие в движении. И камины мне понравились, живой огонь совсем не то что волшебный.

Принцесса, повязывая фартук, фыркнула:

— Смотри не обожгись! И тебе тоже спасибо, сестрёнка по несчастью. Отоспалась я сладко. И сны снились прямо волшебные. Может, стоит почаще меняться?

Золушка, теперь уже почти принцесса, улыбнулась:

— Почему бы нет? Пока принцы не торопятся нас спасать, мы, девушки, обязаны сделать свою жизнь как можно комфортнее.

— До следующего полнолуния? — спросила Золушка, поправляя на себе тяжелый рукав.

Принцесса вдруг поморщилась.

— Ох, только бы Гунар в мое отсутствие не устроил очередной бунт в курином загоне. В прошлый раз он чуть не разнёс его, пытаясь поймать петуха за хвост.

— Не волнуйся, — усмехнулась Золушка. — Я в прошлый раз пригрозила ему, что если он тронет хоть одну курицу, то мыши сведут его сапоги в труху. Он, кажется, поверил.

Принцесса подняла бровь:

— Мыши? Ты смогла договориться с мышами?

— Ещё как. У нас с ними пакт. Они не трогают амбары, а я не трогаю их гнездо в старом сундуке с гербовыми бумагами и подкармливаю их раз в неделю лучшим зерном. Им, знаешь ли, герцог фон Крифф со своими налоговыми трактатами надоел даже больше, чем нам.

Они рассмеялись — два заговорщика в огромном безмолвном зале.

— А у меня, — сказала Принцесса, — свои достижения. Убедила горгулий на шпиле замка не лить воду на стражников по утрам. Обещала им, что буду чаще выходить на ту башенку. Им, оказывается, одиноко.

Золушка с интересом посмотрела на неё:

— И как? Получилось?

— Пока молчат. Значит, да. — Принцесса вздохнула. — Слушай, а ведь это... реально. Даже Гунар... он живой, не заколдованный. В этом есть своя тяжесть и своя прелесть. И можно просто сидеть и слушать, как трещат угли на кухне...

Они немного помолчали, думая каждая о своем.

— Ладно, пора, — первой нарушила тишину Золушка. — Рыцарь-хронист ждёт отчёта о «подвигах». Да пребудет с тобой метла, сестренка.

Они обменялись последним понимающим взглядом и, развернувшись, шагнули назад каждый в своё зеркало. Их силуэты растворились в дрожащей мгле, которая тут же сгустилась, снова став непроницаемой поверхностью.

Зал замер. День и ночь в окнах-щитах продолжали свой немой спор. Рубиновое пламя в камине застыло в вечном усилии. Всё осталось точно таким же, как было века назад. Лишь на каменном полу остались два маленьких мокрых пятна от фаянсовой миски, которая бесследно исчезла.

...Маленький замок на краю леса засыпал, не зная еще того что жизнь его поменялась навсегда, окончательно и бесповоротно, потому что две девчонки встретились в пространстве между снами и явью, в туманном зазеркалье - и решили теперь держаться друг друга.

Две пары рук больше чем одна. Мыши? Договоримся. Слуги? Построим. Мачеха и дочки? Укротим! Сегодня не выйдет, значит, завтра. Как? В две головы придумаем. И будет это не просто игра, а тренировка.

Когда-нибудь принц доберется до пещеры в горах и поцелуем внезапно вспыхнувшей любви разбудит сестренку навсегда... И тогда замок в лесу развернется в целое королевство, где строить придется уже не мышей, а придворных, министров, дворян, святош... До этого дня надо бы научиться делать это безупречно, так что тренировка и еще раз тренировка.

Времени мало. Время бесценно.

Иногда даже хорошо, что принцы пока не торопятся.

______________________________________________

Что было бы, родись Гарри Поттер на 40 лет позже, когда миром правят технологии, которые круче любой магии в 100 раз? А вот что: https://author.today/work/461899