Покоритель Зари

Сначала был звук.

Короткий, рваный, мерзко знакомый – визг тормозов на мокром асфальте. Потом удар. Воздух вылетел из лёгких так, будто его выбили кувалдой изнутри. Мир перевернулся: чёрный капот, обрывки неба, витрина с красной надписью, пролетающая вверх ногами. В голову успела пролезть только одна бессмысленная мысль: не успел посмотреть, чем всё закончится.

Тело встретилось с землёй странно мягко, словно под ним не было бетона. Звук стал вязким, как вода. Чьи-то крики, хлопки дверей, разорванный пополам гудок машины – всё это быстро уходило в сторону, как шум из соседней комнаты, когда закрываешь дверь.

Тьма не пришла. Пришёл белый свет.

Не тёплый, не больничный, не солнечный – чужой. Плоский, тянущий. Мысли вытягивались из головы тонкими нитями и уходили куда-то вверх, в ослепляющую пустоту. Ни тела, ни боли, только ощущение, что сознание расплющивают между двумя стеклянными пластинами.

В эту белизну врезался звук:

– Рассветное… расщепление… – хриплый голос тянул слова, как нож по кости.

– Да будется заря. Да расколется плоть. Да разделятся души…

Язык чужой, смысл – предельно ясный, как строка в интерфейсе: запрос на разъединение. Что-то пыталось выдернуть дальше, оторвать от ещё одной сущности, липнущей с другой стороны.

Белый свет рванулся, и у света появилось лицо.

Не человеческое. Горизонт. Слишком ровная линия, разделяющая темноту и свечение. По кромке ползли искры, как огонь по фитилю. Вместо глаз – голод: тупой, древний, спокойный, как у хищника, привыкшего есть эпохи, а не людей.

Ты не отсюда, сказал не-голос. Не звуком, а сдвигом реальности. Значит, ты лишний.

Горизонт подполз ближе. Душу пробовали на зуб.

Снизу снова прорезались храмовые голоса:

– Сосуд готов… дитя готово… рассвет, войди…

– Отдели тень от света, жизнь от жизни…

Тянуло в две стороны: белый свет – вверх, к горящему горизонту; другая сила – вниз, в кровь, в плоть, в чьё-то маленькое, дрожащее тело.

Не дёргайся, сказал горизонт. Я войду. Ты исчезнешь. Это будет быстро.

Всегда считал себя обычным. Без героизмов, без великих принципов. Но сама мысль исчезнуть вызвала чистый, холодный протест, почти математический: так уравнение не сходится.

Если душу уже выдернули из прежнего мира, кто-то на это потратился. Значит, в систему можно встроиться.

Бежать не было смысла. Проще схватиться.

В кулак стянулось всё, что ещё оставалось от «я»: обрывки воспоминаний, вкус кофе, тяжесть телефона в руке, блеск фар перед смертью, тупая животная обида на то, что его просто выключили, как лампу. Этот мусор полетел не прочь, а вверх, в белый горизонт, как тряпьё в работающий вентилятор.

Я уже здесь, сказал он. Ты тоже здесь. Нас двое. Значит, это делится.

Горизонт дрогнул.

Ты не сосуд, с интересом отметил не-голос. Ты мусор, уткнувшийся в шов. Но если не отойдёшь… придётся делиться.

– Да расколется рассвет… – звучало снизу. – Да разнесёт плоть по мирам…

Белый свет рванулся. Мгновение размололо их друг о друга, как два слоя краски под наждаком. Жгло, ломало, выворачивало наизнанку. В сознание врезался другой, тяжёлый разум, гораздо древнее любых человеческих мыслей, пытаясь размолоть, размазать, растворить до удобной пасты.

Выстоять было невозможно. Снизу ударил третий вектор – тёплый, вязкий, пахнущий кровью и дымом.

Тело.

Маленькое. Слабое. Перепуганное. Но живое.

В эту оболочку он рухнул, как в спасательный круг, и потащил за собой часть белого света. Не всего демона – кусок. Слишком большой, чтобы потом не пожалеть.

Свет взорвался.

---

Вдох родился как вопль.

Рёбра сжались. Детская грудная клетка не была рассчитана на такой объём воздуха. Горло сорвалось на визг и тут же захлебнулось дымом. Гарью тянуло с потолка. В нос ударили запахи горелого жира, железа, свечного воска и ещё чего-то сладковато-тухлого, от чего выворачивало, хотя желудка почти не чувствовалось.

Над ним расползался каменный свод. Чёрный. В узорах, прорезанных в камне, тлел тусклый, болезненный свет – смесь розового и грязно-синего. По краям потолка тянулись цепи с крюками, на крюках висели обугленные свечи. Воск капал вниз. Внизу по колено стояли не в воске.

В крови.

В центре круга, выложенного серебристой крошкой, лежало новое тело. Кожа горела, будто его только что вышвырнули из огня. Руки притянуты к камню ремнями, под кожей – содранные полосы. По краю круга – фигуры в чёрных одеяниях. Капюшоны, маски с зашитыми глазами. Открытые рты. Крик или молитва – разницы не было.

– Сосуд открылся! – один почти рычал. – Рассвет идёт! Шов… держите шов!..

До них ещё не дошло, что шов уже прорван.

Белый свет, теперь не за горизонтом, а внутри, толкнулся из грудной клетки наружу. Кто-то огромный разворачивался в ней, как зверь в тесной клетке.

Ты удержал меня, сказал голос уже отчётливо. Втянул в себя. Плохо подумал, человек.

Пальцы дёрнулись. Рука отозвалась слабым, дрожащим движением. Ладонь была прижата к камню, но под кожей пульсировала тонкая, горящая линия от запястья к локтю, словно свежий ожог.

Тело принадлежало ребёнку. Внутри сидели взрослый и ещё кто-то, живший во времена, когда не существовало ни асфальта, ни стекла, ни слов для тех вещей, которыми он питался.

Сейчас ты растворишься, размеры не-голоса расползлись по всему внутреннему пространству. И это будет проще всего. Станешь частью рассвета. Без ошибок. Без сопротивления.

«Я уже умирал», – промелькнуло. Противно, тупо, без смысла. Под колёсами машины, которой не должно было быть в ту секунду. Без варианта выбора.

Теперь вариант был. Маленький, кривой, но был.

Ты не можешь закрыть шов, уверял белый хищник. Я – шов. Момент, когда мир ломает себя. Ты можешь только лечь ровнее.

За эту мысль и уцепился.

«Если ты шов, – пронеслось, – значит, ты линия. Линию можно согнуть. Если нельзя закрыть, можно направить».

Про местную магию он не знал ничего. Зато понимал: где есть переход, там есть градиент. А где есть градиент, им можно управлять, даже без языка, если хватит воли удержать.

Сопротивление он снял.

Расслабил мышцы, мысли, всё. Раскрылся, пропуская демона глубже, давая тому разливаться по сознанию, как кипятку по венам. Боль выжигала картинку: лица культистов расплылись в пятна, свод растворился в белом мареве.

Вот так, удовлетворённо произнёс Синеворот. Оставь. Исчезни. Я займусь остальным.

В тот момент, когда демоническая масса начала накрывать его, как крышка, хватка перевернулась. Не наружу – внутрь. Не оттолкнуть свет – обхватить изнутри, как скользкий тяжёлый камень.

Боль он схватил руками – воображаемыми, но цепкими – и швырнул не в себя, а наружу.

Не «уйди».

Вырвись.

Приказ получился простой, как удар.

Шов рванул.

---

Память обрубилась.

Следующая картинка встала без перехода.

Тишина.

Ни криков, ни молитв, ни шёпота. Только капанье – редкое, тугое, как падение металлических шариков в воду. Тело стояло. Ноги по щиколотку… нет, по колено… в густой, тёплой массе. Кровь. Реки крови, перемешанные с воском, осколками кости, лоскутами ткани. Камень под подошвами исчез, превратился в вязкую жижу, уже остывающую и цепляющуюся за всё, к чему прикасалась.

Круг исчез. Серебристый порошок стёрт, словно по нему прошлись наждаком. Знаки на плитах вывернуты, будто из камня выдрали куски и воткнули обратно неправильно. Стены усыпаны силуэтами – выжженные фигуры, чьи тела уже нет, но чёрные контуры застыла в светлом налёте.

Те, кого не успело превратить в тени, валялись ближе: разорванные, разрубленные, перекрученные. Ни меча, ни ножа поблизости. Только маленькие, грязные руки ребёнка, покрытые сплошной коркой крови до локтей.

Взгляд скользнул по ним без ужаса и без отвращения. Фиксация: руки работают. Пальцы шевелятся. Суставы болят, но сгибаются.

Интересное решение, отозвался внутри знакомый голос. Спокойный, почти довольный. Ты направил рассвет не в себя, а по кругу. Плохой сосуд. Но, возможно, пригодный проводник.

Попытка вспомнить, что стояло между криком и этой тишиной, упёрлась в белый шум. Мир врезался в сознание одним сплошным режущим лучом; он стоял в центре, всё остальное трескалось, расползаясь, как лёд под ногами.

Пустота. Ничего.

Тело качнулось. Худое, слабое, с поскрипывающими костями, но стоящее на ногах.

Сверху, через трещину в своде, уже сочился свет. Настоящий. Сероватый, холодный рассвет этого мира. Не белая пасть демона, а просто небо, пытающееся стать днём.

Там восток, спокойно отметил Синеворот. Там, где сейчас ломается ночь. Там мои швы. Там легче дышать.

Спорить не имело смысла.

Шаг вперёд дался тяжело – густая масса под ногами чавкнула, не желая отпускать. Ногу пришлось выдирать, потом вторую. Движение стало равномерным: механический выход из бойни в сторону, где линия света только-только царапает горизонт.

Распластанные тела остались позади, вместе с расколотой статуей, разрубленной невидимой силой, и распахнутыми дверями, в створках которых застыл обугленный веер пальцев.

Наружу он вышел уже без пауз.

Храм стоял на холме. Внизу лежали тёмные пятна леса, дальше – тусклая лента реки. На самом краю мира, за дальними холмами, тонкая полоска света резала небо, окрашивая облака в бледный, стылый цвет.

Взгляд уткнулся в эту полоску. Внутри что-то шевельнулось. Не память – инстинкт.

Идти, сказало это что-то.

Босые ноги потянулись вперёд, оставляя на камнях и пыли чёрно-красные следы. Ветер бил по лицу холодными ладонями. Где-то позади оставались храм, мясо, огонь, испорченный ритуал.

Впереди существовал только восток.

Шаг за шагом. Без счёта. Без вопросов. В голове тихо дышал демон, разворачиваясь и занимая своё место.

Новый рассвет. Новый мир. Новое тело.

И пустота между ними, которая уже начала заполняться.

Интерлюдия. Протокол о нештатном рассвете

В Имперском Магическом Департаменте не любили рассвет.

Рассветы всегда означали смену чего-то важного: власти, курса, эпохи, иногда – состава коллегии. Днём управлять легче, ночью проще прятать следы. А вот эти провальные, зыбкие минуты, когда горизонт ещё не выбрал сторону, раздражали любого, кто строил систему.

Ровно в такие минуты приходили самые неприятные отчёты.

---

– Повторите, пожалуйста, – голос Петра Соломоновича Штраусса прозвучал тихо, без повышения тона. – С самого начала. Без поэзии. Цифры, факты, потери.

Длинный овальный стол в Зале Протоколов был накрыт серым светом магических сфер под потолком. Свет специально калибровали так, чтобы он не льстил никому: ни коже, ни мундиру, ни совести.

Перед каждым из присутствующих лежали тонкие папки с чёрной печатью: «ПРОЕКТ “Рассвет-13”». Листы внутри пахли свежей краской и старым страхом.

Ответственным по проекту назначили Льва Моисеевича Краузе. Сейчас пальцы Краузе судорожно сминали край папки, но голос оставался внешне собранным.

– Объект «Рассвет-13», – начал он, – ребёнок мужского пола, возраст на момент ритуала – восемь лет. Телесный сосуд подготовлен согласно протоколу, маркировка крови – совпадение с таблицами Департамента. Храм Рассвета на Холме Шпор арендован через третьих лиц. Культистская группа – тринадцать человек, проверенные контакты…

– Ближе к моменту, когда всё пошло к чёрту, Лев Моисеевич, – мягко напомнила Софья Давидовна Вайсман. – История сотрудничества с сектантами нас больше не интересует. Они, как я понимаю, уже не встанут и не подадут жалобу.

По столу прошёл едва заметный шевелящийся смешок. Никому не стало легче.

Краузе вдохнул глубже.

– Ритуал «Рассветного расщепления» в третьей, смягчённой редакции Департамента. Цель – частичное внедрение сущности класса «Предрассветный Хищник» в подготовленный сосуд. Контроль – через узловые печати, закреплённые на позвоночном и сердечном контуре. Выход сущности – строго дозированный, с возможностью аварийного отсечения…

– Мы все читали методичку, – перебил Пётр Соломонович, не повышая голоса. – Опишите момент расхождения расчётов и реальности.

– В двадцать третью минуту ритуала, – Лев Моисеевич осторожно развернул один из листов, – вместо запланированного «чистого рассветного импульса» по каналу прошёл дополнительный душевной вектор. В сосуд влетела чужая душа.

– Откуда? – спросил Яков Исаакович Рихтер, заведующий Отделом Переходов, подтягивая к себе схему.

– Воронка выхода сущности, – ответила за Краузе Софья Давидовна. – Мы работали по швам между мирами. Ожидали обычную утечку – мёртвые, почти пустые остатки. В какой-то момент кто-то… – она помедлила, подбирая слово, – неудачно умер в нужной точке пересечения.

Яков Исаакович прищурился.

– Неудачно умер – это по-вашему научный термин, Давидовна?

– По-моему – это единственное объяснение, почему в наш аккуратно подготовленный сосуд влетела взрослая, активная, ещё не остывшая душа, – отрезала она. – И почему «Предрассветный Хищник» получил сразу два ядра вместо одного.

В зале повисла тяжёлая пауза. Где-то под потолком шуршали руны звукоизоляции.

Пётр Соломонович переплёл пальцы, положив руки перед собой.

– И что сделали вы, Лев Моисеевич, когда поняли, что в сосуде не один жильц?

Краузе моргнул, взгляд усилием воли вернул с гладкой поверхности стола к начальнику.

– Ритуал уже пришлось доводить до конца, – сказал он. – Отмена после двадцатой минуты выводит сущность напрямую в зал. Протоколы безопасности… вы сами их утверждали. Мы попытались усилить печати, перераспределить нагрузку. Предполагали, что чужая душа размолется в процессе внедрения. Обычный шум.

– Но шум оказался громче, чем вы ожидали, – тихо произнёс Рихтер.

– Громче, – согласился Краузе. – Объект не только не дал сущности растворить себя, но и… навязал совместную конфигурацию. Мы зафиксировали внутри сосуда две устойчивые точки сознания. И уже через секунду потеряли контроль.

Софья Давидовна перелистнула страницу, обнажая жёсткие цифры.

– Тринадцать участников ритуала, – отчётно произнесла она. – Из них одиннадцать – полностью деструктурированы. След – выжженные силуэты на минеральной поверхности. Двое – разорваны на фрагменты. Печати по контуру круга – сорваны, камень смещён, швы… – она посмотрела на Рихтера, – швы работают в режиме постоянной дрожи до сих пор.

– Сосуд? – Пётр Соломонович не использовал имён. В масштабах Департамента люди делились на сосуды, исполнителей и начальство.

Краузе снова сжал край папки до белых костяшек.

– Восемь минут после прорыва – полная тишина, – отрапортовал он. – Затем фиксируем выход субъекта из Храма. Двигался самостоятельно. Внешние признаки – ребёнок в состоянии шока. Но по периферическим показателям… – он перевёл взгляд на набросанные рукой схемы, – по периферическим показателям внутри работал не шок, а идеальный, холодный вектор. Барьеры на периметре Храма были разрушены силой сущности, но не до конца. Проход для объекта остался чистым.

– Хищник сделал выход, – хмыкнул Рихтер. – И аккуратно приоткрыл ему калитку.

– Никаких следов полноценного высвобождения «Предрассветного», – уточнила Софья Давидовна. – Ни ауры, ни поля, ни микросдвига временных пластов. Сущность осталась внутри. Работала… как инструмент.

Тонкий стук пера о край подставки нарушил очередную паузу. Пётр Соломонович перестал постукивать.

– То есть, – произнёс он медленно, – мы имеем: несанкционированно добавленную душу неизвестного происхождения, сущность класса «Предрассветный Хищник» частично внедрённую в общий сосуд, сорванный ритуал, уничтоженную группу посредников, разрушенный Храм, раскачанные швы на всём Холме Шпор и…

Он чуть наклонил голову.

– …и объект «Рассвет-13», который самостоятельно покинул территорию и, по сведениям Отдела Наблюдения, уверенно движется на восток.

– Да, – коротко подтвердил Рихтер. – На восток. Чётко. Без блужданий.

– Как давно?

– Семь часов двадцать минут, – ответил Яков Исаакович. – На данный момент расстояние от Храма до предполагаемой точки нахождения – около двенадцати километров. Никаких попыток скрываться. Никаких следов сознательного использования силы. Просто… движение.

– Механический уход из зоны происшествия, – бросила Вайсман. – Рефлекс выживания.

– Это не рефлекс, – возразил Рихтер. – Это выбор направления. Восток – зона естественных предрассветных швов. Наша сущность тянет туда. Но шаги делает не она. Хищник в таком состоянии ломал бы лес, реку и пространство. А этот ребёнок обходит овраги и выбирает тропы.

Штраусс некоторое время молчал, рассматривая пустой край стола.

– Насколько стабилен сосуд? – спросил он наконец. – Насколько… Арман Сингард, – впервые прозвучало имя, сорвавшись с языка с неохотой, – способен удерживать баланс?

Краузе замялся. В глазах блекло отразились серебристые буквы на обложке.

– В изначальной конфигурации, – начал он, – сосуд предполагался как пассивный. Ребёнок – минимальная воля, чистый носитель. Сейчас… – плечи чуть дрогнули, – сейчас внутри два ядра. Одна душа – человеческая, взрослая, с выраженной рациональной структурой. Вторая – сущность, живущая на переходах. Вместе они…

Софья тихо добавила:

– Вместе они напоминают нам Дело номер Семь. Только без цепей, камер и армии охраны.

По длинному столу прошёл сквозняк из чужих воспоминаний. Никто не захотел поднимать тему Седьмого Дела вслух.

– Мы пока не видим признаков полной утраты человеческого ядра, – заключил Рихтер. – Но и гарантировать его преобладание не можем. Конфигурация гибридная, нестабильная. Каждый сильный стресс может сместить баланс.

– Сколько у нас есть времени? – Пётр Соломонович задавал этот вопрос всегда как бухгалтер: сухо, без эмоций.

– Пока объект двигается только ногами, – ответил Яков Исаакович, – время есть. Как только начнёт пользоваться тем, что у него внутри, – счёт пойдёт не на недели, на события. И не наши.

Зал наполнился глухим шелестом перелистываемых страниц. Каждый искал в бумагах не цифры даже – оправдание. Его там, разумеется, не было.

– Мы можем вернуть его? – спросила Вайсман. – Захват, повторное запечатывание, корректировка печатей? Я знаю, как это звучит, Пётр Соломонович, но лучше грязное решение на ранней стадии, чем…

– Чем новая утечка божественного класса, – спокойно закончил Штраусс. – Империя второй такой не переживёт.

Он перевёл взгляд на Краузе.

– Ваше мнение, Лев Моисеевич? Только честно.

Лев устало провёл пальцами по переносице.

– Если направим обычный отряд, – сказал он, – они погибнут, даже не поняв, от чего. Если пошлём Инквизиторский Орден Полуденного Света – объект попадёт под чужой контроль. Они превратят его в знамя. Или в костёр. В обоих случаях мы потеряем и сосуд, и доступ к сущности. А Восточным Фронтиром будет рулить либо рассветный хищник в белом плаще, либо его обугленная тень.

– А если отправить своих? – тихо уточнила Софья Давидовна. – Людей Департамента.

– Тогда придётся сказать им всю правду, – вздохнул Краузе. – И о классе сущности, и о провале протокола, и о том, что мы фактически… – он подбирал слово и, не найдя приличного, махнул рукой, – выпустили в мир непроверенную конструкцию.

Пётр Соломонович закрыл папку.

– Конструкцию, – повторил он. – Не мальчика. Не демона. Конструкцию.

В голосе не было ни самозащиты, ни оправдания. Только факт.

Потом медленно поднялся со стула. Тень от него легла на стол, перекосив ровные линии отражения.

– Записывайте, – приказал он. – Протокол Первого Уровня, без права копирования.

Перо с тонким скрипом легло в руку секретаря, рунный браслет на его запястье вспыхнул мерцающим знаком.

– Имперский Магический Департамент, – начал Пётр Соломонович, – признаёт: Проект «Рассвет-13» перешёл из стадии контролируемого эксперимента в стадию полевой аномалии класса «Подвижный Шов». Объект Арман Сингард рассматривается как носитель двойной конфигурации: человеческое ядро неизвестного происхождения плюс сущность «Предрассветный Хищник».

– Департамент берёт на себя полную ответственность за последствия, – продолжил он. – И одновременно – исключительное право на любые операции по возвращению, наблюдению, нейтрализации либо… – пауза, – интеграции объекта в структуру Империи.

Слова упали в тишину тяжёлыми камнями. Рунные стенки зала вспыхнули, фиксируя сказанное.

– Первое: – голос стал жёстче. – Отправить за объектом группу наблюдения, не вступать в прямой контакт, докладывать каждые три часа.

Второе: подготовить два сценария – «захват» и «сопровождение» – с учётом минимизации прямого магического воздействия.

Третье: блокировать любые попытки Ордена Полуденного Света и прочих структур оформить на Армана Сингарда официальный запрос.

Он сделал паузу и добавил уже почти тихо:

– Четвёртое: пересчитать риски и честно ответить себе на вопрос, что страшнее – потерять хищника или вырастить его дома.

Никто не возразил. Не потому, что соглашались – просто не нашли формулу, с которой можно было бы спорить.

За окнами Зала Протоколов достраивался рассвет. Город под ним лежал ещё в полутени. Восточная кромка неба медленно, упрямо светлела.

Где-то там, под этим же светом, по холодной земле шёл ребёнок с чужой душой и демоном в груди. Шёл на восток, к тем местам, где швы мира тоньше, а рассвет режет глубже.

Имперский Магический Департамент смотрел на цифры, схемы и карты, избегая думать о том, что однажды придётся смотреть не на бумаги, а в глаза той самой конструкции, которую сегодня так удобно назвали «объектом».

Рассвет, который они пытались приручить, уже успел сделать свой первый шаг. И ни одна печать на этих стенах не могла отменить простой факт:

объект сбежал.