Покойным только снится

Раньше мне было страшно встречать на улице людей, с которыми когда-то работал, бывших одноклассников и одногруппников. Неуютно как-то чувствовал себя, не знал, что спросить и ответить, разговоры обычно не складывались. В этом было главное противоречие – людей то видеть знакомых приятно, но сам начинаешь себя вести как полный мудак, хоть и не специально. Лишь из-за того, что выпал из круговорота общих знакомых, где есть группы и чаты на каждый случай жизни. Все поделено. Чат дома, чат двора, чат подъезда, чат этажа. Все между собой общаются, не теряют нить повествования, прибывают на одной волне, а тут ты, неприкаянный, как бобыль. Еще более худший опыт, встретить некогда хорошего друга, с кем, уже не вспомнить из-за чего, перестал общаться. Закономерно и справедливо, на вершине худших из возможных случайных встреч, стоят люди из детства. Перед ними на поверхность всплывает странное чувство обязательств и искаженного родства. Кажется, что ты им непременно что-то должен, пусть вся ваша дружба в детстве, ограничивалась совместной игрой на «денди» у кого-то в гостях. А если этот человек еще и из какого-то села, куда родители отправляли на лето к бабушке с дедом, то это и вовсе тяжелый случай. Там степень извращенного чувства приобщенности к чему-то важному, граничит с не менее глубоким сожалением. Сожалением от того, что этот человек, будет непременно что-то вспоминать.

Даже, если ты не видел его больше десяти лет, и он каким-то чудом тебя узнал на улице, пусть ты и старался пройти незамеченным мимо. Он будет вспоминать… они всегда вспоминают. Возможно, потому что так принято. Мне сложно судить как правильно, с годами стал совсем нелюдимым, подобные встречи вызывают физическую боль. Будет вспоминать детство, ваши совместные радостные моменты. Походы на речку-вонючку, вечерние костры до самого неба. Ему будет мало этого, он будет всячески подталкивать в разговоре, к тому, чтоб и ты что-то вспомнил. Обычно мне нечего добавить, себя с годами примерно понимать начал. Стараюсь не тянуть, знаю, что буду что-то неуместное нести, пытаюсь «слиться» до этого момента, говорю что-то вежливое, говорю, что совсем опаздываю, затем поспешно ухожу. Годами эта вежливость работала, до дня, пока я не встретил Игоря, человека из далекого села в Сумской области, где я бывал летом в детстве. Он и напомнил мне про «Неупокоенных». С того дня все изменилось.

День, когда на улице меня узнал Игорь, был полон своих дурных знаков. В пользу того, что грядут нехорошие события, говорило многое. Иномарка, что «гупала» выкрученной на максимум музыкой, проносясь мимо, облила водой из лужи, пока я ждал автобус на остановке. Купленная на рынке вязанка картошки, по пути обратно порвалась, полетела в те же лужи, на ту же дорогу. Серое небо на глазах чернело, октябрьский дождь быстро сделал и без того холодные мокрые вещи тяжелыми. Будто сглазил кто-то, а тут еще сбоку и задорное: «Здарова, ты что ли?!», «Не узнал?».

Сначала правда не узнал, потом, когда понял кто, делал вид что не узнал. В глубине души та рад был видеть его, хотел с ним пообщаться, не видел его сто лет, но вел себя как обычно, лишь бы быстрее уйти. Это был Игорь, паренек из ранее упомянутого села в Сумской области, где в детстве, обычно проходило мое лето. Теперь на его голове была враждебная залысина, а в уголках глаз красовались «счета» за веселые годы – они же морщины. Да еще кашель болезненный, от которого он легкомысленно отмахивался, как от не в то горло попавшей еды. С одной стороны мне хотелось как можно скорее попасть домой, переодеться в сухие вещи, заварить чая, с другой поговорить с ним. Игорь же не мог нарадоваться, встретив меня. Гадал сколько мы не виделись лет, двадцать или больше. Начал вспоминать каких-то людей, чьи имена я слышал будто впервые. Из-за своей тупой привычки избегать подобных разговоров, в классической манере говорил ему, что тоже мол рад был видеть, но мне пора, а он: «Та подожди, я же тебе еще столько всего не рассказал…».Думаю, с ним мы проговорили в районе часа, обменялись номерами и контактами в социальных сетях, и по логике должны были уже прощаться. Да только собрался ему протянуть руку для прощанья, как он взял и почему-то вспомнил за «Неупокоенных».

- Помнишь, как дед Тарас стал «неупокоенным»? – былое веселье и задор Игоря исчез без следа, он был серьезен.

- Нет.

- Правда не помнишь?

Может я не помнил, а может не хотел помнить, но несмотря на это, после пары его наводящих вопросов, сам того, не желая – вспомнил.

Когда умер дед Тарас, сначала никто не заметил. Не было у него уже никого, хоть и глубоким стариком его считать, наверное, нельзя. Жизнь так сложилась - жену и детей пережил. Каждое утро ходил за хлебом и молоком в сельский гастроном, раз в месяц выбирался в город за пенсией. Дом его был торцевой, смотрел на поле, которое на десяток километров было одинаковое. В той части села не ходил даже толком никто, да и сам дед Тарас особо общества не искал. То в огороде тени отбрасывал, то дома сидел. Не знаю как, но как-то узнали в селе что он умер. Только не в этот же день, а где-то через неделю. А быть может, неделя понадобилась чтоб приехали те, о ком пойдет речь далее. Для нас же, малых возрастом от пяти до двенадцати лет все произошло в один день, без каких-либо объяснений.

Рано утром, всех детей с села собрали в доме семьи Сидорчуков. Помню, как до рассвета меня разбудил дед, как он суетился. Как мы быстро шли в сторону большого дома Сидорчуков. Помню, как вместе с нами, по только начавшей светлеть улице, шли такие же дети со своими бабушками и дедушками. Как всех вели туда.

Нам ничего не объяснили, всех завели в большой зал, туда, где был телевизор, после чего взрослые ушли. Пришла тетя Вика, хозяйка дома и радостно сказала, что сегодня мы будем у нее в гостях. Телевидение у них не ловило, зато был «видик» и огромное количество кассет. Все они были с скучнейшими фильмами про любовь, кроме одной, где был мультфильм. Тетя Вика поставила кассету с «Аладдином» и убежала. Порядка пятнадцати детей разного возраста, сидели перед пузатым телевизором и смотрели мультик. Его за день мы посмотрели один раз, затем другой, потом еще один, и еще. Мне сложно воссоздать детально весь тот день и ночь что последовала за ним. Будет много странных и нелогичных вещей, прошло уже слишком много лет. Память очень капризная штука. Где-то вмешиваются мысли, где субъективные рассуждения. Иной раз на неё влияют сны, иной раз жизненные потрясения. Порой всё вместе, все эти факторы, образуют настоящую гремучую смесь. Коктейль, который есть где-то в голове, но уже как что-то чужеродное, отсюда и не вызывающее доверия. Наверное, поэтому с годами воспоминания о том дне, ушли в область, где обитают откровения болезни с высокой температурой и кошмары до осознанного периода. Того времени, когда страх как таковой в психике еще не принял мысленные формы.

После того как мы первый раз посмотрели мультик, в доме еще царила веселая атмосфера. Сразу после окончания мультфильма, пришла тетя Вика, и принесла мешок горячих заводских бубликов с маком. Несколько бутылей с ряженкой. Когда все поели, она перемотала кассету, и снова включила «Аладдина», а сама вновь куда-то убежала. Большинству детей в доме было меньше десяти лет, они толком не понимали, что происходит, сидели как загипнотизированные. Нам же с Игорем было скучно, и мы хотели уйти оттуда. Помню кто-то из детей тоже хотел выйти на улицу, было еще относительное утро. В доме и на улице присутствовали полтора десятка взрослых ребят, которые присматривали за всеми, в их числе был брат Игоря. Ему тогда было около восемнадцати лет. На селе его знали как залихватского хлопца, и побаивались. С того, что происходило в доме он закатывал глаза и хотел поскорее свалить по своим делам. Уехать куда-то на своем мотоцикле или бахнуть самогонки. Он вместе с парой пацанов его возраста почти все время курил на улице.

Время шло, мы сидели в доме, смотрели уже, наверное, по третьему кругу «Аладдина», и умирали от скуки. В тот момент, меня и одернул Игорь. Он уже что-то знал тогда. Мы с ним были одного года рождения, с разницей в несколько месяцев. Ему уже успело стукнуть двенадцать лет, а мне еще было одиннадцать. Эта небольшая разница заставляла его вести себя так, словно он уже взрослый, вел он себя с той же нелепостью, «показушничал». Подозвал меня помню, и начал рассказывать, что вообще произошло, говорил, что от брата узнал. Рассказывал мне и хихикал. Слушал его тогда, и не верил. Казалось врет, а потом пришел его брат со своим дружочком, и стал повторять все тоже самое. Да так это рассказывал, видно было что напугать хочет, что врет, но все равно было страшно.

Дед Тарас стал «неупокоенным». Ходит уже неделю по двору, рычит. Деревья грызет, когда вечереет, землей в небо огородной кидается. По земле перекатывается, воет. Лопухами и бурьянами «шуршит», забор свой толкает, будто что-то сказать хочет. Его утром несколько дней назад увидели, в подзаборном безумии ползал. Думали допился, кто-то из сельчан хотел его поднять и домой отвести, за руку его взяли, а он весь холодный. Так еще оказалось, что подобные случаи на селе не впервой. Да еще, помимо этого, есть те, кого звать в таких случаях нужно, их то сразу и позвали. Детей всех увели, чтоб не видели ужас, а ему только предстояло случиться.А потом они сказали то, от чего я похолодел. Что как стемнеет они поведут нас с Игорем посмотреть туда, как все это происходит.

Одно дело, когда подобное рассказывает хихикающий Игорь, но другое дело, когда взрослые пацаны. Пусть и рассказывали они это чтоб напугать. Вместе с этим на улице вечерело. Если до этого тетя Вика приходила раз в два часа, то по мере того, как за окном темнело, ее визиты становились реже. Когда стемнело, то они и вовсе закончились. Тогда-то Игорь и сказал, что пора.

Брат Игоря «побеседовал» с парой человек из тех, кто присматривал за детьми, кивнул еще нескольким своим приятелям и махнул нам с Игорем. Такой вот бандой, из шести человек мы двинулись по уже откровенно ночному селу. В дороге старшие пацаны не переставали нас пугать. Постоянно добавляли какие-то жуткие детали про деда Тараса. Что он на кладбище поперерывал могилы и пожрал мертвяков. Рассказывали, что с его лица слезла вся кожа, а глаза высохли. Что у него выросли огромные клыки, которые он наточил об кладбищенские ограды. А потом они дружно смеялись. Они нагоняли жути во всем, хотели нас напугать. Правда же оказалась куда более трагичной и страшной. Она оказалась немыслимой.

Все их рассказы были страшилками и выдумками, кроме главного. Дед Тарас действительно стал «неупокоенным». Он нигде не шастал, когда умер, не выл, не ползал по земле, не грыз деревья. Страшнее всего то, что он вроде как понял, что умер, но не мог в это поверить. При каких обстоятельствах на самом деле люди узнали об этом, мне неизвестно. Вроде как он сам им начал про это рассказывать. Тогда и вызвали тех, кто должен был помочь ему найти покой. В то время мне доводилось видеть какие-то фильмы про нечисть, и представление о том, как с ней борются у меня, было соответствующее. В реальности оказалось все иначе.

К дому деда Тараса мы, огибая село, под крутой дугой шли через поле, чтоб нас не увидели взрослые. Все они собрались вокруг его дома и стояли под забором, возле калитки. Мы обошли дом сзади и стараясь не шуметь перелезли забор. Двигаясь вдоль летней кухни и покосившегося сарая, мы шли в сторону оконного света. Там, в кухне за столом, на стуле сидел дед Тарас. Выглядел он так, будто очень сильно перепил на днях и просто еще не отошел. Волосы были взъерошены, взгляд мутный, как под водой. Рядом с ним, напротив сидели два самых обычных, ничем не примечательных человека. Между ними шел разговор. В ночной тишине, через открытую форточку, на улице его было слышно весьма отчетливо:

- Чего буяним то, - спрашивал один из гостей деда Тараса.

- Да где ж я буяню, - не понимал он.

- Ну как, людей пугаете, говорите им всякое.

- Чего говорю, я, наоборот, у них спрашиваю!

- Тарас Михайлович, поймите, вы умерли. Вам тут уже хватит, вам пора.

- Да где ж это я помер, вон же я! – он говорил и указывал на себя руками.

Попутно дед Тарас что-то ел, и то и дело склонялся над тарелкой. Ложка за ложкой он поглощал ее содержимое.

- Тарас Михайлович, давайте не будем. Мы к вам издалека приехали, помочь вам хотим. Умерли вы, но покой не нашли, пора вам. Заканчивайте уже.

- Да не умер я! – сказал дед Тарас. – Я же дышу, живу, ем, пью, сплю, в туалет хожу, в конце та концов, как нормальный человек.

- И что же вы едите?

- Суп! Что же еще!

- И как, вкусно? – спросил один из его гостей.

- Вкусно, а что?

- А то, что вы воду едите из тарелки, нет там супа.

- Как воду! – он склонил голову и с ужасом отшвырнул от себя тарелку.

- Вы поймите, вы умерли, вам уже пора, на тот свет, пора найти покой.

- Ну как же я умер? Я же вот сижу, думаю, чувствую.

- Умерли вы.

Я уже говорил, что память очень странная штука. Сейчас, спустя годы, будучи непосредственным участником и наблюдателем событий той ночи, и то сложно поверить самому себе. От того что было далее, чуть не закричали все, включая старших пацанов. Спасло то, что нам с Игорем они закрыли ладонями рты, иначе бы мы начали орать от страха. Их же цепкие руки не дали нам убежать. Поэтому пришлось смотреть, и было видно нам следующее. Со словами: «Я не умер!», дед Тарас начал лезть на стену, и на четвереньках ползти по потолку, сидящие на стульях люди никак не реагировали на это. Они были абсолютно спокойны.

- Ну и что, вы хотите сказать это нормально? Где бы вы при жизни ползали по потолку? Умерли вы, поймите же…

- Да где я умер! Что вы заладили «Умер-умер», вот же я, живой стою! – сказал он, и выпрямился в полный рост стоя на потолке.

- Тарас Михайлович, ну разве это уважительно, так вот общаться? Мы с вами вроде культурно разговаривали, а вы на потолок залезли. Где же это нормально, сами подумайте?

Дед Тарас словно почувствовал стыд и слез на пол.

- Вы правы, простите. Ну как мне еще вам объяснить наконец, что живой я, не умер, живой! Вот же я! Жив, прямо сейчас живу!

- Тарас Михайлович, вы просто имитируете это, продолжаете «жить» на холостом ходу что называется. Движетесь по инерции если хотите. А сами вы умерли, и чем быстрее вы это осознаете, тем лучше будет всем нам.

- Лучше?! Вы себя слышите? Где мне лучше будет?! Если я умер, я что воскресну?!

- Нет Тарас Михайлович, не воскреснете, а успеете обрести покой перед тем, как по вашу «неупокоенность» начнут идти те, кто заберет вас в сны покойников. А знаете, что там? Хотите знать? Вы ведь говорили, что спали уже, да? Ну как вам, сны?

- Не очень…

- Да не скромничайте!

Дед Тарас зарыдал

- Там так страшно… так ужасно грустно и одиноко… там нет ничего…

Они несколько минут его утешали, затем продолжили.

- Вот поэтому вам и надо обрести покой, осознать что вы умерли.

- Хорошо, я умер! – дед Тарас будто сдался, встал и развел руками.

- Эээ… нет, это так не работает, вам нужно осознать это, пойдемте на улицу, все уже ждут вас.

Эти двое и дед Тарас направились на выход из дома, в сторону калитки, туда, где стояли собравшиеся со всего села взрослые. Тогда мы начали медленно покидать его участок. Также аккуратно перемахнули через забор и стали дугой огибать поле, чтоб нас не видели взрослые. Пока мы шли назад, ночную тишину разрезал доносящийся со стороны дома деда Тараса надрывный плач. Кажется, каждый подходил и что-то говорил ему, от услышанного он выл и рыдал. В темноте мне не было видно ничего более. Мы быстро ушли оттуда, и вскоре рыданья со стороны дома перестали доноситься.

Нас не было около часа, за это время в доме ничего не изменилось. «Аладдин» в очередной раз подходил к концу, большинство уже спало в тех же позах на полу. Брат Игоря подозвал нас и шепотом сказал, что если мы кому-то расскажем о том, что видели, то он нас уроет. Игорь, как и я его боялся, поэтому мы просто молча кивали. После этого остаток ночи пролетел незаметно. Большую часть времени у меня перед глазами всплывала бредовая картина стоящего на потолке деда Тараса. От этого было как-то дурно. Сидевший сбоку Игорь, наверное, тоже думал про это. Ни на следующий день, ни в любой другой что был далее, мы не вспоминали то, что видели. Удивительно, но утром, после короткого сна, даже для меня, при всем том испытанном ужасе, минувшие события стали каким-то невнятными, нереальными. Засвеченными, как утренний сон. Еще через день, их нереальность усилилась. А не более чем через неделю, во мне появилась неадекватная храбрость. Стоя в огороде и махая мечом-палкой, я представлял, как рублю на куски полезших с земли «неупокоенных». Храбрость эта обычно заканчивалась с заходом солнца, но утром возвращалась вновь.

Когда после летних каникул я вернулся в город, и начал рассказывать эту историю своим дворовым друзьям, мне естественно никто не верил. От меня она звучала совсем бессвязно и глупо, в ней был только ползающий по потолку дед Тарас. Рассказывал ее вроде до тех пор, пока надо мной не начали смеяться, и только после этого, до меня дошло, как подобное выглядит со стороны. С Игорем же мне довелось встретиться после этого только через год, на следующее лето. Вроде прошел только год, а интересы уже совсем поменялись. Тринадцать лет, а уже начались сигареты, самогон… За прошедший год брата Игоря успели посадить, и Игорь почему-то нашел это вдохновляющим. Брат прислал ему с тюрьмы, сделанные будто из резины четки, которыми Игорь везде махал. При таких его изменениях, разговор за события той ночи мне казался очень неуместным.

Последний раз в село, к деду, я ездил в возрасте пятнадцати лет, тогда же, зимой, дед умер. После этого дом продали, а вместе с этим, закончилось мое общение со всеми из села, включая Игоря. Жизнь продолжилась. История эта с годами, для меня самого стала приукрашенным вымыслом. Кажется, я даже её и не вспоминал вовсе, пока не встретил Игоря.

Наш разговор, в котором он вспомнил всю ту ночь, закончился на странной ноте. Он сказал, что у него есть важное дело, перспективная работенка и нужна помощь. При всей моей нелюдимости, трудностях в общении с людьми, я почему-то согласился ему помочь. Хрен знает на что я рассчитывал. Может в глубине души я хотел уволится со своей работы и через Игоря попытаться куда-то устроиться. Может думал, что он поможет мне вспомнить каким я был до того, пока не начал замыкаться в себе. Не знаю, но на его просьбу встретиться через несколько дней согласился.

Перед тем как пойти в условленное место, я прокручивал в голове, что же это может быть за работенка. Думал может нужна помощь в перегоне машин через границу, работа торговым агентом или быть может разнорабочим. У меня вообще не было никакого представления, о том, что же это может быть. Пришедший Игорь мне тоже ничего не объяснял. Сначала мы долго ходили по пустым улицам вечернего города, а потом зашли в кофейню. На телефон Игоря постоянно приходили сообщения, и выглядел он беспокойно. Тогда я думал, что у нас там будет с кем-то встреча, но и эта догадка была неверна. Игорь обладал удивительной способностью заговаривать и сбивать с толку. Если Игорь замолкал, то только из-за своего болезненного кашля. Мы без перерыва говорили все те несколько часов, что ходили по городу, но я совершенно не могу вспомнить, о чем. А потом улицы опустели совсем, и замученного вида парень стал переворачивать стулья вокруг нашего столика. Был уже одиннадцатый час, и кофейня закрывалась. Телефон Игоря несколько раз прожужжал, он глянул что там, оживился, и сказал, что нам «Пора».

Все еще ничего не понимая, я шел за ним. Он очень витиевато говорил про то, что, если дело повторится, мне нужно будет одеваться теплее и брать с собой «тормозок».

На улице было темно и холодно, по освещенным дорогам города изредка проезжали машины. От светлых улиц мы сместились в сторону дворов и начали идти в непроглядной темноте. Игорь и тогда что-то без перерыва рассказывал, а потом резко запнулся.

- Пришли.

Мы остановилась возле выпуклого бетонного парапета, который закрывал уходящие в землю трубы.

- В смысле? Что мы тут делаем? – мне правда было не ясно.

- Наблюдаем.

- В каком плане? За чем?

- Не за чем, а за кем, - сказал он и кивнул головой в сторону ближайшего дома.

Дом как дом. Ничего примечательного. На секунду во мне пробежал страх от того, что Игорь может быть как-то связан с криминалом и меня он привел на какое-то дело. Я еще помнил, как «закрыли» его брата, и в какую сторону его начало нести в подростковый период.

- Вон, видишь?

Он вновь, но уже чуть дольше потянул вперед подбородок, указывая им в сторону дома. Что я мог увидеть? Видел только дом, десяток припаркованных машин, футбольное поле, гаражи, мусорники и лавочки.

- Там, на лавочке, возле второго подъезда.

В темноте, света подъездной лампочки едва хватало чтоб высветить что-то темное. Пятно темноты. Кто-то сидел на лавочке возле подъезда. Игорь закашлял и продолжил:

- Чем я, по-твоему, занимаюсь?

- Без понятия.

- Какие-то догадки?

У меня были догадки, вернее в свете того, что произошло их не могло не быть. Но озвучивать такое, было куда более безумно, чем в самых вольных формах моделировать это в голове. Игорь не стал ждать пока я озвучу ответ и спросил:

- Помнишь, как дед Тарас стал «неупокоенным»?

Холодок пробежал по моему телу.

- Помню.

- А помнишь, как мы ходили тогда ночью к нему, как смотрели в окно?

- Помню.

- Ну тех, кто с ним беседовал, стало быть, ты тоже помнишь?

Ответа от меня не последовало, говорил только Игорь.

- И вот отвечая на твой вопрос, про мою деятельность, я занимаюсь тем, что помогаю людям осознать, что они умерил. Как те, кто приходил к деду Тарасу. Не спрашивай, как это вышло, и почему я согласился. Этому суждено было стать. Мой первый день произошел похожим образом, мне тоже ничего не говорили. Чтоб не сбежал. И вот мы здесь. Там, - он указал рукой в сторону лавочки, и вновь закашлял. – Там сидит одна бабулька, которая стала «неупокоенной». Она уже несколько недель выходит и сидит на лавочке перед подъездом вместе с другими бабульками. Сидит так целый день, а потом целую ночь. Не уходит. Вместе с другими бабками клеймила всех прохожих. Они-то по классике: «Проститутка!», «Наркоман!», «Бандитом вырастет!», а она им стала такое говорить, от чего те начали креститься. То ноги у кого-то ей лишними покажутся, говорила: «Им бы ножки до коленок укоротить, и ползали бы как живые!». Детей, когда видела подзывала к себе, давала им камушки, завернутые в конфетные фантики. Если видела молодых мам с колясками, то орала что те магазинное мясо, обернутое в пеленки, возят. Через пару дней она уже сидела на лавочке одна, другие бабки обходили её стороной. Да так и сидит с тех пор, как слухи до нас дошли. «Неупокоенная» она.

Стало очень неуютно, но молчать на этом фоне было намного страшнее, и я задал Игорю вопрос.

- Как-то странно, дед Тарас мирный был, тихо умер насколько я помню. Почему же эта бабка так себя ведет?

- Помнишь, как один тогда сказал деду Тарасу про «сны покойника», что если тот долго будучи «неупокоенным» задержится в нашем мире, то начнет снится покойным? Что есть те, что будут за его «неупокоенностью» идти? Как видишь они не врали. Бабулька уже им снится. Пока это просто их бредни, но скоро могут начаться кошмары, нужно помочь ей обрести покой, пока это не началось.

- Если я правильно понял, и ты из числа каких-то охотников на нечисть, то почему вы их просто не перестреляете серебряными пулями? Не убьете кольями или святой водой на крайняк. Сейчас же можно и ствол купить нарезной без проблем, к чему вся эта лирика?

- Во-первых это люди, от начала и до конца, пусть они пребывают в состоянии «неупокоенности», а во-вторых, если ты насильственно убьешь «неупокоенного», то оставишь рану на теле мироздания. Долго времени не пройдет, и такая рана начнет гноится, приводить зло в наш мир. Не спорю что понятие добра и зла субъективно, но есть то, что обитает далеко за пределами дуальных понятий ума. В пространствах, откуда когда-то сбежал наш мир. Там, где не осталось ничего кроме холодного ужаса. Кроме настоящего зла, всего отвергнутого, того, что не может принять свою природу, и от этого еще больше деградирует. Если оставить на теле мироздания такую рану, те кто обитает в этих измерениях непременно полезут на свет.

После услышанного, мне было нечего сказать.

- Тебе, наверное, интересно зачем я тебя позвал? – спросил Игорь.

- Да я уже догадался как-то. Сейчас пойдем её, как те двое тогда, уговаривать уйти на покой?

- Не совсем. Ты пойдешь. Один.

- Я, - у меня не получилось сдержать смешка.

- Да, ты.

- С чего мне вообще это делать?

- С того, что ты, как и я, был избран для этого.

От услышанного я засмеялся.

- Зря смеешься, хотя я тоже тогда смеялся, когда мне рассказали про все это.

- Игорян, без обид, но это попахивает какой-то сектой. Я тебя не видел лет двадцать, а ты с порога меня уже избранным в какой-то орден борцов с нечистью записал.

- Послушай, кроме нас с тобой это делать некому. Мой напарник сегодня уехал, с конями, все. Остались только мы. Но у меня вопрос: ты возьмешь на свою совесть если «она» кому-то навредит? Тебе потом нормально с этим жить будет? Если да, то можешь идти домой.

Его слова меня задели. Много вопросов крутилось в голове, очень много. Вместе с этим, мне не верилось, что это происходит в реальности. Что я собирался помочь Игорю.

- Ладно, - сказал я.

Игорь снова зашелся в приступе кашля, как и прежде, от вопроса про здоровье отмахнулся.

- Хорошо, давай не тянуть, идти к ней и когда подойдешь, скажешь, что её к телефону, после этого протянешь ей трубку. Не ссы, я все это время буду с тобой на линии, если что не бойся задавать вопросы, - закончил он, и набрал мой номер. Телефон в кармане завибрировал, я зачем-то поднес телефон к уху. – Давай, иди! – сказал Игорь и начал махать рукой в сторону лавочки.

Мне было страшно, от того, что я это делаю. Ступая в сторону лавочки, я слушал как Игорь без перерыва успокаивал меня и говорил, что все будет нормально. Темное пятно сидело без движения, мне даже начало казаться что это просто какие-то тряпки. Закутанная в кучу платков голова повернулась в мою сторону, не придумав ничего лучше, я решил поздороваться.

- Здравствуйте.

- Иди н***й!

Голос бабки был низким, басовитым, расходился непонятным эхом. Звук словно шел из открытого канализационного люка. Услышав его, я испытал сильный, ни с чем не сравнимый ужас, захотелось бежать. Страшнее всего была из-за того, что я не видел ее лица. Куча платков на голове образовывала воронку, в которой была чернота. Из оцепенения меня вывел Игорь.

«Спроси, как ее зовут» - прозвучал голос Игоря из трубки.

- Могу я узнать, как вас по имени-отчеству?

- Тамара Степановна.

«Скажи, что её к телефону» - сказал Игорь.

- Что?! - я правда был сильно удивлен.

«Дай ей трубку, скажи, что ее к телефону зовет Тамара Степановна».

- Чего?!

«Просто дай ей трубку, и скажи, что ей звонит Тамара Степановна».

Я вообще не понимал, что происходит. Давать свой телефон в ее руки, мне абсолютно не хотелось.

«Быстрее, дай ей телефон. Пока она не успела тебя хорошо разглядеть, иначе покойники, которым она снится, могут тебя запомнить».

От услышанного рука с телефоном отпружинила в сторону бабки. Ужас сделал землю под ногами мягкой. Мне начало казаться что я погружаюсь в нее.

- Вас к телефону, - сказал я и протянул ей трубку.

- Кто?! – снова голос из глубин канализации.

- Тамара Степановна.

Повисла тишина, очень долгая и страшная тишина. Бабка словно переваривала мои слова, а затем, из темноты, на кусочек света перед подъездом, высунулась рука. Маленькая ладонь. Разглядеть оттенок синего цвета из-за темноты не получалось. Она взяла телефон и квадратик света улетел в темноту.

- ДА!? – прокричала она.

Из моего динамика раздавалось приглушенное и быстрое «тра-та-та». Мне не было слышно, что именно говорит Игорь, только очень быстро, словно автоматные очереди «тра-та-та-тратата-та-та». Бабка молчала, а затем начала учащенно дышать. Она слушала Игоря и закипала от злости. Очередная «автоматная очередь» из Игоря слов попала куда нужно, и она вскрикнула.

- Нет! Это я Тамара Степановна!

Вновь «тра-та-та-та-та» из телефонного динамика. Игорь продолжал говорить.

- Я Тамара Степановна!

Снова звуки из динамика телефона.

- Нет! Я…

Она замолчала на полуслове. Голос Игоря из динамиков молчал тоже. Повисла очень странная тишина. Бабка больше ничего не говорила, но и Игорь в трубке молчал. Мне даже на мгновенье показалось что мир остановился, а затем позади меня послышались шаги. Подошел Игорь. Он прошел мимо меня, склонился над бабкой, вытащил из ее рук телефон и дал его мне.

- Все, валим.

Вопросов у меня было бесконечное множество, Игорь словно предвидел первый и сказал.

- Не переживай, она уже обрела покой. Все.

- Вот это и все? – почему-то удивился я.

- А ты как хотел?

- Так, а что ты ей говорил?

- Говорил, что я Тамара Степановна.

- И что? Все что ли?

- Нет. Когда она начала со мной спорить, сказал, что я настоящая Тамара Степановна, а настоящая, потому что умерла. Ей нужно было либо согласиться с этим, либо доказать мне что Тамара Степановна это она. А чтоб доказать мне что Тамара Степановна, это именно она, нужно было осознать свою смерть. Потому что из первого следует, что Тамара Степановна умерла.

- Ни хрена не понял.

Прокашлявшись Игорь сказал.

- Не забивай голову, скоро поймешь, на самом деле это не так сложно, как кажется на первый взгляд.

Сразу после этого, мы отправились с Игорем на ближайшую круглосуточную заправку, и взяли кофе. Там до самого утра, я досаждал ему всеми возможными вопросами. Например, мне удалось узнать, что «неупокоенность» очень распространенное в мире явление. Огромное количество людей, когда умирает, способны очнуться. Некоторые всего на минуту, другие на несколько часов. Они уже знают, что умерли и назад дороги нет. Такое возвращение в жизнь с ними происходит не для того, чтоб написать завещание и дать важные указания близким, а чтоб отпустить все то, что по какой-то причине тянуло душу обратно. Рассказывая про это, Игорь использовал множество абстрактных аналогий, ни одна из которых мне не показалась до конца понятной. Выходило что человек, который на какое-то время приходил в себя после смерти, пробуждался вновь лишь для того, чтоб осознать, что вся его жизнь была лишь сном, понять это и отпустить. Кого-то обратно в жизнь тянули сожаления, других слишком сильные желания. Все они обычно быстро понимали, что наш мир, просто иллюзия в череде вечных, друг друга быстро сменяющих снов. Осознав что-то близкое к этому, свою нереальность, они находили покой, но были и те, кто отвергали покой. Они в итоге и становились «неупокоенными». По своей воле или нет, они блуждали среди живых и с каждым днем все сильнее отдалялись от изначально заложенной, божественной природы человека. Если таким людям вовремя не помочь, то вскоре, их реальность, их жизнь, начинает снится покойникам. Сначала как что-то странное, лишенное смысла. Затем эти сны наполняются бессознательной тревогой. Наружу лезет что-то неправильное, уродливое. Оно заполняет собой все, создавая особое пространство для того, что грядет. Для кошмаров. Кошмаров покойников.

Игорь также говорил, что при насильственной смерти человек не способен стать «неупокоенным». Что ими становятся только те, кто умер либо во сне, либо не насильственной смертью. Если вы при всем этом представили уже какой-то таинственный орден, что странствует по миру, и находит «неупокоенных», спешу вас разочаровать. Не считая уехавшего по какой-то неведомой мне причине бывшего напарника Игоря, кроме его и меня, про этот феномен знали еще три человека. Двум из которых было за шестьдесят лет, и они жили в Белой Церкви, а один, уже несколько лет был за границей.

Так и получилось, что с Игорем мы были последними кто этим занимался. Сначала я думал, что мы чуть ли не каждый день будем ездить по всей стране и искать «неупокоенных», но оказалось все куда банальнее. У меня по-прежнему была работа, которая сжирала почти все время, бытовые дела и полтора выходных. В эти выходные мы и ездили на вылазки. За год мы столкнулись всего с четырьмя случаями. Игорь знал, как выискивать «неупокоенных».

Обычно они идут туда, где при жизни им доводилось бывать. На остановки, где уже несколько лет или десятилетий не ходят автобусы. Стоят перед ржавыми дверями давно закрытых магазинов. Они могут пробовать рассчитываться советскими рублями или купонами. Время в их голове перестает существовать, реальности наваливаются друг на друга. Они забывают, что летом надо ходить в футболках и шортах – выходят на улицу в зимних вещах. На базаре они могут попытаться купить пустые ящики из-под овощей, или розоватый конденсат от мяса, что разморозилось и стекло в поддон на прилавке. Могут спросить сколько стоит ценник на прилавке или как купить макияж на лице продавщицы. Скрутить лампочку в магазине, украсть мусор или попытаться купить деньги для них обычное дело. Головы барахлят. Если поездка в поезде, то билеты они покупают и для своего чемодана, и для шапки с дубленкой. Когда по телевизору показывают зиму, они одеваются, когда летнюю жару, несут и ставят его в холодильник, чтоб не перегрелся. Для них в порядке вещей увидев на экране телевизора курицу, попытаться засунуть телевизор целиком в духовку, чтоб она хорошо приготовилась. Как в порядке вещей уложить спать стул, декоративный цветок с горшком или обувную ложку.

Один раз мы были в доме дедка, у которого каждый предмет в квартире был подписан. Буквально каждый. Каждый квадратик плитки в ванной: «Плитка». На корешках книг, маркером, поверх фамилий авторов было выведено слово: «Книги». На каждой странице надпись: «Страница». У него был подписан каждый столовый прибор. Каждая тарелка. В прозрачном пакете с макаронными рожками, на каждой виднелась крошечная надпись. Он и на нас хотел что-то написать. Беседа была очень странной. Он будто не понимал, что мы такое. Говорил он как ученик не выучивший домашнее задание. Постоянно косился куда-то в бок. Подглядывал. Притом, на первый взгляд, он выстраивал логически обусловленные предложения. Было видно, как он долго смотрит по сторонам, а потом, по мере разговора, будто через переводчик, он строил жутковатые предложения. Мне начинало казаться что с нами разговаривает «кто—то» или «что-то», «с той стороны», из других пространств. Так дедок мог сказать: «Сейчас встану на Пол, потом подойду к Стена, поверну в Кухня, там сяду на Стул, положу руки на Стол». Он буквально на ходу сочинял свои действия читая названия вокруг. Игорь задавал ему наводящие вопросы, а он в похожей манере пробегался глазами по квартире, и давал ему бессвязный ответ.

В другой раз нам попался бывший зек, который оборудовал из своей квартиры тюрьму и устроил побег, проковырял ложкой дыру в стене, прямиком к соседям. Нас он называл «суками» и «вертухаями», и говорил, что хрен он больше вернется на нары. Их он, к слову, тоже присобачил к стене у себя дома. Из фанеры и цепей. Что самое удивительное он даже успел найти себе каких-то алкашей, которые выполняли роль вертухаев и носили ему в зал, (где была его камера) баланду.

Остальные два случая были куда более обычными, и люди в них довольно горько осознавали свою смерть, не желая уходить на тот свет. Ближе к нашим дням, Игорь все чаще просил меня пройтись одного, просмотреть нет ли чего подозрительного. Сам он начал еще сильнее болеть, кашлял постоянно. Курить мы начали в одно время, в двенадцать-тринадцать лет, только я лет в шестнадцать бросил, а он продолжал курить, и курил очень много. Тогда же он начал часто бывать в больнице, обходил врачей, сдавал какие-то анализы. Мне он толком ничего не говорил, ограничивался фразой: «нормально все», и переводил разговор в другое русло. Одновременно с этим, он ошарашил меня еще кое-чем. Сказал, что знает почему «неупокоенных» стало так мало, они никуда не делись, они научилась действовать сообща. Каким-то образом он выследил их, и позвал меня туда, чтоб показать «это». Подальше от жилых кварталов, в место, где был гранитный карьер. Более известный как «Рыбальский карьер». Место, поражающее ум, словно лунный кратер, след от ядерного удара. Когда мы возвысились над краем, мне казалось, что внутрь этого карьера можно поместить целый город. На самом его дне виднелись около сотни движущихся точек. Что-то большое и продолговатое стояло в центре. Сильный ветер заглушал голос Игоря.

- Это они!

Он словил сильный припадок кашля, длившийся несколько минут.

- Что?!

Снова припадок кашля.

- Там! Внизу! Они!

Эта сотня точек что-то таскала к центру, к месту, где возвышалась продолговатая конструкция.

- Они что-то строят! Пойдем, спустимся, – после долгого и совсем жуткого кашля, сказал Игорь.

Спускались мы, наверное, минут пятнадцать. По мере спуска, конструкция, стоящая внизу увеличивалась, росла на глазах. Сложно назвать ее точный размер, но по моим ощущения, высотой она походила на пятиэтажный дом. Те, кто ходил внизу, были далеко нерабочими. Слишком пожилая возрастная группа. Я сразу узнал эту пустоту в глазах. Около сотни человек из числа «неупокоенных» в одном месте. Каждый при деле. Кто-то нес доски, другие тащили деревянные двери. К месту стройки несли покрышки и куски шифера. Арматуру и кирпичи, асбестовые одеяла, куски стекловаты, листы железа. Тащили старые автобусные кресла и мотоциклетные коляски. Длинные мотки проводов и блестящие кабеля. Туда катили пластиковые синие бочки и везли тачки полные карбида. Канистры с бензином, мешки с селитрой и углем. Масштаб стройки поражал. Звуки ножовки заглушал стук молотков, шипела и мигала сварка. Они что-то очень усердно строили, и, казалось, сильно спешили. Все были заняты своим делом, на нас толком никто не обращал внимания, кроме одного человека. Он будто руководил этой стройкой, именно он подбежал к нам.

- Здравствуйте, меня зовут Василий Максимович. А вы будете… - он протянул руку, мы пожали ее. Рука была холодная.

Мы представились. Игорь был белый, он даже не пытался особо говорить, так как сразу начинал кашлять. Как и я, он начал понимать, что именно они строят. Даже сейчас мне жутко это вспоминать, особенно зная, что будет дальше. Василий Максимович с воодушевлением начал говорить.

- А я ведь в детстве ходил на разные кружки, и мне говорили, что я умный был, - рассказывал он веселым тоном, от его слов мне было страшно, впервые за долгое время. Очень страшно.Я видел и понимал, что они строят.

- Вот я и хочу построить ракету, чтобы мы все полетели к Богу и поблагодарили его за всё! Поблагодарить за этот шанс, за то, что дал нам возможность пожить еще немного. За возможность построить ракету и полететь к нему!

Перед нами была огромная сделанная из досок и листов железа примитивная ракета. Везде виднелись неровные швы, которые были замазаны грязью. Внутри, вместо иллюминаторов были дверцы от стиральных машин, от микроволновок, старые ламповые телевизоры, форточки и отколотые днища трехлитровых бутылей. Было видно, что внутри присобачены уличные лавочки, автомобильные и автобусные кресла, стулья и диваны. Под ракетой, в области, где должен был быть двигатель, была вырыта огромная яма. Туда трудящиеся сбрасывали дрова и угли. Турбинами выступали четыре вертикально стоящих цистерны, на одной из них было написано слово «Молоко», одна была ржавая, две другие от «говновоза». В пробитые сверху дыры, «работники» заливали бензин и вязкую солярку. Рядом с этими «турбинами», другие «мастырили» бочки с карбидом. Если совсем обобщить, то визуально их «ракета» выглядела почти законченной.

Я посмотрел на Игоря, он снова зашелся в приступе кашля, достал плашку таблеток, выдавил пару и отправил себе в рот.

- Не прогоняйте нас, прошу вас, мы мирные, зла не делаем никому, дайте нам улететь на небо, к Богу.

От подобного сказать было вообще нечего. Игорь без перерыва кашлял. Василий Максимович продолжал что-то рассказывать нам, но Игорь махнул мне рукой, ему стало очень плохо. Остаток пути он без перерыва кашлял и задыхался. В больницу ехать отказался, на любые мои расспросы качал головой. Цвет его лица был белее белого, казалось, вот-вот потеряет сознание, но до своей машины он дошел.

Весь вечер я допытывался у него, что нам делать, как поступить, куда звонить. Требовал, чтоб он поднял тех двух дедов, что жили в Белой Церкви. Предлагал вызвать полицию, «корд», да хоть «фбр», у меня была паника. Я понимал, что они никуда не смогут улететь, понимал, что это полное безумие, в лучшем случае у них просто ничего не получится. Но что, если тот бензин, уголь, карбид и мешки с селитрой….Мне даже не хотелось думать про это. Ответы Игоря были односложными, на десять моих сообщений, было одно его. Я напоминал ему что это наш долг, что мы избранные. А потом он будто психанул, и прислал мне длинное сообщение.

«Никакие мы не избранные! Все очень просто - ты такой же дурак, как и я. Когда-то со мной сделали тоже самое, и я поверил. Мы прокляты. Это проклятие. Ты думаешь все что со мной происходило из-за сигарет? Ошибаешься. Скоро ты тоже начнешь болеть, работа у нас такая. Общение с мертвыми не проходит без следа. Сначала тебя видят «неупокоенные», только когда им снится этот мир, а потом ты сам начинаешь им снится. Тогда ты и начнешь болеть, как это было со мной. Так было со всеми, и с тобой будет. Это хуже, чем радиация. Оно отравляет твою душу, проникает в твои сны».

Мне не верилось, и до сих пор не верится, что тогда, это написало он. После прочтения, я начал звонить ему. Он сбросил несколько раз, а затем взял трубку. Только это уже был не тот Игорь, которого я знал.

- Полетели с нами, приезжай, ты еще можешь успеть, там есть еще одно место, как-раз для тебя, - он говорил спокойно и больше не кашлял.

Внутри стало очень холодно. Мне казалось, что я еще могу что-то изменить, могу успеть. Такси ехало очень долго. Каждый светофор на пути горел красным. Когда мы приехали к «Рыбальскому карьеру» было уже очень темно. Сначала мне даже не ясно было куда идти, только потом я увидел машину Игоря. Она стояла с открытыми дверями, свет фар освещал обрыв карьера. Я пытался вспомнить как мы днем спускались, гадал, где же эта проклятая дорога, а затем что-то в глубине карьера вспыхнуло. Секундная вспышка, от которой на миг стало светло. Сразу после этого, послышался сильный гул. Какие-то «треско-подобные» звуки сменял скрежет, шипение и свист. И только потом я начал различать яркий свет пламени. Под ракетой что-то горело. Поочередно в каждом импровизированном иллюминаторе начал зажигаться свет. От увиденного я обомлел. Шипение вместе с красным цветом под ракетой усилилось, во все стороны пополз отчетливо видимый в темноте белый дым. Из-под цистерн, служивших двигателями, повалил поток огня, с диким скрипом ракета тронулась. Начала двигаться вверх. Метр за метром подниматься в небо. Никогда в жизни я не видел ничего более прекрасного и жуткого. Она полетела. Это было настолько нереально, что видимое не нуждалось в опровержении. Несколько секунд в воздухе, и сильнейший взрыв.

Честно, не знаю, потерял я сознание или нет, все произошло слишком быстро, опомнился уже на земле. Внутри карьера было свое ночное небо, свои звезды. Тысячи огоньков, рассыпанных по земле, горящие обломки. Был кто-то в этой ракете или нет, сложно сказать, мысли прыгали, сил хватило только на то, чтоб убежать оттуда. Страх от того, что может быть дальше заставлял бежать сильнее. Казалось, этот взрыв слышали все города в области. Он был чудовищной силы. До самого дома в ушах стоял невыносимый свист. Уже в квартире меня несколько раз вырвало, а затем я провалился в сон.

Там ракета, вместе с сотней «неупокоенных» людей повторяла попытку своего полета. Она медленно ползла вверх, озаряя карьер ослепительным светом. Внутри ракеты, в самом верху, в «иллюминаторе» виднелась голова Василия Максимовича. Он махал мне, а я рыдал от счастья. За ним сидел Игорь. Жестом он отдавал мне честь. Давал понять, что жизнь, теперь мое бремя. Ракета продолжала движение вверх, становилась все меньше и меньше. Во сне, видя, как они улетают, я испытал чувство счастья и глубокой тоски. Первое чувство мгновенно исчезло, и при пробуждении, со мной осталась только тоска. Ужас, от того, что все что случилось вчера, было в реальности. Усиливался он тем, что прямо в эту же минуту, кто-то мог находить обгоревшие обломки. Конечности людей. И начать расследование.

Неделю я просидел дома, боялся выйти на улицу, казалось, что все что случилось повесят на меня. Вслушивался в каждый шорох за окном, везде мерещились полицейские сирены. За эту же неделю, пропылесосил каждую городскую группу в телеге, каждый новостной сайт области. Ничего. Ни единого упоминания про какой-либо взрыв на «Рыбальском карьере». Никаких статей про найденные останки. Вообще ничего. Это меня сильно насторожило. Не могли же они расщепиться на молекулы. Должно же было остаться на том месте хоть что-то. Еще две недели я просидел дома, изредка выходил в районный магазин, а затем решился поехать туда.

Карьер - величественный, необъятный, как и прежде, просто был. С высоты, в глаза ничего напоминающего про то, что там был взрыв не бросалось. Не виднелись обломки или дополнительные воронки. Карьер сам был сплошной воронкой на теле земли. Вновь долгий спуск. В том месте, где была их пусковая площадка, виднелась выжженная земля. Небольшое углубление, в котором не было ничего. Внизу карьера, вдоль и поперек я проходил несколько часов. Не нашел ничего, ни пальца, ни куска сгоревшей обуви, абсолютно ничего. Если кто-то был внутри той ракеты, то они просто исчезли, испарились. Это меня сильно беспокоило.

Уже поднявшись наверх, и собравшись уходить, я замер. Что-то неприятное проскочило в голове. Вспомнились слова Игоря, про то, что бывает если кто-то из «неупокоенных» умирает насильственной смертью. Перед глазами был бескрайний карьер. В нем было что-то вечное. Вместе с этим, перед глазами была фраза Игоря. Что насильственная смерть «неупокоенных» оставляет на теле мироздания рану. Которая будет гноится, что через нее в наш мир будет попадать зло. Лезть сюда, на свет, из самых глубин тьмы. А затем снова перед глазами был необъятный карьер. Если Игорь говорил правду, то в нашем мире произошел настоящий ядерный взрыв. Сотня с лишним человек, в одном месте, за секунду. Как же мне хочется верить в то, что в тот момент там никого не было, что ракета была пустая. Ведь если они были там, на теле мироздания сейчас образовалась самая настоящая бездонная дыра, которую можно сравнить лишь с бескрайним карьером. Зло из самых жутких и темных глубин вечности, наверняка заметило эту дыру. И теперь полезет на свет, что открылся им. Прямиком в наш мир.