Полынный знахарь

Глава 1. Фельдшерский пункт

Вертолёт санавиации сел не в деревне — даже не рядом.

Пилот покружил над лесом, пока не нашёл пятно сухой земли, едва шириной с баскетбольную площадку. Всё вокруг — болото, чёрная вода, пожухлый мох, редкие островки твёрдой почвы.

— Аэродром местный, — прокричал пилот, — здесь сядем.

Когда колёса коснулись поляны, поднялась туча золотистых иголок и серой трухи. Михаил прижал к груди рюкзак и спустился по металлической ступеньке вниз.

Запах ударил сразу. Не хвоя. Не топь. Горечь — глухая, сухая, как пережжённая трава, как лекарство, которое горит в носу.

Пилот наклонился к нему сквозь рёв винтов:

— Дальше — никак. В деревне сесть негде. Тут только пешком. Или на тракторе. Недалеко — километра два.

Михаил кивнул, хотя и ожидал трудностей — всё равно надеялся на дорогу.

— Удачи, доктор, — сказал пилот. — Место тут… так себе, мягко сказать.

Лопасти взревели, пыль взметнулась, заслонила небо, и через секунду вертолёт исчез в белёсой пелене там, где солнце лениво клонилось к закату.

Наступившая тишина поразила своей густотой — он услышал собственное дыхание, прерывистое, будто слишком громкое для этого места.

Шагнув вперёд, он сразу вздрогнул — тишина вдруг ожила.

Слева, под старыми елями, стояла подвода: серая, скрипучая, с деревянными колёсами. А перед ней — огромная тёмная лошадь с паром из ноздрей. Она смотрела прямо на него. Слишком долго.

Неприятное чувство накрыло его — будто лошадь оценивает, решает, кто перед ней: враг или ещё хуже.

Только потом он заметил мужчину, стоящего в тени.

— Доктор? — спросил тот.

Мужчина вышел на свет — высокий, широкоплечий, на первый взгляд лет шестьдесят. Куртка зашитая, но чистая. Лицо грубоватое, морщинистое, но внимательное. Глаза серые, усталые — как у тех, кто много видел.

— Да, конечно, — сказал Михаил. — Постиков. Вас прислали встретить?

— Не «прислали». Я сам пришёл. — Мужчина протянул руку. — Матвей Суховерхов. Председатель Отрадного.

Пожатие у него было крепкое, как у плотника или тракториста.

Матвей осмотрел его быстро, без лишних слов — рюкзак, чемодан, лицо.

— Лошадь вас не любит, — сказал он спокойно. — Чует… напряжение.

— У меня нет напряжения, — возразил Михаил.

Лошадь неожиданно фыркнула, дёрнула головой, и Матвей усмехнулся уголком губ:

— Значит, какая-то у неё на вас реакция идёт.

Взяв чемодан, он поставил его в телегу и сам сел на облучок.

— Залезай. Деревня недалёко. А пешком по грязи… до темноты не дойдёшь.

Михаил забрался на длинную деревянную лавку, а лошадь нервно переступала копытами.

— Она чего? — спросил он.

Потянув за повод, Матвей ответил, не оборачиваясь:

— Не любит запаха.

Было ясно — это не шутка.

— Какого запаха? — осторожно спросил Михаил.

Кивнув куда-то в сторону высоких елей, председатель добавил:

— Того, што ветром несёт. С поляны.

Подвода двинулась с места, и колёса заскрипели по узкой лесной дороге, заросшей мхом и травой. Лошадь шла неохотно, часто оглядывалась, фыркала.

Держась за край лавки, Михаил смотрел по сторонам.

Деревья стояли слишком близко, ветви переплетались, образуя тёмный свод над дорогой. Света почти не было — только серые пятна неба между чёрными стволами. И снова тишина — полная, без птиц, без насекомых, без единого шороха.

— Далеко ещё? — спросил Михаил.

— Километра два, — ответил Матвей. — Дорога плохая. Раньше часа не доедем.

— А деревня большая?

— Отрадное? Было большое. Сейчас — человек четыреста. Может, меньше.

— Почему меньше?

Помолчав, Матвей ответил:

— Уезжают. Кто может.

— Почему?

— Потому што здесь не живут. Здесь… — он сплюнул в сторону, — …выживают.

Нахмурившись, Михаил спросил:

— Что вы имеете в виду?

Председатель промолчал.

Подвода ехала дальше. Лес становился всё темнее, воздух — всё тяжелее. Тот странный запах, горький и едкий, не исчезал, казалось, пропитал всё вокруг.

Воздух здесь был совсем другим, не похожим на московский, где каждый вдох отдавал выхлопными газами и пылью метро. Здесь пахло сыростью, гнилыми листьями, чем-то древним и затхлым — будто открыли крышку старого погреба, и оттуда повеяло холодом столетий.

Вдруг Михаил задумался. Запах. Этот запах болота, ила, мокрой земли — он знал его. Когда-то, давно...

* * *

Поезд шёл медленно, покачиваясь на стыках. За окном мелькали поля, леса, деревни с покосившимися заборами. Миша — ему тогда было десять — сидел у окна и смотрел, как мир за стеклом меняется с каждым километром, становясь всё более чужим и тревожным.

— Скоро приедем, — сказала бабушка Зоя, поправляя на коленях вязаную сумку с узлом. Она была высокой, сухощавой, с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Лицо строгое, морщинистое, но глаза — тёплые, внимательные.

Не отрываясь от окна, Миша кивнул. Он не хотел ехать, хотел остаться в Москве, с друзьями, с двором, где они играли в футбол, казаки-разбойники до темноты. Но мама сказала: «Поезжай к бабушке. На всё лето. Тебе полезно подышать деревенским воздухом». Папа промолчал — как всегда в последние месяцы.

Поезд остановился на маленькой станции с облупленной вывеской «Заречье». На перроне никого. Бабушка взяла его за руку, и они вышли.

Автобус шёл ещё час. Миша задремал, уткнувшись лбом в холодное стекло. Когда очнулся, за окном было болото: низкие кусты, чахлые берёзки, вода среди кочек.

— Вот и приехали, — сказала бабушка.

Деревня называлась Светлое — странное название для места, которое выглядело совсем не светлым. Дома — покосившиеся, потемневшие от времени избы с резными наличниками. Заборы местами провалились, заросли бурьяном. На улице ни души. Только старая собака, лежавшая у калитки, подняла голову, посмотрела и снова уткнулась в лапы.

Бабушкин дом крепкий, аккуратный, с палисадником, где росли мальвы и ромашки, был в конце деревни, у самого леса, через который протекала чистая река. Внутри пахло печным дымом, сухими травами и чем-то ещё — чем-то древним, что Миша не мог определить.

Бабушка поставила чайник, достала сушки, мёд в стеклянной банке.

— Устал? — спросила она.

Миша кивнул.

— Ложись, отдохни. А завтра покажу тебе деревню. Познакомлю с ребятами.

Он не хотел знакомиться с ребятами, но спорить не стал.

Первые дни прошли странно. Миша не мог привыкнуть к пению птиц на фоне звенящей тишины. В Москве всегда что-то шумело: машины, стройки, голоса из окон. Здесь же по ночам было так тихо, что он слышал собственное дыхание. И ещё звуки — далёкие, непонятные. То ли ветер шумел в лесу, то ли что-то скрипело, вздыхало, перешёптывалось.

Днём бабушка водила его по деревне, показывала колодец, церковь (заброшенную, без куполов), старую мельницу у речки. Миша шёл молча, кивал, не задавал вопросов. Всё здесь казалось ему чужим.

* * *

Вздрогнув, Михаил вернулся в настоящее. Запах болота отпустил, и воспоминание растворилось, словно его и не было.

Столбик с указателем появился минут через тридцать: покосившийся, с облупившейся краской, но надпись ещё читалась — «Отрадное — 500 м».

Лес расступился, и перед ними открылась поляна с домами, разбросанными вдоль грязной дороги. Деревня не казалась маленькой — похоже, когда-то здесь действительно жило много людей.

— А что, Матвей, доктора давно нет?

— Врача нет. Был фельдшер — уехал год назад.

Огляделся. Дома — старые, но крепкие. Брёвна потемнели от времени, крыши кое-где залатаны новым шифером. Заборы, палисадники с увядшими астрами. Ни машин, ни людей. Только ворона каркнула с крыши и улетела.

Лошадь везла их через деревню, тяжело ступая по разбитой дождями колее. Михаил сидел молча, разглядывая дома, огороды, заборы. Всё выглядело обжитым, но будто застывшим во времени — словно деревня жила своей жизнью десятилетиями, и ничего вокруг не менялось.

Матвей остановил лошадь у одного из домов — чуть менее обветшалого, чем остальные.

— Это медпункт, — сказал он. — Вернее, был. Сейчас там никого.

Фельдшерский пункт оказался на краю деревни — небольшой бревенчатый дом с новой крышей и покрашенными окнами.

Возничий слез с облучка, протянул руку.

— Я сам, — отмахнулся Михаил и, спрыгивая с подводы, обеими ногами угодил в грязную лужу. Чертыхнулся, взял чемодан и направился к дому.

Внутри пахло сыростью и пылью, но было неожиданно чисто. Две комнаты: одна — для приёма, с кушеткой, столом, стулом; вторая — жилая, с железной кроватью, тумбочкой, печкой.

Прошёлся по комнатам, осматриваясь. В одной — за цветастой выцветшей занавеской была застеленная кровать, стол, плитка и чайник. Дровяная печь. В приёмной на полках стояли стеклянные банки с бинтами, ватой, каким-то старым инструментом. Два топчана для осмотра больных. Ширма. В другой комнате — несколько закрытых шкафов. На письменном столе — потрёпанная амбулаторная карта, пустая. Чистые бланки амбулаторных карт на тумбочке. И на полке перевязанные стопки бумаг — подобие архива. На стене — плакат с правилами первой помощи, выцветший, советских времён.

— Жить будешь здесь, — сказал Матвей, кивнув в сторону жилой комнаты. — Дров наколю, привезу завтра. Вода из колодца, он во дворе. Баня по субботам у меня, приходи.

Михаил кивнул:

— Спасибо.

— Располагайся. Постель чистая, печь топится. Еды принесу вечером.

Постояв и глядя на него тяжёлым взглядом, председатель спросил:

— Ты… надолго?

Пожав плечами, Михаил ответил:

— Не знаю. Пока прислали — на полгода. А там посмотрим.

— Здесь, знаешь… непросто, — сказал Матвей медленно. — Место такое. Тихое. Но... — Он осёкся, словно не зная, как продолжить. — Ну, сам увидишь.

Михаил хотел спросить, что он имеет в виду, но председатель уже повернулся к двери:

— Отдыхай. Устал, поди. Если што — дом мой третий от угла, с синими наличниками. Приходи.

Прикрыв за собой дверь, он вышел.

Оставшись один, Михаил сбросил рюкзак на пол, поставил кейс на стол и прошёлся по комнатам ещё раз. Заглянул в шкаф — пусто. Подёргал кран на кухне — воды не было, конечно. Колодец во дворе, сказал Матвей.

Вышел наружу. Двор был небольшой, заросший травой. У забора стоял сарай, покосившийся, с полуоткрытой дверью. Колодец — посреди двора, с новым срубом и ведром на цепи. Рядом облупившееся эмалированное ведро на пеньке.

Заглянув в колодец, он увидел тёмную, почти чёрную воду. Опустил ведро, вытащил. Вода оказалась чистой, холодной. Зачерпнул ладонью, попробовал — вкус странный, с привкусом железа и чего-то ещё, но пить можно. Всполоснул ведро с пенька, плеснул в него воды и вернулся в дом.

Дома ещё раз огляделся, смочил водой лицо, вытерся рукавом. Дорога, болото, эта тишина — всё давило, и усталость взяла своё.

Сел на кровать, снял промокшие кроссовки. Ноги ныли. Откинувшись на спину, он закрыл глаза.

Тихо. Слишком тихо.

Когда он принял решение поехать в деревню — сам не мог вспомнить точно. На самом деле, было три причины, и какая из них важнее, не понял до конца.

Первая — девочка. Пять лет, анафилактический шок от прививки. Он не успел. Адреналин, дексаметазон, реанимация — ничего не помогло. Она умерла у него на руках, и он видел, как мать упала на колени, как отец молча развернулся и ушёл из кабинета. Комиссия признала: врачебной ошибки не было, реакция непредсказуемая. Но он знал — мог быстрее, мог лучше, мог спасти.

После этого не мог спать. Видел её лицо, слышал хрип, чувствовал холодные пальцы.

Вторая — Маша. Его девушка. Они встречались три года. Она хотела свадьбу, детей, квартиру в Москве. Он хотел... не знал, чего хотел. Работа сжирала его целиком. Дежурства, вызовы, бесконечные пациенты. Приходил домой в три ночи, падал на кровать, и утром снова — на смену. Маша терпела, но однажды сказала: «Выбирай. Или я, или работа». Он промолчал. Она ушла.

Третья — усталость. От Москвы, от её ритма, шума, толчеи. От того, что каждый день одинаковый: дом — метро — больница — метро — дом. Лица пациентов сливались в одно, диагнозы повторялись. Он перестал чувствовать, что делает что-то важное.

И когда предложили: «Нужен врач в деревню, на полгода, хорошая оплата», — он согласился, не раздумывая. Тут была ещё одна причина — детские воспоминания о бабушкином доме у реки в селе Светлом.

Открыв глаза, он увидел, что за окном темнеет — не заметил, как задремал.

Встал, подошёл к окну. Деревня утопала в сумерках, огни в окнах редкие, тусклые. Где-то вдали лаяла собака, ветер шелестел листвой.

Вгляделся в сумрак — ничего, только силуэты деревьев, заборов, домов.

Отошёл от окна, запер дверь на крючок. Лёг на кровать, натянул на себя старое одеяло, пахнущее нафталином.

Завтра начнётся работа.

Глава 2. Первая смерть
Михаил проснулся от стука в дверь.

Резкого, настойчивого. Три удара, пауза, ещё три. Он открыл глаза, не сразу сообразив, где находится. Незнакомый потолок, пахнущее нафталином одеяло, серый свет из окна.

Деревня. Отрадное. Он здесь.

Стук повторился.

— Доктор! Открывай!

Михаил поднялся с кровати, накинул куртку на голое тело, подошёл к двери. Отодвинул крючок. На пороге стоял Матвей — взъерошенный, тяжело дышащий, с красным лицом.

— Беда, — выдохнул он. — Дарья умерла.

Михаил замер.

— Кто?

— Дарья Тимофеевна. Соседка моя. Вчера ещё живая была, а сегодня утром — нашли. Мёртвая.

Михаил быстро натянул штаны, сунул ноги в кроссовки.

— Где она?

— У себя дома. Пойдём, покажу.

Они шли быстро, почти бегом. Матвей впереди, Михаил за ним, на ходу застёгивая куртку. Утро было холодным, серым. Туман стелился над землёй, скрывая заборы, дома, огороды. Деревня казалась призрачной, ненастоящей.

Дом Дарьи стоял в середине улицы. Небольшой, покосившийся, с облупившейся краской на наличниках. У калитки столпилось несколько человек — старухи в платках, мужик в телогрейке, молодая женщина с ребёнком на руках. Все молчали, глядя на дом.

Матвей открыл калитку, кивнул Алексею. Они вошли во двор.

Дверь дома была приоткрыта. Матвей толкнул её, и они вошли.

Внутри пахло печным дымом, кислым молоком и чем-то ещё — слабым, едва уловимым. Михаил не сразу определил: запах смерти. Он знал его по моргу, по реанимации. Сладковатый, тяжёлый.

Дарья лежала на полу у печи. На спине, раскинув руки. Глаза открыты, смотрят в потолок. Лицо спокойное, почти умиротворённое. Седые волосы растрепались, выбились из косы.

Михаил присел рядом, достал из кармана перчатки (всегда носил с собой — привычка), натянул. Взял женщину за запястье — холодное, окоченевшее. Пульса нет. Трупное окоченение выражено.

Он осмотрел лицо. Никаких следов насилия. Губы чуть приоткрыты, на них — белый налёт. Он провёл пальцем, понюхал. Горечь. Странная, резкая.

— Когда её нашли? — спросил он, не оборачиваясь.

— Часа два назад, — ответил Матвей. — Соседка пришла, дверь открыта, а Дарья на полу.

Михаил осмотрел тело дальше. Одежда не порвана, не испачкана. Руки сжаты в кулаки. Он разжал пальцы правой руки — осторожно, преодолевая окоченение.

В руке был пучок травы. Тонкие стебли, серебристые листья, мелкие жёлтые цветы. Трава засохшая, но ещё сохранившая форму.

Михаил посмотрел на неё внимательно. Не узнал. Похожа на полынь, но какая-то странная. Серебристая, почти светящаяся в сумраке избы.

Он взял кусок старой газеты, им подобрал один стебелек, поднёс траву к носу, понюхал. Запах резкий, горький, едкий. От него закружилась голова.

— Что это? — спросил он, показывая пучок Матвею.

Тот подошёл ближе, взглянул.

— Не знаю, — сказал он медленно. — Какая-то трава. Может, на болоте рвала.

Михаил осторожно положил траву обратно в руку Дарьи. Он осторожно приоткрыл рот — язык обложен, на нём следы того же налета.

— Она что-то ела? Пила? — спросил он.

Матвей пожал плечами.

— Не знаю. Спросить не у кого. Одна жила.

Михаил встал, снял перчатки. Осмотрелся по избе. На столе — немытая кружка, в ней остатки какой-то жидкости. Он подошёл, понюхал. Тот же запах, как от постоявшей горчицы.

Он перелил содержимое из кружки в пустую поллитровую банку, которую нашел на полке, закрыл крышкой. Возможно пригодится.

Михаил вышел из дома. У калитки всё так же стояли люди. Смотрели на него молча, выжидающе.

— Ну что, доктор? — спросила одна из старых женщин. — От чего она?

Михаил посмотрел на них. Усталые лица, настороженные взгляды.

— Пока не знаю, — сказал он честно. — Нужно разбираться. Она вчера выходила куда-нибудь?

Бабушка кивнула.

— Ходила на болото. Видела я её. После обеда было. С корзинкой шла.

— Зачем?

— Кто ж её знает. Может, ягоду собирала. Может, траву какую. Она у нас знахаркой была, покойница. Всё травами лечилась.

Михаил нахмурился.

— Знахаркой?

— Ну да. Всякие отвары делала, настойки. Людям помогала. От простуды, от живота. — Старуха перекрестилась. — Царствие ей небесное.

— И никто не знает, что она на болоте собирала?

Люди переглянулись. Никто не ответил.

Михаил вернулся к Матвею.

— Надо осмотреть место, где она была вчера, — сказал он. — Покажешь, где болото?

Матвей кивнул.

— Покажу. Только давай после обеда. Сейчас мне дел по хозяйству полно.

— Хорошо. Я пока в пункт схожу, посмотрю, что у меня есть. Может, что-то в анализ отправить.

Матвей усмехнулся криво.

— В анализ? Куда? В райцентр? Там лаборатории нет, доктор. Был когда-то пункт, да закрыли. Теперь всё в область везут. А это три дня минимум.

Михаил вздохнул. Понятно. Глухомань.

Он вернулся в пункт, поставил банку с остатками жидкости на стол. Сел, задумался.

Дарья мертва. Причина смерти неясна. Никаких следов насилия. Но есть улики: трава в руке, горечь на губах, остатки какого-то отвара.

Версия первая: отравление. Случайное или намеренное? Скорее случайное. Дарья сама сорвала траву, сама заварила, сама выпила. И умерла.

Но что это за трава? Где взять бланк свидетельства о смерти? Как отправить тело на вскрытие?

Он пока не знал, что скоро из этих вопросов его будет интересовать только трава.

Михаил встал, подошёл к полке с книгами. Там было несколько старых справочников — по фармакологии, токсикологии, внутренним болезням. Он взял один, стал листать.

Растительные яды. Ядовитые травы средней полосы России. Белена, дурман, болиголов, вёх ядовитый, аконит...

Он читал, сравнивал описания. Ничего похожего на серебристую траву.

Может, это какой-то местный вид? Редкий?

Михаил посмотрел на траву в руках Дарьи. И вдруг — боль. Воспоминание боли.

***

Это случилось на третий день в деревне.

Миша вышел на улицу один. Прошёлся по деревне — пятьдесят домов, половина заброшенных. Скучно.

Потом увидел мальчишек.

Трое. Ровесники. Лет десяти-одиннадцати. Стояли у сарая, кидались камнями в жестянки.

Миша подошёл.

— Привет.

Старший — широкоплечий, с грубым лицом — оглядел его с усмешкой.

— Ты кто?

— Миша. Из Москвы. Приехал к бабушке на лето.

— Москвич, значит. — Парень сплюнул. — Я Витька. Это Серёга и Колька.

Миша кивнул.

— Можно с вами?

Витька пожал плечами.

— Чё умеешь?

— Не знаю. В футбол играю. В школе на соревнования ходим.

— Футбол? — Витька расхохотался. — Здесь нет поля. Здесь река да лес. Умеешь по деревьям лазить?

— Нет.

— Рыбу ловить?

— Нет.

— А чё тогда умеешь?

Миша молчал. Чувствовал, как краснеет.

— Ладно, — сказал Витька. — Постоишь, посмотришь. Может, чему научишься.

Они играли до вечера — лазили по деревьям, строили шалаш, ловили лягушек в ручье. Миша старался не отставать, но выходило плохо. Споткнулся, упал в грязь. Витька с Серёгой ржали.

— Москвич! — кричал Витька. — Городской! Ничего не умеет!

Миша сжал кулаки. Хотел огрызнуться, но промолчал.

"Не буду связываться. Через два месяца уеду."

Но на следующий день всё изменилось.

Миша шёл от колодца с вёдрами — бабушка попросила принести воды.

Тяжёлые, руки болели.

Витька с Серёгой сидели на лавке у дома.

— Эй, москвич! — крикнул Витька. — Воду таскаешь? Бабке помогаешь?

Миша кивнул, не останавливаясь.

— Слабак, — сказал Серёга. — Вёдра еле несёт.

Миша остановился. Поставил вёдра на землю.

— Ты что сказал?

— Слабак. Не слышал?

Миша шагнул к ним.

— Повтори.

Серёга встал, усмехнулся.

— Слабак. Городской слабак.

Миша двинул его в грудь. Не сильно, но резко.

Серёга пошатнулся, упал на лавку.

Витька вскочил.

— Ты чё, совсем?!

Он толкнул Мишу обратно. Миша не удержался, упал на землю.

Витька навис над ним, сжав кулаки.

— Ну чё, москвич, хочешь по морде?

Миша поднялся. Сжал кулаки.

— Давай.

Витька замахнулся — но тут из дома вышла баба Зоя.

— Эй! Что тут происходит?!

Витька опустил руку.

— Ничего, баб Зой. Просто... разговариваем.

— Разговариваете? — Бабушка подошла, взяла Мишу за плечо. — Миша, домой. Немедленно.

Миша поднял вёдра, пошёл за ней.

Оглянулся — Витька смотрел ему вслед. Не со злостью. С интересом.

Миша сидел на крыльце, злой на весь мир.

"Идиоты. Деревенские идиоты. Ненавижу это место."

Потом услышал шаги.

Витька шёл по дороге. Один. Без Серёги и Кольки.

Подошёл к крыльцу, остановился.

— Слушай, москвич...

— Миша меня зовут.

— Ладно. Миша. — Витька почесал затылок. — Извини. За то, что обзывал. Серёга дурак, не слушай его.

Миша удивился.

— Ты... извиняешься?

— Ага. Баб Зоя — хорошая. Не хочу, чтобы она на меня злилась. — Витька сел рядом на ступеньку. — Ты чё сюда приехал?

— Мать отправила. Говорит, в Москве жарко, нечем дышать. А тут воздух.

— Да уж. Воздуха тут много. И больше ничего. — Витька усмехнулся. — Скучно тебе, наверное?

— Немного.

— А у нас всегда скучно. Молодые все в город уезжают. Только старики остались. Да мы, дети.

Миша кивнул.

— А вы чем тут занимаетесь?

— Да чем попало. В лес ходим. На речку. Рыбу ловим. Шалаши строим. — Витька посмотрел на него. — Хочешь завтра с нами? Нормально, без приколов.

Миша подумал.

— Хочу.

— Тогда приходи. Утром. К сараю.

Витька встал, пошёл обратно.

Миша смотрел ему вслед.

"Может, и правда не так уж плохо тут."

Утром Миша пришёл к сараю.

Витька, Серёга и Колька уже ждали.

— Пришёл, москвич! — сказал Витька. — Сегодня играем в рыцарей. Ты будешь с нами.

— В рыцарей?

— Ага. Серёга — злой рыцарь. Мы с тобой — добрые. Будем сражаться.

— А оружие?

Витька подошёл к сараю, достал палки — длинные, толстые.

— Вот. Мечи. Берёшь покрепче, бьёшь аккуратно, чтоб не по голове. Понял?

Миша взял палку, взвесил в руке.

— Понял.

Они играли час. Бегали, кричали, размахивали палками. Миша смеялся — давно не было так весело.

Потом Серёга сказал:

— Скучно. Давайте усложним.

— Как? — спросил Витька.

— Ну... добавим копья. Вон вилы у сарая. Будем как настоящие рыцари.

Миша нахмурился.

— Вилы? Это опасно.

— Да ладно, — отмахнулся Серёга. — Просто не бить сильно. Для вида.

Витька пожал плечами.

— Давай попробуем.

Серёга взял вилы, прислонённые к сараю. Ржавые, с острыми зубьями.

— Я буду злой рыцарь с копьём. Вы — без копий. Честно?

— Честно, — сказал Витька.

Миша промолчал. Что-то внутри подсказывало: не надо. Но не хотел показаться трусом.

Игра возобновилась.

Серёга размахивал вилами, делал выпады. Миша с Витькой уворачивались, смеялись.

Потом Серёга замахнулся на Мишу.

— Давай, москвич, убегай!

Миша отпрыгнул, но споткнулся о камень.

Упал на колени.

Серёга не успел остановиться.

Вилы вонзились в правую кисть Миши.

Три зубца. Глубоко.

Боль ударила мгновенно — острая, жгучая, невыносимая.

Миша закричал.

Серёга выдернул вилы, отпрыгнул, побледнев.

— Я... я не хотел! Клянусь! Просто пугал!

Кровь текла из кисти — три дырки, глубокие. Миша зажал руку левой ладонью, но кровь сочилась между пальцев.

Витька бросился к нему, схватил за плечо.

— Миша! Ты как?!

— Больно, — прохрипел Миша сквозь слёзы.

Витька развернулся к Серёге, заорал:

— Серый, ты дурак?! Вилами?!

— Я не специально!

— Бежи отсюда! Быстро!

Серёга и Колька побежали.

Витька обнял Мишу за талию.

— Держись. Сейчас к фельдшеру пойдём. Недалеко. Потерпи.

Миша шёл, стиснув зубы. Слёзы текли по щекам, но он старался не кричать.

"Не покажу, что больно," — думал он. — "Не покажу."

Но слёзы всё равно текли.

Фельдшерский пункт располагался в старой школе на краю деревни.

Одноэтажное здание, деревянное. Крыльцо скрипело. Вывеска облупилась.

Витька втащил Мишу внутрь.

— Фёдор Иванович! — крикнул он. — Срочно!

Из задней комнаты вышел мужчина лет пятидесяти. Высокий, широкоплечий, с седеющей бородой. Руки большие, узловатые, но движения точные, уверенные.

— Что случилось? — спросил он спокойно.

— Мишу вилами проткнули! Случайно!

Фёдор Иванович взял Мишу за плечо, усадил на кушетку. Развернул руку, посмотрел.

— Глубоко, — сказал он. — Но сухожилия не задеты. Повезло, парень.

Он посмотрел на Витьку.

— Иди, принеси воды. В тазу. И полотенце чистое.

Витька побежал.

Фёдор Иванович достал из шкафа бутылку с прозрачной жидкостью, марлю, бинты.

— Будет щипать, — предупредил он. — Терпи.

Он промыл рану — Миша закусил губу до крови, но не закричал.

Потом фельдшер достал банку с какой-то мазью — тёмной, пахнущей травами и дёгтем.

— Это что? — спросил Миша сквозь зубы.

— Моя мазь. Сам делаю. Подорожник, зверобой, тысячелистник, мёд, воск. Заживляет быстро. Не гноится.

Он намазал рану толстым слоем. Боль сразу стихла — не ушла, но притупилась.

Потом наложил повязку. Туго, но не слишком.

— Три дня будем менять повязку. Мазь каждый раз. Через неделю -две заживёт. Без шрамов.

Миша посмотрел на него.

— Вы... вы врач?

Фёдор Иванович усмехнулся.

— Фельдшер. Почти врач. Учился когда-то в медицинском, не доучился. Пошёл на фронт. Вернулся — поздно было заканчивать. Так и остался фельдшером. Но лечу хорошо. Люди идут.

— А мазь... она правда помогает?

— Помогает. Трав здесь много. Болото рядом. Полынь, чабрец, ромашка. Всё растёт. Надо только знать, как собирать, как готовить.

Миша смотрел на него — широкоплечего, спокойного, уверенного.

И вдруг подумал:

"Я хочу быть таким. Лечить. Помогать. Знать травы, мази. Спасать людей."

— Спасибо, — сказал он тихо.

Фёдор Иванович кивнул.

— Иди. И больше в опасные игры не играй. Рыцарство — это хорошо, но руки целее.

А на следующий день он встретил Лену.

***

Михаил моргнул, вернувшись в настоящее.

Боль прошла. Воспоминание осталось на краю сознания — смутное, беспокойное. Витька, вилы, кровь. Почему он вспомнил именно это?

Он посмотрел на траву снова. Серебристая, засохшая, с мелкими цветами. Безобидная на вид. Но от неё умерла женщина.

Он должен выяснить, что это.

После обеда Матвей постучал в дверь.

— Пойдём на болото, — сказал он.

Михаил взял рюкзак (на всякий случай — бинты, антисептик, перчатки), и они вышли.

Болото начиналось сразу за деревней. Тропа вела через кусты, мимо заросших луж, мимо покосившихся берёз. Матвей шёл уверенно, не сбиваясь, хотя никаких ориентиров не было. Михаил молча следовал за ним.

Минут через двадцать Матвей остановился.

— Вот здесь она ходила, — сказал он, указывая на небольшую поляну среди кустов. — Соседка видела, как сюда шла.

Михаил огляделся. Поляна была обычная — трава, мох, несколько кочек. Но в центре — странное место. Трава примята, будто кто-то стоял здесь долго. И ещё — пучок серебристых стеблей торчал из земли. Те самые. Та же трава, что была в руке Дарьи.

Михаил подошёл ближе. Присел. Трава росла плотно, кустом. Листья серебристые, узкие, как у полыни, но другие. Цветы мелкие, жёлтые, собраны в метёлки.

Он осторожно сорвал один стебель — в перчатке, чтобы не касаться кожей. Понюхал. Тот же запах. Горький, едкий.

— Знаешь, что это? — спросил он Матвея.

Тот покачал головой.

— Не знаю. Может, полынь какая. Здесь её много растёт.

— Но полынь не убивает.

— А эта, видать, убивает, — сказал Матвей мрачно.

Михаил положил стебель в пакет, убрал в рюкзак.

Они вернулись в деревню к вечеру. Михаил сразу пошёл в пункт, достал справочники снова. Читал, листал, искал. Ничего.

Может, спросить у местных? Кто-то же должен знать эту траву.

Он вышел на улицу, прошёлся по деревне. Встретил женщину, ту самую, что была вчера у дома Дарьи.

— Бабушка, — окликнул он. — Можно вопрос?

Женщина остановилась, посмотрела на него настороженно.

— Ну?

— Вы знаете, что это за трава? — Он показал пакет со стеблем.

Она взглянула, отшатнулась.

— Убери! — выдохнула она. — Не показывай!

— Что? Почему?

— Это... это нехорошая трава. Опасная. Её нельзя трогать.

— Почему нельзя?

Старуха перекрестилась.

— Не моё дело. Не спрашивай. И ты не лезь. Если доктор — лечи людей. А на болото не ходи.

Она развернулась и быстро зашагала прочь.

Михаил остался стоять посреди улицы. Ветер шелестел листвой. Где-то каркнула ворона.

Что происходит? Почему все боятся этой травы?

И главное — сколько ещё людей в деревне её собирают?

Он вернулся в пункт, закрыл дверь. Сел за стол, открыл чистую амбулаторную карту. Записал:

«Дарья Тимофеевна. Умерла ночью. Причина: предположительно отравление растительным ядом. Трава серебристая, похожа на полынь. Версия: случайное отравление. Видимо сорвала ядовитую траву, заварила, выпила. Симптомы: белый налёт на губах… И все. По виду трупа: смерть быстрая, без агонии.»

Он закрыл карту. Встал, подошёл к окну.

Деревня погружалась в темноту. Огни в окнах редкие. Тишина.

И где-то там, на болоте, растёт эта трава. Серебристая, красивая. И смертельная.

Глава 3. Вторая смерть

Третий день начался с дождя — мелкого, нудного, который сеял с самого рассвета.

Проснувшись от стука капель по крыше, Михаил лежал, слушал и не хотел вставать. За окном было серо и холодно, деревня утонула в тумане.

Всё-таки поднялся, умылся ледяной водой из ведра, оделся и вышел на крыльцо. Дождь моросил, земля раскисла, лужи блестели.

Тихо — слишком тихо даже для этой деревни.

Прошёлся по двору, заглянул в сарай — пусто, только паутина и старые доски. Вернулся в дом, поставил чайник на печку.

И тут снова — стук в дверь.

Замерев, он почувствовал, как сердце ёкнуло. Неужели опять?

Матвей стоял на пороге — промокший, с капюшоном на голове, с тем же выражением лица: тяжёлым, мрачным.

— Ещё один, — сказал он коротко.

Не спрашивая кто, Михаил просто взял кейс и пошёл следом.

Фёдор Куркин жил на окраине деревни, в покосившейся избе с провалившимся забором. Дом был старый, почти разваливающийся — ставни на окнах закрыты, крыльцо прогнило.

У калитки стояли те же люди, что и вчера: старухи, мужик в телогрейке, молодая женщина. Смотрели молча, испуганно.

Толкнув дверь, Матвей вошёл, и они оказались внутри.

Фёдор лежал на полу у печи — старик лет семидесяти, худой, с седой бородой. Глаза закрыты, лицо спокойное, руки раскинуты в стороны. На полу рядом — опрокинутая кружка, из неё вытекла какая-то жидкость, образовав тёмное пятно на досках.

Присев рядом, Михаил надел перчатки и проверил пульс — нет. Тело холодное, окоченевшее. Смерть наступила несколько часов назад, скорее всего ночью.

Осмотрел лицо — губы приоткрыты, на них тот же белый налёт, запах горечи. Осторожно открыв рот покойного, увидел обложенный язык со следами той же субстанции.

Взяв правую руку Фёдора, он разжал пальцы — в кулаке пучок серебристой травы. Той самой.

Замер, посмотрел на траву, потом на лицо старика, потом на Матвея:

— Опять.

Матвей кивнул молча.

Продолжив осмотр, Михаил заметил под ногтями землю — чёрную, влажную. Фёдор копал землю недавно или ходил на болото. Одежда грязная, на штанах следы травы, ила. Обувь — старые резиновые сапоги, покрытые грязью.

Встав, он осмотрелся по избе. На столе та же картина, что и у Дарьи: кружка с остатками какой-то жидкости. Взяв её, он понюхал — горечь, та же самая.

Рядом на столе лежал ещё один пучок травы — свежий, только сорванный. Осторожно взяв его, Михаил положил в пакет.

— Когда его нашли? — спросил он.

— Утром, — ответил Матвей. — Соседка пришла, дверь не заперта. Зашла — а он мёртвый.

— Он вчера куда-то ходил?

Пожав плечами, Матвей ответил:

— Не знаю. Спросить не у кого. Один жил, семьи то нету.

Выйдя из дома, Постиков увидел, что люди стояли и смотрели на него несмотря на усилившийся дождь.

— Доктор, — окликнула его пожилая тетка, та самая, что вчера была у Дарьи. — Ну што? И этот от той же заразы?

Глядя на неё, Михаил ответил:

— Не знаю пока. Но похоже.

— Зараза, — прошептала она и перекрестилась. — Мор на деревню.

Остальные закивали, зашептались.

— Это не зараза, — сказал Михаил громче, чтобы все слышали. — Это не инфекция. Это отравление.

— Чем отравление? — спросил мужик в телогрейке.

— Травой. Вот этой. — Показав пакет с серебристым стеблем, он спросил: — Кто-нибудь ещё из вас ходил на болото за последние дни?

Люди переглянулись и молчали.

— Отвечайте! — Не желая кричать, но сорвавшись, Михаил повысил голос. — Это важно! Если кто-то ещё сорвал эту траву — он в опасности!

Наконец одна из женщин шагнула вперёд:

— Мой внук, — сказала она тихо. — Петька. Вчера ходил на болото. Сказал, што рыбу ловить, но я видела — с травой вернулся.

— Где он сейчас?

— Дома. Гдеш ему быть. Спит ещо… Ой… А может…

— Посмотрите, как он. И приведите его ко мне. Срочно. Я в пункте буду.

Кивнув, бабка внука кинулась прочь.

Вернувшись в пункт мокрым, замёрзшим, взвинченным, Михаил скинул куртку, сел за стол:

«Фёдор Куркин. Умер ночью. Та же картина: серебристая трава в руке, горечь на губах, земля под ногтями. Ходил на болото, собирал траву, заваривал, пил. Умер.

Выходит — это не случайность. Это система. Паттерн какой-то.»

Два человека за два дня. Оба — после контакта с травой. Оба — умерли быстро, без признаков борьбы, без агонии.

Куча вопросов: почему они собирали эту траву? Зачем? Дарья — знахарка, может, для лечения. Но Фёдор? Он не знахарь.

Что это? Случайное отравление? Они не знали, что трава ядовита?Непохоже. Давно здесь живут. Но тогда почему местные боятся её и при этом собирают?

Потёр лоб рукой — усталость навалилась разом, из-за неопределенности и непонимания. Других версий у него пока не было.

Два дня в деревне, две смерти. Что за место? Что за проклятое болото?

Нужна помощь — кто-то, кто разбирается в травах, в ядах. Может, в райцентре есть токсиколог? Или хотя бы опытный фельдшер?

Встав, он подошёл к телефону — старый аппарат на стене, с диском. Снял трубку — гудок есть. Слава богу, связь работает.

Набрал номер райздрава и ждал. Долго. Наконец ответили:

— Райздрав, слушаю.

— Это Постиков, врач из Отрадного. Соедините с главным врачом.

— Минутку.

Пауза, щелчки, гудки. Наконец мужской голос, усталый:

— Крылов слушает.

— Виктор Семёнович, это Постиков. У нас тут ситуация. Две смерти за два дня. Предположительно отравление растительным ядом. Нужна помощь — токсиколог, лаборатория, хоть что-то.

Пауза на том конце:

— Отравление? Каким ядом?

— Неизвестным. Трава какая-то, местная. Серебристая, похожа на полынь. Я не могу определить.

— Образцы есть?

— Есть. И образцы травы, и остатки жидкости, которую пили жертвы.

— Хорошо. Скажу полиции — отправят завтра участкового, попрошу её забрать образцы и повезти в область. Они же и трупы заберут в судмедэкспертизу. Результаты будут через три-четыре дня.

— Три дня?! — Не сдержавшись, Михаил повысил голос. — Виктор Семёнович, люди умирают! За два дня — двое! Что если завтра ещё кто-то?

— Постиков, я понимаю. Но у нас нет лаборатории. Ближайшая — в области. Быстрее никак.

Сжав кулак, чтобы не бросить трубку, Михаил выдохнул:

— Тогда пришлите хотя бы помощника. Фельдшера, медсестру. Кого-нибудь. Я один не справлюсь, если начнётся эпидемия.

— Это не эпидемия, Постиков. Вы сами сказали — отравление.

— Я не знаю, что это! — сорвался он. — Может, и эпидемия! Может, болотный газ! Может, всё что угодно!

Пауза. Крылов вздохнул:

— Хорошо. Завтра приедет участковый. Опытный, толковый. Жди к полудню. Поможет разобраться.

— Спасибо, — выдохнул Михаил.

— Держись там. И не паникуй. Два случая — это ещё не катастрофа.

Повесив трубку, он посмотрел в окно — дождь барабанил по стеклу, деревня была серой, мокрой, безжизненной.

Два случая. Не катастрофа. Но что, если завтра будет третий?

Через полчаса пришла старуха с внуком — мальчишка лет двенадцати, худой, испуганный, в мокрой куртке.

— Вот он, доктор, — сказала старуха, подталкивая внука вперёд. — Петька.

Подойдя и присев на корточки, чтобы быть на уровне глаз мальчика, Михаил спросил спокойно:

— Петя, ты вчера ходил на болото?

Мальчик кивнул.

— Ты там траву какую-то рвал? Вот такую? — Он показал пакет со стеблем.

Петя посмотрел и замялся:

— Ну… траву рвал. Токо не такую.

Старуха полезла в карман фартука и достала пучок травы — зелёной, обычной полыни.

— Вот што он принёс, — сказала она. — Слава богу! — полынь

обычная. А не та страшная. — И што она тебе далась — трава энта?

— Для игры надо было. — Внучок, вытер нос рукавом и глянул с опаской на бабку.

Взяв пучок, Михаил внимательно рассмотрел — действительно, обычная полынь. Зелёная, без серебристого отлива, с привычным запахом. Совсем не похожая на ту, что убила Дарью и Фёдора.

Облегчённо выдохнув, он вернул траву старухе:

— Да, Слава богу. Это безопасная полынь. Но, Петя, слушай внимательно — если увидишь на болоте вот такую траву, — он снова показал пакет с серебристым стеблем, — ни в коем случае не трогай. Понял?

Мальчик кивнул, испуганно.

— Это опасная трава? — спросила старуха.

— Очень, — сказал Михаил. — От неё люди умирают. Дарья умерла, Фёдор умер. Если кто ещё в деревне собирал эту траву — пусть выбросит. Немедленно.

Перекрестившись, бабка прошептала:

— Господи... Што ж это такое...

Проводив их до двери, Михаил вернулся к столу и сел, уткнувшись лбом в ладони.

Что это такое? Что за трава? Почему она убивает? И главное — почему люди продолжают её рвать?

К вечеру дождь прекратился. Выйдя на крыльцо, Михаил вдохнул влажный воздух — пахло землёй, мокрой травой, дымом из печей.

Деревня ожила немного: кое-где зажглись огни в окнах, кто-то прошёл по улице с ведром, кто-то колол дрова во дворе.

Завтра приедет участковый. Может поможет, может, вместе они разберутся. За два дня умерли два человека.

Вернувшись в дом, он запер дверь и лёг на кровать, уставившись в потолок.

Глава 4. Участковый

Четвёртый день выдался ясным.

Михаил проснулся от солнца, бьющего в окно. Непривычно яркого после вчерашнего дождя. Он встал, подошёл к окну. Деревня сияла: мокрые крыши блестели, лужи отражали небо, воздух был чистым, прозрачным.

Красиво. Почти мирно.

Если бы не два трупа за эти дня.

Михаил умылся, оделся, вышел на крыльцо. Вдохнул полной грудью. Пахло землёй, травой, дымом из печей. Где-то вдали урчал мотор трактора. Нормальные деревенские звуки. Жизнь продолжалась.
Михаил устал быть один в этой деревне. В голове крутилось:

«Сегодня приедет участковый. Надеюсь, толковый. Вместе разберемся.»

Машина приехала к обеду.

Михаил вышел на крыльцо, услышав звук мотора. Машина остановилась у калитки. Это был ГАЗ 66 с будкой. Вся в грязи по самую крышу

— Михаил вспомнил дорогу через лес к деревне, — Да, сюда только на такой можно добраться.

Пассажирская дверь открылась, и из неё вышла женщина.

Михаил замер.

Участковым была женщина. Он представлял типичного участкового — мужчину средних лет в мятом мундире, с усталым лицом и равнодушным взглядом. Но тут...

Она была молодой. Лет тридцати, не больше. Брюнетка, с тёмными волосами, собранными в хвост. Лицо смуглое, с восточными чертами — высокие скулы, чуть раскосые глаза, тонкие губы. Красивая. Очень красивая. Но не вызывающе — какая-то естественная, спокойная красота.

Она была в форме — тёмно-синяя куртка, брюки, берцы. На поясе — кобура с пистолетом, рация. В руках — небольшой рюкзак.

Она закрыла дверь машины, огляделась, увидела Михаила на крыльце. Подошла к калитке, открыла её, вошла во двор.

— Михаил Постиков? — спросила она. Голос низкий, спокойный.

— Да, — ответил он, спускаясь с крыльца, не скрывая удивления.

— Вера Костина. — Она протянула руку. — Участковый уполномоченный. Мое начальство, по просьбе Крылова, отправил помочь… с вашей ситуацией. Это не мой участок.

Михаил пожал её руку. Крепкое рукопожатие, уверенное. Ладонь тёплая, сухая.

Он смотрел на неё. Не мог не смотреть. Что-то в ней было знакомое. Что-то, что заставило его сердце забиться чуть быстрее.

Глаза. Карие, почти чёрные. Глубокие. Цепкие. Она смотрела на него так, будто видела насквозь. И в то же время — в этом взгляде была нежность. Тепло. Понимание.

Михаил моргнул, отвёл взгляд. Что с ним? Он же не мальчишка, чтобы терять голову от первой встречной красивой женщины.

Но это была не первая встречная. Это было что-то другое.

— Проходите, — сказал он, кашлянув. — Я расскажу, что у нас здесь происходит.

Вера кивнула. Они вошли в дом.

Михаил заварил чай, достал сушки (принесла вчера старуха в благодарность за спасение внука). Они сели за стол.

— Рассказывайте, — сказала Вера, доставая из рюкзака амбулаторную карту и ручку.

Михаил рассказал. Всё по порядку: приезд, Дарья, Фёдор, серебристая трава, паника в деревне. Показал образцы травы, остатки жидкости в банках. Дал прочитать свои записи.

Вера слушала внимательно, молча. Иногда кивала, иногда делала пометки в блокноте. Когда он закончил, она откинулась на спинку стула, задумалась.

— Два человека за три дня, — сказала она медленно. — Оба — после контакта с травой. Оба — умерли быстро, без агонии. Симптомы одинаковые.

— Да.

— Вы думаете, это отравление?

— А что ещё?

Вера пожала плечами.

— Инфекция. Болезнь. Может, эта трава переносчик какого-то вируса. Или бактерии.

Михаил задумался.

— Возможно, — сказал он, после небольшой паузы. — На вирус не похоже. Тогда должны быть другие симптомы. Температура, слабость, боль. И не так быстро. А здесь — ничего. Просто почти внезапная смерть.

— Быстродействующая инфекция?

— Не знаю. Не... таких.

— Может, вы не всё знаете, — сказала Вера с лёгкой улыбкой.

Михаил посмотрел на неё. Улыбка была нежной, без насмешки. Просто констатация факта: никто не знает всего.

— Справедливо, — согласился он.

Вера встала.

— Покажете мне место, где росла эта трава?

— Конечно. Пойдёмте.

Они шли по деревне вдвоём. Михаил показывал дома, рассказывал, кто где живёт. Вера слушала, запоминала. Иногда задавала вопросы — сколько жителей, есть ли школа, магазин, как люди добираются до райцентра.

Михаил отвечал. И думал: как легко с ней. Как естественно. Будто они знакомы давно.

Он вспомнил Машу. Свою бывшую девушку. С ней всё было по-другому. Напряжённо. Постоянные выяснения отношений, претензии, недосказанности.

В последний раз они виделись месяц назад. Она пришла к нему, сказала: «Нам нужно поговорить». Он знал, о чём. Она снова заведёт разговор о свадьбе, о детях, о квартире. Он не готов. Он устал. А может просто не любил?

Они сидели на кухне, пили чай. Молчали.

— Ты уезжаешь, — сказала она наконец. Не вопрос. Утверждение.

— Да, — ответил он. — В деревню. На полгода.

— Значит, это конец?

Он посмотрел на неё. Красивое лицо, усталые глаза. Она всё поняла.

— Маша, я... — начал он.

— Не надо, — перебила она. — Я всё понимаю. Ты не любишь меня. Не так, как нужно. Я это давно вижу.

— Я пытался...

— Я знаю. Ты пытался. Но это не то. — Она встала, взяла сумку. — Прощай, Михаил. Береги себя.

Она ушла. Он сидел на кухне один, смотрел на недопитый чай. Чувствовал облегчение. И стыд. И пустоту.

— Михаил? — Голос Веры вернул его в настоящее.

Он вздрогнул, посмотрел на неё.

— Что?

— Я спрашиваю: вы женаты?

Он замер. Откуда такой вопрос?

— Нет, — ответил он. — А что?

Вера улыбнулась.

— Просто интересно. Вы смотрите на меня так, будто... — Она осеклась. — Неважно. Идёмте дальше.

Они дошли до болота. Михаил показал поляну, где Дарья собирала траву. Вера осмотрелась, присела, изучила землю. Нашла ещё несколько стеблей серебристой травы, осторожно сорвала (в перчатках), положила в пакет.

— Странная трава, — сказала она, разглядывая её на свету. — Красивая. Почти светится.

— И убивает, — добавил Михаил.

— Да. — Вера встала, огляделась. — Здесь тихо. Слишком тихо, хотя птицы поют.

Михаил прислушался. Но птиц, не услышал. Только жужжал шмель над цветком и ветер шелестел в кустах.

— Мне здесь не нравится, — неожиданно сказала Вера тихо. — Что-то не так. Чувствуете?

— Да, — ответил он. — С первого дня чувствую.

Они переглянулись. И в этом взгляде было понимание. Они оба чувствовали: это место живёт своей жизнью. Скрытой, опасной.

Вера отвернулась первой.

— Пойдёмте обратно. Нужно опросить жителей. Узнать, кто ещё мог контактировать с этой травой.

Они вернулись в деревню к вечеру. Обошли несколько домов, поговорили с людьми. Все отвечали неохотно, испуганно. Боялись травы. Боялись болота. Боялись смерти.

Один старик сказал:

— Это проклятое место. Всегда было. Дед мой рассказывал: раньше, в старые времена, люди тут пропадали. Ходили на болото — не возвращались. Находили потом мёртвыми. И всегда — с травой в руках.

— Как давно это было? — спросила Вера.

— Давно. Лет шестьдесят назад. Может, больше.

— И что тогда сделали?

Старик пожал плечами.

— Ничего. Перестали ходить на болото. Обходили стороной. А потом всё затихло. Годами никто не умирал. Думали, прошло. А теперь вот опять.

Вера записала в амбулаторную карту. Они попрощались со стариком и вышли на улицу.

— Интересно, — сказала она. — Значит, это не первый случай. Были и раньше.

— Но почему сейчас опять? — спросил Михаил. — Что изменилось?

Вера посмотрела на болото, виднеющееся вдали.

— Не знаю. Но мы узнаем.

Они вернулись в пункт. Михаил поставил чайник, достал хлеб, сало (принёс Матвей вчера). Они поужинали молча, каждый думал о своём.

Потом Вера сказала:

— Мне негде ночевать. Крылов сказал, что в деревне есть гостевой дом, рядом с клубом, но я его не нашла.

— Его нет, — ответил Михаил. — Закрыли лет пять назад.

— Понятно. Значит, в машине ночевать придётся.

— Нет, — сказал он быстро. — Здесь есть вторая комната. Маленькая, но чистая. Оставайтесь.

Вера посмотрела на него.

— Вы уверены?

— Да. Всё равно пустует.

Она улыбнулась.

— Сп-спасибо.

Михаил показал ей комнату — крохотная, с узкой кроватью, стулом и окном во двор. Вера поставила рюкзак, огляделась.

— Нормально, — сказала она. — Спасибо ещё раз.

— Не за что. — Он постоял в дверях, не зная, что ещё сказать. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Михаил.

Он закрыл дверь, вернулся к себе. Лёг на кровать и уже по привычке уставился в потолок.

Вера. Что-то в ней такое... Он не мог объяснить. Просто чувствовал: она не случайно здесь. Они не случайно встретились.

Он смотрел на неё. Не мог не смотреть. Что-то в ней было знакомое...

***

Витька проводил Мишу до дома бабушки.

— Прости, — сказал он. — Серёга дурак. Не надо было вилы брать.

— Ничего. Сам виноват. Согласился.

Они шли молча.

Потом Витька сказал:

— Знаешь, ты нормальный. Не ныл, не орал. Терпел.

— Больно было.

— Знаю. Но терпел. Это круто.

Миша пожал плечами.

Они дошли до дома. Витька хлопнул его по плечу.

— Завтра приходи. Если рука не болит. Пойдём на речку. Без вил.

Миша улыбнулся.

— Приду.

На следующий день Миша пошёл к колодцу за водой.

Рука болела, но не сильно. Повязка держалась крепко.

У колодца стояла девочка.

Его возраста. Светлые волосы, заплетённые в косу. Босая. В лёгком платье. Лицо веснушчатое, глаза серые, живые.

Она опустила ведро в колодец, начала крутить ворот.

Миша подошёл.

— Привет.

Она обернулась.

— Привет. Ты из Москвы? Баба Зоя говорила, что внук приехал.

— Да. Я Миша.

— Я Лена. Живу вон там, — она показала на дом через дорогу. — Соседи мы.

Они пожали руки.

Лена посмотрела на его забинтованную кисть.

— Что случилось?

— Вилами проткнули. Случайно.

— Больно было?

— Очень.

Лена нахмурилась.

— Витька опять играл в рыцарей?

— Ага.

— Он дурак. Каждое лето кого-нибудь травмирует.

Миша засмеялся.

— Но фельдшер хороший. Фёдор Иванович. Вылечил быстро.

— Да, он классный. Меня тоже лечил. Когда с дерева упала.

Они помолчали.

Потом Лена сказала:

— Хочешь, я покажу тебе хорошее место? В лесу. Там ручей, полянка. Я туда часто хожу.

Миша посмотрел на ведро.

— Мне воду донести надо.

— Потом. Днём. Приходи к моему дому. Я покажу.

Она развернулась, побежала прочь.

Миша смотрел ей вслед.

"Странная," — подумал он.

Но почему-то улыбнулся.

После обеда он пришёл к дому Лены.

Она уже ждала на крыльце. В руках корзинка с хлебом, яблоками.

— Пошли, — сказала она.

Они пошли в лес.

Тропа узкая, заросшая травой. Пахло хвоей, грибами, влажной землёй.

Лена шла впереди, уверенно. Миша следом.

— Ты не боишься? — спросил он.

— Чего?

— Леса. Заблудиться.

Лена засмеялась.

— Я здесь выросла. Знаю каждое дерево. Не заблужусь.

Они шли минут двадцать. Лес становился гуще. Потом тропа вывела их на поляну.

Маленькую, круглую. Посреди — ручей, журчащий по камням. Трава высокая, зелёная. Солнце пробивалось сквозь кроны деревьев, ложилось пятнами на землю.

— Вот, — сказала Лена. — Моё секретное место.

Миша огляделся.

— Красиво.

— Правда? Я сюда прихожу, когда грустно. Или когда хочу побыть одна.

Они сели на траву. Лена достала хлеб, яблоки. Они ели молча, слушая, как журчит ручей, как поют птицы.

— А ты в Москве тоже в лес ходишь? — спросила Лена.

— Нет. В Москве леса нет. Есть парки. Но там много людей.

— А друзья у тебя есть?

— Есть. Но немного. Пара человек.

— А девчонки?

Миша покраснел.

— Нет. То есть, подруги есть. Но не... не так.

Лена улыбнулась.

— А у меня тоже нет. Мальчишки в деревне все дурные. Дерутся, ругаются. Скучные.

Миша засмеялся.

— А я? — и замер, ожидая ответа.

— Ты? — Лена посмотрела на него. — Ты нормальный. Не дерёшься?

— Иногда. Но редко. — он посмотрел на свою забинтованную руку.

— Тогда ты мне подходишь. Будем друзьями?

— Будем. — Миша чувствовал себя на десятом небе.

Они пожали руки.

И с этого дня были неразлучны.

Они виделись каждый день до конца лета.

Ходили в лес, купались в ручье, строили шалаш из веток. Играли в путешественников, в учёных, открывших новый континент.

Лена была быстрой, ловкой, бесстрашной. Миша старался не отставать.

Рука зажила через две недели. Фёдор Иванович был прав — ни обильного гноя, ни больших шрамов. Только три ярких точки на коже.

Мать приезжала завтра. Лето кончалось.

Миша сидел на крыльце, смотрел на закат. Небо было красным, оранжевым, фиолетовым.

Лена пришла без предупреждения. Села рядом.

— Завтра уезжаешь, — сказала она. Не вопрос. Утверждение.

— Да. Очень не хочется в Москву. А ведь не хотел сюда ехать.

— Вернёшься?

— Конечно. Следующим летом.

Лена помолчала.

— А если не вернёшься? — взгляд у нее был необычно грустным.

— Вернусь. Обещаю.

Она посмотрела на него.

— Ты... ты меня забудешь? В Москве?

Миша покачал головой.

— Нет. Никогда.

— Правда?

— Правда.

Лена опустила взгляд.

— Я тебя тоже не забуду.

Они сидели молча. Солнце садилось. Становилось холоднее.

Потом Лена встала.

— Мне пора. Мама зовёт.

Миша встал тоже.

— Лена...

— Что?

Он хотел сказать что-то важное. Но не знал, что именно.

— Спасибо. За лето. Было... хорошо.

Лена улыбнулась.

— Мне тоже.

Она развернулась, побежала прочь.

Миша смотрел ей вслед.

"Вернусь," — думал он. — "Обязательно вернусь."

***

Михаил разжал кулак.

Посмотрел на правую ладонь.

Три бледных точки. Едва заметные. Но он знал, где они.

Воспоминание отпустило, оставив странное чувство — грусть, тепло, тоску. Лена. Он не думал о ней годами. А теперь вспомнил. Почему?

Он посмотрел на дверь комнаты Веры. Закрытую, тёмную.

Вера не была похожа на Лену. Совсем. Лена была девочкой — весёлой, лёгкой, открытой. Вера — женщина. Серьёзная, сдержанная, сильная.

Но что-то в них было общее. Что-то в глазах. В улыбке. В том, как они смотрели на мир — с интересом, с теплотой, с пониманием.

Михаил отвернулся на бок, закрыл глаза.

Завтра они продолжат расследование. Вместе.

И может быть, вместе найдут ответ.