Породившие тьму

Мужчинам свойственно делать вид, как будто у них ничего не болит
Ведь самых сильных и смелых самых мужчин пугает больничный запах
А после какого-нибудь недуга мужчины закапывают друг друга
Был человек — и нет, в поле торчит портрет
Мужчины не скажут, что верят в Бога, они вообще говорят немного
И песни слушают о тюрьме, кто знает, что у них на уме?
Кто станет в душу мужчинам лезть? Они, как правило, просто есть
Впрочем, обдумайте всё и взвесьте, если они до сих пор на месте

М, Дайте танк (!)

Опасен для общества! Кто? Я? Бред какой…

Едва слышный стук. Окно. Стук в окно. Капли. Это дождь.

Вторая капля. Ползет медленно по стеклу.

Еще одна. И еще.

Руки. Рывок. Вперед-назад. Вперед-назад. Голос. Раздраженный крик. Зачем в ухо-то орать?

Одна. Стук – выходец Тьмы!

Еще одна. Стук – чудовище! Кто? Я?

Одна. Другая. Третья. Четвертая. Капли-молотки. Будто бьют по вискам: нужно что-то делать! Что-то… Делать! Делать! Делать!!

Капли барабанят. По окну. Оглушительный звон.

Я сказал найдем другой способ! – сквозь грохот каплей. Рейлан?

Одна. Другая. Третья. Четвертая. Стучат. Будто отсчитывают что-то. Что? Время?.. Сколько время?

Прими эту силу! Жаром по венам. Здесь я выбрал неверную дорогу?

Край. Обрыв. Я отказался.

Капли барабанят по стеклу. Одна. Вторая. Третья. Четвертая. Бьются. Одна, другая, третья, четвёртая!

В чем?! В чем?! ДА В ЧЕМ Я ВИНОВЕН?!

– Ваня!

Я открыл глаза. Они были закрытыми?

Антон осторожно тряс за плечи. Полицейский участок. Не контора. Неудобный железный стул, болит спина. Как же много света… Выключите свет…

Поднял глаза, с неохотой, с чудовищным усилием, на взволнованное лицо Антона. Почему все такое размытое вокруг? Сощурился, пытаясь найти в этом мире четкость.

Похоже, в моем мире уже больше не будет такой роскоши как «четкость».

Антон вздохнул, будто с облегчением, но в глазах определенно плескался страх, если не панический ужас. Я не видел четко. Я вообще почти ничего не видел.

– Пойдём, – негромко сказал он, поднимая меня со стула.

Не хочу, – почти сорвалось с губ, но звуки застряли где-то глубоко в пересохшем горле. В глазах поплыло.

Чьи-то руки подхватили под ноги и спину и оторвали от земли. Ярость обожгла изнутри. Я хотел отбрыкнуться, выплюнуть в лицо свою ненависть, оскорбление, вызванное этим жестом. Огрызнуться! Заорать! Не трогай меня! Не смей ко мне прикасаться!

Крик готов был вырваться, разорвать горло. Но вместо этого… Воздух застрял. Пересохшие губы с нечеловеческим усилием разлепились и тут же сомкнулись.

– Э! – резануло по ушам, словно полоснули ножом. Стул с омерзительным скрежетом царапнул по полу ножками, пронзив виски острыми спицами, выжигая последние остатки ясности. – Куда? На него…

Ответ. Грубо, резко, слишком близко, слишком громко.

Голоса слились в противную какофонию, в которой чудились крики и животный вой. Заткнитесь… Заткнитесь!

Дождь, казавшийся ливнем, оказался моросью, мелкими иголочками, впивающимися в кожу лица.

Тяжелый, почти густой воздух, проникал в легкие с непосильным трудом. Гул автомобиля. Мужские, смутно знакомые голоса, – один совсем рядом, второй очень далеко, – смешивались в неразборчивую кашу. Хотелось спать, провалиться в глубокий, беспробудный сон, но забытие не приходило, мучительно удерживая на грани между сном и явью.

Пелена вокруг медленно рассеивалась. С трудом, скорее насильно, сообразил, что рядом сидит Антон, а за рулем – Степан. Я должен был подумать, в какой оказался заднице, но не подумал. Как я объясню на работе свое исчезновение? Никак. Что со мной произошло? Ничего. Уволят? Давно пора.

Взгляд скатился на запястья, на которых разлились синяки от кандалов. Я спустил рукава пониже, желая скрыть безобразие от первого беглого взгляда. Антон заметил этот жест, тогда я почувствовал, что от него ко мне что-то тянется. Антон колдовал, осторожно, почти не ощутимо, если бы я не знал, что он маг, я бы и не заметил. Поэтому я так быстро обрел какую-никакую, но ясность.

Поэтому не мог заснуть… Вот ублюдок!

– Может его сразу в клинику? – предложил Степан. – Он же явно под чем-то.

Я тебе пасть сейчас грязью набью.

Не знал, сказал я это вслух или только подумал, но после того как мы столкнулись взглядами в зеркале заднего вида, в машине стало тихо.

Мысли путались, сбивались, теряли смысл, как и картинки перед глазами. Пейзажи за окном менялись также, как если бы кто-то быстро, очень быстро, перематывал фильм, настолько быстро, что на экране оставались только горизонтальные полоски вместо полноценной картинки.

Тело выло от усталости, я непреодолимо хотел спать, но Антон не позволял, и желание переломать ему пальцы росло с каждой минутой, проведенной в сознании. Был уверен – еще секунда и я брошусь на него. Но почему-то оставался на месте.

По коридорам знакомого офиса шел сам, хоть и очень плохо ориентируясь в пространстве. Ноги двигались по привычке, по заученному маршруту. Мир вокруг плыл, искажался, пол под ногами разъезжался, менялся местами с потолком, стены то надвигались, то отступали. И мне очень хотелось верить, что меня не шатало.

Не думая, на автопилоте шел в свой корпус, в лабораторию. Антон скорректировал маршрут, тогда GPS-навигатор в голове дал сбой. Понадобилось время, чтобы понять, куда он меня вел. Конец пути мне не нравился. Я попытался упереться, ляпнуть что-то типа: «У меня полно работы, сообщи Волоковой результаты экспертизы сам». Не знаю, что из этого мне удалось произнести, но Антон только с еще большим беспокойством посмотрел на меня.

Яркий свет нещадно ослеплял, будто я шел в гребанный рай, а не на ковер к начальнице.

– Стрелецкий?! – удивленно-радостно вскрикнул женский голос.

Словно кто-то пустил пулю в голову, оглушив и дезориентировав. Я поморщился, встряхнул головой, стараясь прогнать поплывшие перед глазами черные пятна. Антон что-то сказал девушке, приглушенно и быстро, и по коридору раздался ритмичный стук удаляющихся каблуков. Меньше звуков. Пожалуйста, меньше звуков.

Уже в следующее мгновенье я ощутил на себе тяжелый, оценивающий взгляд начальницы, прожигающий насквозь. Как мы дошли до ее кабинета?

Меня осторожно усадили в кресло, словно я был хрупким, драгоценным предметом, который мог рассыпаться от малейшего прикосновения. Я не исключал такой возможности. Кожа была настолько чувствительна, особенно на запястьях, что ее обжигало даже малейшее прикосновение с одеждой.

Антон сел рядом.

– Иван, посмотри на меня, – женский голос. Властный, но сейчас какой-то приглушенный, обеспокоенный. Я поднял голову, тут же вздрогнув от белого света ламп. Будто в глаза насыпали песка.

Свет потушили.

– Что произошло, Иван? – пауза повисла в воздухе, давящая, как тяжелый гнет. Что я мог ей сказать? Что я должен был сказать? – Похищение?

Улыбка сама собой тронула мои губы, кажется, я даже хохотнул, вызвав недоумение, граничащее с тревогой. Похищение! Надо же такое придумать. Отрицательно дернул головой.

– Угрожали? Пытали?

Тихо-тихо, иначе меня разорвет от смеха над нелепостью этого диалога.

Нет, нет. Тот же жест. Бесполезно объяснять. Какой смысл объяснять? Перед глазами замелькали черные пятна. Инстинктивно пытался избавиться от чего-то, что чудовищно сильно давило на глотку.

Ольга Дмитриевна спросила что-то еще, но я не уловил смысла слов.

Мне вдруг стал омерзителен этот кабинет. Стало отвратительно моё поведение, моя помешанность непременно выйти на след преступника. С какой целью? Зачем? Что это изменило в моей жизни? Удовлетворило чувство торжества справедливости? Справедливость! От абсурда и ироничности приходилось бороться с рвущимся из горла хохотом.

Это отняло месяцы, если не годы, которые стоило провести с теми, кому действительно было нужно моё внимание, моё присутствие, а не моё вечно не выспавшееся табло.

Я терпеть не мог это место, но каждый день приходил сюда вновь. Зачем? Зачем я проводил здесь так много времени? Зачем? Господи, зачем?! Зачем я похоронил здесь свою жизнь вместе с теми, кто уже умер...

Чья-то рука легла на плечо, неожиданно, грубо вторгаясь в мое личное пространство. По спине пробежали импульсы. Не трогай меня! Я чересчур резко отреагировал на этот жест, дернувшись и смахнув с себя чужое прикосновение, едва ли только не ощетинившись.

– Ольга Дмитриевна… – осторожно встрял Антон.

– В чем его обвинили? – не дождавшись от меня какого-то вразумительно ответа, Волкова вернулась к насущному. Правильно, я все равно ничего не расскажу… Меня в чем-то обвиняли?

Антон что-то ответил, передавая документы, но из его речи, я выцепил слово "наркотики".

Наступила тишина. Кожа ощутила на себе липкие, обеспокоенные взгляды. В ответ мне хотелось оскалиться, чтобы они оставили эти щенячьи взгляды при себе, но не мог понять, почему выдавить звук из глотки было такой непосильной задачей.

– Ладно, позже с этим... – прервала тишину Ольга Дмитриевна. – Отведи его к Екатерине, пусть возьмет кровь на анализ, осмотрит. Дальше, что она решит: в больницу или домой, проспаться.

Домой… Одно это слово отозвалось в груди глухой, нестерпимой болью. Дома. Больше. Нет.

Опять коридоры. Антон пытался добиться от меня хоть какого-то ответа. Я отвечал глухо, невнятно и односложно, повторяя одно и то же слово «позже».

Я все объясню ему позже. Может быть. А сейчас – нет сил говорить. Нет сил формулировать предложения. Нет сил на беседу. Колени едва ли удерживали на ногах. Я сгибал и разгибал их насильно, только бы позорно не рухнуть от изнеможения.

Шум лифта, спускающегося в преисподнюю. Холод подвального этажа прилип к коже. Железные двери морга с табличкой «Патологоанатомическое отделение».

Опять стул. Она долго вертела мои кисти. Я пытался скрыть от острого взгляда врача дрожь, но руки трясло немилосердно. Попытка сжать пальцы отзывалась острой болью, а покрутить запястьями было вовсе за гранью возможного, но именно этого Екатерина настойчиво пыталась от меня добиться. Я был уверен, что связки на руках мне попросту перерезали. Странно, в темнице я не чувствовал, чтобы кандалы так сильно сковывали запястья. Или это связано с тем, что там была концентрация магического влияния цепей?

Спиртовая салфетка обожгла до предела чувствительную кожу на сгибе локтя ледяным огнем. Когда вены коснулась игла, я вздрогнул, с трудом сдержав шипение. Болезненно быстро заклокотало сердце в каком-то странном, хаотичном ритме. Мышцы свело от напряжения. Перед глазами поплыло, зарябили цветные мошки.

В нос ударил резкий запах нашатыря. Снова. И снова. Я оттолкнул от себя руку с раздражителем, отпрянул. С трудом разлепил пересохшие губы и просипел:

– Не… надо…

Что-то вокруг зашуршало, засуетилось. Почему-то поле моего зрения катастрофически сузилось. Перед лицом появился стакан с водой. Я оттолкнул руку с ним. Все в морге мне казалось грязным, запачканным разложением. Воздух, поверхности, вода, еда – для меня было непостижимой загадкой, как патологоанатомы могли здесь есть! Но Екатерина была настойчива, она что-то говорила-говорила-говорила-говорила… и чтобы избавиться от ее ужасно жужжащего голоса, втолкнул в себя несколько глотков. Хотя жажда мучила уже несколько дней, больше выпить я не мог.

На мне не оказалось футболки. Холод подвального помещения пробирал до костей, сжав легкие еще сильнее. На коже вступили мурашки. Мне понадобилось собрать всю свою волю, чтобы не съежиться и перетерпеть дрожь.

– Может… еще брюки стянешь? – я, тупо улыбаясь одним уголком губы, вскинул бровь, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства и разбавить напряжение в воздухе. Холодная спинка стула, заставляла сидеть с прямой спиной, хоть хребет выл в голосину после долгих дней в вынужденной позе.

– Если сочту нужным, ты не только брюки снимешь, – ее взгляд, кажется, зацепился за левое плечо. Черты ее лица размазывались, но даже в расплывчатом контуре я видел обеспокоенность. Внутри передернуло от отвращения, от этого взгляда, которым смотрят на побитых псов. Она не могла не заметить свежий кривоватый шов. – Это откуда?

– Оборотень поцарапал, – еле ворочая языком, выдал я с еще более идиотской улыбочкой. Шучу – значит здоров. Шучу – значит в норме. С этим лозунгом я проработал здесь пять гребаных лет. Этот лозунг уже стал законом, аксиомой, фактом. Только не трогайте меня!

– Смешно, Вань, – девушка поджала губы, нахмурилась. Жаль только, что я не шутил. Она ощупала кости, те отозвались тупим напоминанием о том, что слюна Фира лечила только плоть, а не сломанные мананангалами кости, а магия эльфов имела свои изъяны.

Ее взгляд скользнул ниже, к бедрам, и застыл на мелких укусах. Да, точно… крысы. Я попытался закрыть их руками, как потом увидел, не менее искусанными. Забавное зрелище.

– А это, смею догадаться, вампиры покусали?

На еще один ответ я просто не соскреб сил. Неопределенно повел глазами, избегая ее взгляда. Хотелось поскорее сбежать от сюда, сбежать от этого унизительного процесса.

– У тебя здесь холодно, – сказал Антон. – Может, хотя бы пледом его укрыть?

Спасибо…

– В шкафу возьми, – патологоанатом кивком указала в угол кабинета. Потом вздохнула, почему-то рассматривая волосы и шею. В глазах читалось то ли сочувствие, то ли жалость, и оба варианта вызывали новый приступ ярости. Я стиснул зубы, лишь бы не наговорить ей гадостей. Я в норме! Слышите? Не трогайте меня! Я в полном порядке! Я в абсолютном порядке! Кости целы! Синяки?.. Они пройдут! Так зачем этот досмотр?

Она коснулась ребер. Я вздрогнул.

– Да хватит уже! – рявкнул я вместе с инстинктом, резко схватив ее за руки.

Я не мог позволить, чтобы ее пальцы в перчатках, отвратительно царапающих чувствительную кожу, коснулись меня еще хоть раз. Там, где-то под грудиной, газ, который взорвется от малейшего неловкого движения.

А потом, резко – противоестественно резко! – стало утягивать в сон. Чувство времени исказилось, растворилось в тумане. Какое-то время я еще видел смазанные лица, слышал обрывки фраз, но все это было где-то очень далеко. Как я мог не заметить, что они мне что-то вкололи? Или это Антон? Слова стали бессвязным гулом, раздражающим и бессмысленным. Замолчите… Ради богов заткнитесь!

Был вопрос, непонятно кому адресованный:

– В больницу или домой?

– Домой… – рефлекторно выпалил и окончательно заблудился.

Проснулся в чужой комнате, на чужой кровати. И снова заснул. Снова просыпался, снова проваливался в темноту. С каждым пробуждением чувствовал себя все более разбитым и измотанным. Тело ломило, шевельнуться представлялось испытанием, после которого я точно рассыплюсь. В груди зияла тянущая, сосущая пустота.

Что-то снилось. Мелькал лес, откуда-то доносился неуловимый голос – то ли Рейлана, то ли Миры, то ли кого-то третьего. Бег вслепую, какие-то крики. «У меня никогда не было брата. Вы что-то перепутали». Громогласные голоса, жесткие, требовательные. Что-то врезалось под ребра. Оглушительный гул в висках.

Кажется, я что-то говорил, когда почувствовал легкое касание к коже. Этого оказалось достаточно, чтобы выдернуть меня из сна.

– Есть что-то от головы?.. – еще в сонном бреду прохрипел я, увидев размазанную фигуру. По очертаниям понял – Антон. Сарказм сам слетел с губ: – Топор? Пила? Ружье?..

– Могу предложить только таблетки, – развел руками Фирсов.

– Какой небогатый арсенал… – прошептал на выдохе.

Антон вернулся через несколько минут с водой и шуршащим блистером, за это время я, кажется, успел снова заснуть и вздрогнуть от тихого скрипа двери. Поблагодарил его кивком, хотел что-то сказать, но почувствовал, что снова засыпаю. Однако я успел услышать, как Антон негромко произнес:

– Прости меня…

– За что? – искренне удивился я, но уже был не уверен, слышит ли он меня вообще и шевелятся ли мои губы.

Снова чернота. На этот раз – без сновидений, без голосов и мучительных криков. Это не таблетки подействовали – Антон прибег к своей Силе, а я уже не смог от него отмахнуться.

Дверь снова скрипнула, впуская в полумрак комнаты шаги Антона. Я проснулся. С неохотой продрал глаза и, подтянувшись на локтях, облокотился о холодную стену. От боли, ядом разлившейся по телу, перед глазами зарябили мошки, высверливая мозг; ребра копьями врезались в легкие.

– Как ты?

Комната была залита мягким рассеянным светом. Солнце уже село, и за окном сгущались сумерки.

– Нормально, – насколько это было возможно бодро отозвался я. Снова потер глаза, пытаясь сфокусировать зрение, но мир оставался размытым, словно смотрел на него сквозь грязное стекло. Что за хрень?

В груди клубилось странное, болезненное ощущение – не просто пустота, а кусающаяся, грызущая изнутри пустота, требующая, чтобы ее заполнили. Немедленно.

Странно, будто спотыкаясь, стучало сердце. Может, это из-за того что я привык к сердцебиению тени, а его внезапно не стало? Мерзкая, ноющая неполноценность без ее дыхания, ее пульса, ее противоестественного присутствия.

«Эй», – мысленно позвал я, не понятно на что вообще надеясь.

Тень, очевидно, не отозвалась.

– Да я вижу, – вздохнул он, окинув меня взглядом и протягивая стакан с водой.

Тут до меня дошло, почему не мог сконцентрировать зрение. Вместе с магическим ядром пропало и колдовство, которое поддерживало мое идеальное зрение. Черт подери, вот это я ослеп…

– Что произошло? – осторожно спросил Антон, когда я отдал ему стакан.

– Ну, как видишь, меня даже не убили, – ухмыльнулся. – Просто немного устал. Спасение мира, однако, очень выматывает.

В груди неожиданно вспыхнуло, будто кто-то плеснул кипящей кислотой на открытую рану, с шумом вырвав из легких воздух.

Антон порывисто положил руку мне на плечо. Тут же по телу расползлось что-то спасительно теплое, но одновременно омерзительно трепетное.

– Я в порядке, не нужно – заверил, спешно сбрасывая с себя его ладонь.

– Почти неделя прошла... я чуть с ума не сошел.

Смешок вырвался непроизвольно:

– Поздно ты что-то.

Услышать эту фразу от неинициированного Иного, который так просто принял свое существо, оказалось сейчас до жути забавно.

Антон отозвался после короткой паузы:

– Ты б себя сейчас со стороны видел…

Он отвел взгляд на прикроватную тумбочку, на которой одиноко лежал блистер с таблетками, стакан и... мое внимание зацепилось за небольшое зеркало. Я снова посмотрел на Антона, чье лицо отражало смесь усталости и волнения, если не панического беспокойства. Догадаться, зачем ему понадобилось зеркало, труда не составило.

Внутри неприятно кольнуло: то ли от его озабоченности, то ли от осознания, что я веду себя как ублюдок. Но все мое естество всячески упиралось и кусалось на любые его попытки помочь.

– За возможность колдовать отвечает орган, – попытался объяснить. – Мы с ним рождаемся. Он напоминает... новообразование на задней стенке сердца. Его обычно даже не видно, если не искать. Нет органа – нет магии. Нет магии – нет угрозы обществу…

Несколько секунд молчания.

– Ваня… – в голосе Антона скользнул тихий ужас.

В груди с новым напором разлился огонь, словно кто-то снова вырывал что-то из-под ребер, отрывая плоть от плоти. Только посмей изобразить сочувствие. Только попробуй сказать, как тебе жаль. Я тебя придушу. Голыми руками!

– Перестроиться… немного энергозатратно, – перебил я прежде, чем он успел что-либо добавить. – Я просплюсь, и все пройдет… не беспокойся. Это не смертельно.

Ложь.

Грудную клетку беспощадно пронзили раскалёнными ножами. По телу пронеслась дрожь. Я лег обратно, боясь, что одно неловкое движение откликнется нестерпимой болью, которую уже не получится проглотить.

– Я могу чем-то помочь? – приглушенно спросил Антон.

Мог, но…

– Нет. Спасибо.

Сквозь пелену, почувствовал, как от Антона что-то потянулось, обволакивая. Теплая волна окутала, на время принося облегчение и вместе с тем раздражение.

– Зачем тогда спрашивал? – не громко. С упреком зыркнул на него.

– Вдруг ты бы снизошел до того, чтобы попросить о помощи?

Я разлепил губы.

Мне не нужна помощь!

Я хотел наговорить много колкостей, хотел плеваться ядом, хотел послать его ко всем чертям с его желанием помочь, но Антон смахнул волосы с моего лба, и я провалился, будто что-то выбило рубильник. Я только успел признать прием Миры. И когда только она успела его столькому научить?

Боль накатывала волнами, то отступая, позволяя сделать несколько рваных вдохов, то вновь обрушиваясь всей своей необузданной мощью, сдавливая грудь, выкручивая кости, разрывая внутренности.

Кусал губы до крови, от мерзкого металлического привкуса которого уже мутило. Мысленно молил о пощаде, проклинал судьбу, скрипел зубами, пока не сводило челюсть. Да, я знал, что тело, всю жизнь поддерживаемое магией, с трудом «учится» функционировать самостоятельно, но никто не говорил, что это настолько невыносимо! Я теперь очень с пониманием относился к тем, кто в агонии грыз вены, рвал ногтями кожу, ломал кости, лишь бы прекратить это.

Суставы выкручивало от боли, я хотел бы выть, но не мог позволить себе этого в чужом доме, и поэтому, съежившись, молча рвал на волосы на голове. Почему со мной?! Почему я?! Если бы принял свою силу, мог ли я сохранить то, что имел? Мог ли я избавить себя от этой ночи? Мог ли избавить Отряд от бед, которые на них сейчас упали? Мог ли спасти Рейлана и себя? Мог ли сбалансировать Тьму и Свет? Может, я боролся не с той моралью? Может, я идиот? Один из тех, что верит в “добро”?

Глаза щипало. Глотку стискивало металлическим обручем, мне не хватало воздуха.

Окно было открыто на проветривание. Этого было недостаточно. Мне нужен был воздух, свежий, прохладный, живительный воздух. Собрав остатки сил, я решился подняться. Пошатнулся, пришлось, опереться о тумбочку, только потом удалось шагнуть к окну.

Ухватился пальцами за подоконник, распахнул створки настежь, одна слегка стукнулась о стену. Теплый летний ветер ворвался в комнату, ероша волосы, но облегчения не приносил. Тяжелый воздух, наполненный грязью и выхлопами автомобилей…

Замер, вдыхая его, такой какой есть, жадно, пока перед глазами не заплясали мушки. На ясном, но безжизненном ночном небе не было звезд, – даже луны не было видно. Мир покачнулся. Я был вынужден облокотился руками о подоконник, чтобы устоять. Ждал, когда пройдет головокружение, когда отступит боль, огнем охватившая легкие и ребра, сжигая изнутри. Но боль не отступала. Она лишь разгоралась, лишая рассудка.

Антон осторожно подхватил меня под руки, заставив вздрогнуть. Почему-то удерживал крепче, чем того требовала ситуация. Оттащил от окна.

– Сука, Антон!.. – вскрикнул я от неожиданности и боли, прошившей грудину. На секунду подумал, что задохнусь, взвою волком, а из глаз таки брызнет вода. Постарался отбиться от его хватки, инстинктивно съежившись, но он не отпускал. – Отпусти… – вырвалось с хрипом.

Я моргнул, из глаз выпали две капли, деликатно упавшие на пол.

– Ты что делаешь? – нервно спросил Антон, усаживая меня на кровать и прикрывая створку. Он метнул беглый взгляд за мою спину, к двери.

– Душно было, – шепотом отозвался я, боясь вдохнуть от парализовавшей боли.

На секунду мне показалось, что я увидел в пороге силуэт Миры, который тут же растворился в темном коридоре.

– Тебе нуж?.. – Антон присел на край кровати, разглядывая меня с пристальным вниманием… не меня – ауру. Он что, уже разбирался в аурах?

– Мне не нужна помощь.

– Ваня, я… – хотел он возразить.

– Уйди, пожалуйста, – сдавленно перебил я. – Извини, что разбудил… Я в порядке.

Перед уходом Антон прикрыл обе створки, но не закрыл их до конца. Только когда его шаги стихли, я осмелился немного сменить позу, о чем тут же пожалел. Перебирая в голове отборные ругательства, в итоге забил на поиск наиболее безболезненного положения и замер как есть.

Сорвал с запястий бинты, которые, казалось, только передавливали вены, делая и без того холодные пальцы еще более ледяными. Пытался согреть руки, но запястья свело судорогой, что заставило меня расширь повседневный набор мата.

Ждал, когда боль отступит, хотя бы на немного. Молил о минуте, секунде покоя. Хотелось рвать волосы на голове, но физических сил не осталось даже на это.

В голове же крутился вопрос: что делать дальше? И есть ли вообще что-то делать?

Тянуть лямку бессмысленных дней? А есть ли смысл? Я свое отвоевал. Формально, главную свою цель я выполнил. А дальше? А здесь меня вообще быть не должно было.

А потом сил не осталось не только на поиск смысла жизни, но и просто хотя бы на мысли. Стало вдруг очень тихо. Ни мысли, ни звука, ни малейшего шороха. Любые обрывки мыслей пролетали мимо, не оставляя следа. Белый шум пустоты оглушал. И боль. Сверлящая, грызущая изнутри. И бессильный гнев – на самого себя.

Вымотался. Сон не приходил, а рассудок ускользал, теряя ясность, пока я не погрузился в тяжелый, вязкий полусон, уже не отделяя реальность от кошмара, кошмар от бреда.

Сколько прошло времени я не знал. Но в какой-то момент ощутил на губах что-то горькое. Я оттолкнул руку от своего лица.

– Уйди, Антон…

Он не ушел.

– Что это?.. – разлепив глаза, я увидел в его руках знакомую склянку, но не мог в темноте разобрать ее поблескивающее на дне содержимое. Откуда у него зелье из лаборатории Миры?

– Мира передала, название не сказала.

Значит, мне не показалось?

– Только что... как ты выразился «перестроиться»...

Я не мог разобрать его речи, потому не ответил. Перед тем, как заснуть, увидел, что его пальцы плели достаточно сложные для «новичка» заклинания, мягко светящиеся нити обвивались вокруг, окутывая теплом, которое проникало под кожу, до самых костей.

Пожалуйста, уйди…

Он не уходил.

Проклятье, неужели я так многого прошу? Не трогай меня! Не прикасайся, иначе взорвусь ядерным грибом. Я не хочу, никого беспокоить, не хочу обременять собой. Я не хочу, чтобы меня кто-то видел сейчас. Оставь меня в покое! Неужели так сложно оставить меня в покое?!

Губы не слушались, а усилие для произнесения хотя бы одного слова казалось непосильным. Как же я устал… за эти годы, за эти месяцы. За эти дни. За эти гребанные часы…

Я спустил ноги с кровати, потер глаза, пытаясь вдавить их в черепную коробку. Никак не хотел мириться со смазанностью объектов вокруг окутавшей мир густой пеленой. Был полдень. Тело ломило. Из-за прикрытой двери доносился шорох с кухни. Тогда ко мне вернулось чувство голода.

– Как ты? – спросил Антон, подняв на меня голову.

– Спасибо. Нормально, – я хотел налить себе воды, но Антон опередил меня. Я метнул на него раздраженный взгляд. – Не нужно делать за меня то, что я могу сделать сам. Я не инвалид. Ночью приходила Мира?

Мысленно, с раздражением признал, что сам бы графин не поднял.

– Извини, – Антон таки протянул мне уже налитый стакан. – Да, приходила. Она рассказала немного. О случившемся.

***

Антон не спал этой ночью. Как он мог спать? Пытался прислушиваться к шорохам из спальни. Когда электронные часы демонстрировали два часа ночи, в дверь негромко постучали. Антон повернул голову на звук, поднялся.

Посмотрел на экранчик камеры в подъезде и открыл дверь.

– Тико у тебя? – нервно выпалила Мира, бегая взглядом.

Антон кивнул:

– У меня. Что у вас произошло?

Она выдохнула с облегчением. Казалось, она была на грани срыва, вот-вот расплачется. Антон закрыл за ней дверь, но в квартиру она проходить отказалась

– Почему? – нахмурился Антон.

– Никому из нас нельзя контактировать с Тико, иначе это сочтут за предательство Закона. У нас это карается высшей мерой, – тихий голос Миры дрожал. – Я не знаю, насколько близко мы можем находиться друг от друга… Антон, ты единственный, кто может ему сейчас помочь. Помоги ему, прошу… Он упертый, будет скалиться, говорить, что в норме, пока до лампочки себя не доведет.

– Он мой друг, – отозвался Фирсов. – Как я могу его бросить?

Мира слабо улыбнулась. В глазах плескались слезы бесконечной благодарности и отчаяния.

– Тико теперь не маг, – еще тише произнела девушка. – Мы гордые, привыкли к тому, что всегда защищены… Иные редко мирятся с этим.

– Я понимаю.

Мира кивнула, протянула ему дрожащей рукой небольшую сумку с несколькими склянками, наполненных тускло светящимися жидкостями.

– Это может ему помочь. Физически, – она говорила так тихо, что Антон едва отличал ее голос от шороха. – Настолько, насколько это, конечно, возможно. Как бы мы не были похожи физически, организм магов привыкает к колдовству…

– Что с Рейланом? – после короткой паузы решился на вопрос Антон.

– Его обвиняют в попытке цареубийства.

Мира замолчала, опустив голову. Антон подошел к ней и осторожно приобнял. Мира уткнулась в его плечо мокрыми глазами.

– У него есть шанс выбраться?

Антон почувствовал, как она пожала плечами.

Негромко стукнулась оконная створка о стену. Мира вздрогнула, метнула напуганный взгляд на Антона, затем в комнату.

***

– Извини, – Антон таки протянул мне уже налитый стакан. – Да, приходила. Она рассказала немного о случившемся.

Я кивнул.

– Ты когда ел? Я, конечно, не повар, но сварганил суп, – он кинул взгляд на тарелку на столе. – Вроде, съедобный.

– Отравить меня хочешь? – попытался пошутить, улыбнулся, с превеликим трудом пытаясь сфокусировать взгляд на размытом силуэте друга.

Антон не оценил моей попытки разрядить обстановку, ответив на мой сарказм натянутой, какой-то неестественной полуулыбкой.

– Полагаю, что это соглашение, – произнес он.

Стало неловко, будто я ударил его. Вздохнул, устало потер переносицу, снова зажмурился:

– Прости… не знаю, что на меня нашло. Я лучше поеду к себе.

Только когда отнимал руку от лица впервые заметил крысиные укусы. Удивленно вскинул брови, повертев руками. Я не помнил того, как они появились.

– Волкова запретила оставлять тебя одного, – произнес Антон, тоже опустив глаза на мои руки, но никак не прокомментировав.

Волкова бы меня еще на привязь посадила, чтоб наверняка ничего не произошло, – почти оскалился я, но осекся.

– Ты щуришься. Зашторить окна?

– Не нужно. Это не из-за света, – ответил, но после короткой паузы. Хотя да, дневной свет тоже слепил. Антон все-таки опустил шторы.

Приглушенно булькало на плите. Внутри одновременно вспыхнули и яростное отторжение, и сильное влечение. Второе, вроде как, побеждало, несмотря на то что первое теперь угрожало тошнотой.

Я вздохнул и сел, взглянув на тарелку перед собой. Поводил ложкой.

Антон сел напротив.

– Планируешь возвращаться в контору?

Я кивнул.

– Если не уволят, – снова уткнулся в свою миску. Все равно не увижу его лица. Только размытое пятно, лишенное деталей, как и все вокруг.

– Не уволят, – заверил Антон.

Я не мог сказать, обрадовался я этой уверенности или нет.

– Что я делал в ментовке? – на мгновение перестал бессмысленно водить ложкой по тарелке. – Меня в чем-то обвиняли?

– В распространении и употреблении. Если честно, я сам сначала почти поверил. Во второе, в смысле.

Я прыснул.

– И как? Подтвердилось?

– Мне пока ничего не говорили.

Антон продолжал наблюдать за моей бессмысленной борьбой с тарелкой супа.

– Тебе нужно поесть.

– Знаю.

– Тогда в чем проблема?

Я метнул на него раздраженный взгляд. Ладони зачесались, как это обычно бывало, когда к ним подступала излишняя энергия, требующая выхода. Только сейчас, без магии, это ощущалось скорее как нервная дрожь.

– Не задавай мне вопросов. Я не хочу отвечать.

Тело требовало действий. Любых. Главное не оставаться в одной точке.

Мысли хаотично метались от одного к другому. Я толком не пытался даже их ловить. Мельком пронеслось воспоминание о груде папок с делами, которые я тактично убрал в стол, чтобы не мусолили глаза в редкостный выходной. Они ведь так и лежат в полке моего рабочего стола в Мирии. Когда-нибудь их пропажу обнаружат. Если уже не обнаружили. Меня ждут очень неприятные последствия. Досадно-досадно.

Ощутил, что совершенно потерян в местном времени, не имея представления даже какой сейчас месяц. Я отлично определяю время по солнцу, но сейчас этот навык как будто вычеркнулся из арсенала моих нажитых способностей. Июнь? Июль? Должен быть конец июня или начало июля. Но мои расчеты сбились еще на подходе к Краю. Дерьмо, у меня же даже телефона и ключей от квартиры нет. Все осталось дома. Дома… М-да.

“Прими эту силу!” Что могло измениться? Самое отвратительное, что – ничего. Рожден с зубами – будь хищником. Рожден злом – будешь творить зло. Это было распутье с одним концом. Никого не интересуют мотивы, никого не интересуют действия. Важен только один единственный факт.

И все-таки…

Все-таки ты готов возвать к своей омерзительной сущности? Все-таки готов убить не только кошку? Да. Черт возьми, да! Пусть я буду чудовищем! Пусть я утону в этой темноте, которую так презирал! Пусть мое имя будет проклято. Только б не трогали их. Только бы их гребаные руки не дотянулись до Отряда. Только бы не смели!.. Только бы не посмели обливать их клеветой, гнаться за ними, словно они разносчики чумы. Только бы не посмели коснуться семьи…

В темной магии нет ни спасения, ни помощи, только разрушение, только смерть. Поэтому ее все боятся. Поэтому ее выжигают. Что мне могло помешать выжигать в ответ? Рейлан пошел на пролом, бессмысленно, напрасно, но пошел. Почему я не смог сделать то же?

От бессилия выворачивало, хотелось молотить стены руками. Какой я идиот! Встать на сторону праведного “добра”, когда мир давно гниет под натиском силы и власти. Внутри загорелось понимание: я сделал неверный выбор.

Меня осторожно встряхнули за плечи, и я остановился. Я все это время ходил по комнате?

– Ваня… – произнес тихий, встревоженный голос.

– Что?! – резко бросил я, силясь сдержать вихрь, бушующий внутри. По привычке поднял голову, хотел заглянуть в глаза собеседника, но увидел только смазанные очертания. От этого еще сильнее взбесился.

– Поговори со мной.

Я сбросил с плеч руки Антона, отшатнулся от него на шаг назад, сверля оскорбленным взглядом. От ярости трясло изнутри.

Слова стояли в горле, словно комья земли с могилы. Если я произнесу их вслух, это будет означать, что случившееся свершилось на самом деле, что это не дурной сон, не один из тысячи кошмаров, от которого я вот-вот проснусь. Произнести это – значит признать… А признавать мне категорически не хотелось.

– О чем? О вампирах, убивающих Людей? О деле? Что мы последнее расследовали? – мне пришлось насильно заткнуть себя, крепко стиснув зубы. – Прости, прости... я ни черта не вижу, вся эта смазанность сводит с ума. Не думал, что у меня такое отвратительное зрение на самом деле. Сбросился до заводских настроек…

– Хватит сравнивать себя с компьютером, – умоляюще попросил Антон. – Создается впечатление, что ты работаешь исключительно по командам. Ты же не робот…

Повернул голову к окну, заметив, что действие не отдалось болью в шее. Только тогда я снова почувствовал колдовство Антона. Только тогда понял, что это он задушил мой гнев.

– Я даже не замечаю твоего воздействия. Ты быстро учишься.

– В меру свободного времени. Но читать мысли я не умею, – с осторожностью произнес Антон, подходя ближе. – Я не хочу на тебя давить, но чем я могу помочь?

– Я НЕ ПРОШУ О ПОМОЩИ! – взорвался, снова не совладав с вырвавшимся бешенством.

Ладони чесались, хотелось что-нибудь бить. Что угодно. Стену? Стол? Стекло? Разбить костяшки, переломать пальцы на руках! Что угодно только бы избавится от удушающего бессилия. Внутри пульсировал, бурлил гнев, и ему нужен был выход. Стиснул кулаки до хруста в костяшках.

– Извини, – выдохнул, после длительной паузы. – Мне немного крышу рвет.

– Я уже сбился со счету, какой раз ты передо мной извинился, а главное – за что?

Я промолчал. Возможно, где-то в глубине души я и хотел вывалить на него все…

– Вы про письма не думали? – вдруг глухо спросил Антон.

– Что?

– Вам нельзя контактировать, телефоны можно отследить, но вы ведь можете передавать письма? Это, конечно, не живое общение, но всяко лучше.

Я завис на некоторое время. Антону снова пришлось осторожно встряхнуть меня за плечи. А я тем временем пытался вспомнить речь председателя, но почти не мог выудить из памяти его слов. Пытался вспомнить, было ли там упоминание о запрете на переписку…

– Я… не знаю, – выговорил наконец, после короткого оцепенения.

Люди чисто технически не могли посылать письма Иным. Я ведь теперь человек, обычный человек, а значит и мне это недоступно. Передать через Иных? А кто из них захочет помогать в столь сентиментальном, человеческом деле изгою? Но никто не говорил о том, что категорически нельзя передать послание с магом, коим являлся Антон. И который не брезгует моей сущностью.

– Мира была на приговоре, – добавил.

Я не был уверен, что такой трюк может остаться без последствий.

– Спрошу у нее, – отозвался Антон. – Я до сих пор считаюсь неинициированным, значит мой след не отслеживается. Верно? Если письма сжигать – это минимизирует шанс того, что что-то может пойти не так, – будто прочел мои сомнения Фирсов. – Разрулим. Что-нибудь придумаем. Мира еще обещала передать твои вещи, но позже.

Я попытался выдавить из себя улыбку.

– Ты уже умеешь открывать портал? – с запозданием спросил.

– Я видел, как это делает Мира, – отозвался Антон. – Думаю, смогу повторить.

– Даже не думай. Дождись, когда она выйдет на работу или сама к тебе придет.

– Почему? – искренне изумился Фирсов.

– В лучшем случае останешься без какой-нибудь части тела. Это разрыв пространства между сферами. Зайдешь целый, выйдешь частями. Ничего безопасного в порталах нет, пусть мы и пользуемся ими по несколько раз на дню.

«Мы».

– Понял, – Антон коснулся своей шеи, указывая место. – У тебя метка. Ее вчера не было.

– Это для Иных, Люди её не видят, – поморщился я. – Опознавательное клеймо.

– И как Иные к этому знаку относятся? – спросил Фирсов, ожидая от меня ответа, которого так и не получил.