Пора уходить

Он всё знал. А если бы не знал – узнал бы обязательно, потому что ему с разной степенью аккуратности и деликатности сообщали об этом все вокруг. Ты делаешь себе хуже. Ты убиваешь себя. Пора это заканчивать. Надо взять себя в руки. Надо собраться. Перестань разрушать себя. Ты сильный, ты сможешь.

Он слышал. Он знал. Он всё понимал и признавал правоту каждого слова. И… Не мог. Да, он был сильным. Да, он много чего в жизни смог. А тут – никак. Вот никак и всё. Набирался решимости. Клялся себе, что это в последний раз. И… Делал всё то же самое.

Её глаза. Её серьезное неулыбчивое лицо, хотя даже в хмурости черт всегда он угадывал улыбку. Светлые мягкие волосы. Аккуратные уши с бриллиантовыми «капельками» – его подарком. Точеный носик. Он не мог отвести взгляд. Вздыхал. Мялся. Маялся. И… Приходил снова и снова. При этом, да-да, и теряя себя, и разрушая и убивая себя. Но – вот так.

Каждый день начинался для него с фразы: «Пора уходить». Он просыпался в полной уверенности, что вот сегодня точно всё закончит. И не заканчивал. Малодушно перекладывая ответственность на любые самые незначительные обстоятельства.

Она пришла ночью. Во сне. Чего прежде никогда не случалось. Пришла явно недовольная – он по пальцам мог пересчитать случаи, когда её лицо выражало подобные эмоции. Голос прозвучал тоже не привычно ласково, а суховато-отстраненно – как с чужим разговаривала.

— Так больше не может продолжаться. Ты не уходишь сам, и не даешь уйти мне. Я устала от этого, я больше не могу и не хочу. Ты всё знаешь и понимаешь. Да, я люблю тебя и всегда буду любить. И ты меня любишь. Но всё сложилось, как сложилось. Уходи, пожалуйста. Пора. Пора уходить нам обоим.

И тут она улыбнулась. И прикоснулась ласково, как раньше, прохладными пальцами к его небритой щеке. И поцеловала.

Он проснулся с каким-то обречённым облегчением, иначе и не скажешь. Побрился – первый раз за много дней. Привел себя в нормальный вид. Вышел из дома. На подъездной дорожке ждал автомобиль. Юра – водитель, работавший у него давным-давно, – смотрел тревожно-вопросительно, как и всегда в последнее время. Он кивнул, сел, машина тронулась. Он задумчиво смотрел в окно и вдруг сказал:

— Стоп. Юр, разворачивайся. Поехали-ка в контору. Если, конечно, без меня ее не развалили еще на кусочки.

Юра с облегчением выдохнул. Перекрестился украдкой. И повернул машину в сторону центра.

Над кладбищем висели сырые низкие тучи, готовые вот-вот разродиться мокрым снегом. Торговки цветами переговаривались негромко:

— Вишь, директор-то не пришел сегодня. Не заболел ли?..

— Да даже если и заболел, всё лучше, чем так. Сколько он сюда ходит-то как на работу? Месяца три или больше? И себя извёл, и всех… Пусть уж лучше дома лежит и болеет…

Внезапно в обложенном тучами небе появилось светло-серое окошко. Оно светлело еще сильнее, до тех пор, пока настойчивый солнечный луч не пробился наружу. Кладбищенский рабочий, который каждое утро ухаживал по просьбе родственников за несколькими могилами, непроизвольно вздрогнул. Солнечный луч как-то так осветил фото на памятнике, что губы изображенной на нём молодой серьёзной женщины словно улыбка тронула. Рабочий почему-то тоже улыбнулся. А потом проверил, всё ли в порядке на «его» участках, и потер натруженную поясницу. Всё сделано. Пора уходить.