Пошалим...?

Ну вот и Новый год. Через два дня. Я еле ползу на своих каблуках по обледенелому бугристому тротуару, отшлифованному до черного блеска тысячами ног. Ледниковый период - зима наступала долго и «внезапно», вморозила в лед отпечатки первобытных следов, хаотично навалила грязно-серые кучи снега, с торчащими из них крышами машин, нависла над людьми ледяными глыбами водосточных труб.

Говорят, что давным-давно, дворники в Москве почему-то были татары, которые без всякой техники, одними скребками и метлами поддерживали на улицах чистоту. Но татары постепенно исчезли, оставив Москве грязный снег и жидкую грязь - как печальные последствия своего татаро‑монгольского ига. Иго закончилось, а безобразие на улицах, торжествуя, раскрасилось цветными пакетами, пивными банками, пачками из-под сигарет, пятнами соли в промоинах чистого асфальта, белыми разводами на обуви и брюках прохожих.

Еще одно усилие - я тяну на себя огромную входную дверь бог знает какого века, и наконец ощущаю по ногами «твердь земную». И все это старинное трехэтажное здание с лестницами чугунного литья, лепниной, пилонами, пилястрами и прочей хренью тоже бог знает какого века. И похоже оно ничье, вернее – охраняется государством, как исторический памятник, потому как реконструкцию, перестройки, новоделы никто не производит, а мой босс только арендует последний этаж под офис нашей фирмы.

Но мне это совершенно до фонаря. Я не люблю думать за кого-то. Я не люблю думать многоходово, как шахматист – если вот это, то значит вот то, и поэтому должно быть вот так-то…. Достаточно того, что у меня есть рабочее место со столом и компьютером, под самой крышей этого «присутственного заведения». А вот уж чье оно, в каких отношениях с ними мой босс и во сколько это ему обходится – меня это не интересует. Меня интересует только одно - за сколько я продаю каждый час моего личного времени, каждый час моей свободы, превращая себя в «работовзятеля».

Нет-нет, мне нравится моя работа. Можно даже с натягом сказать, что я ее люблю. Но все же больше всего я люблю ничего не делать. Ну не то чтобы совсем. Я люблю плавать - в бассейне, в море, в океане где-нибудь на Мальдивах…. Люблю загорать на белом песке, кататься на лыжах с гор и на водных, на коньках, серфинг, дайвинг – все что связано с водой. Люблю профессиональные танцы, хореографию, шейпинг, китайскую гимнастику, слушать музыку, вкусно поесть.… Люблю свое тело, люблю доставлять ему удовольствие. И еще очень люблю секс и читать.

Да любая скажет, что я тоже это ЛЮБЛЮ, да и как это можно не любить…! Только в отличие от многих я не люблю гундеть с утра до вечера – «…как меня задрала эта работа, метро, пробки на дорогах, стояние у плиты, …слякоть осенью, морозы зимой и жара летом…». Задрала работа – ищу другую, задрали пробки – бросаю машину и иду пешком, задрала плита – жую бутерброды или иду в гости, а осень-зима-лето – стихия, на это вообще не нужно обращать внимание. Похоже, просто люди перестают любить себя, или просто не хотят, и свою нелюбовь к себе самим всячески стараются выпячивать публично. А я себя люблю. Я себя обожаю…. Но об этом я никому не рассказываю.

Еще в детстве мне говорила бабуля, что я ленивая лентяйка и что лень родилась раньше меня. А я не понимала, почему я должна сломя голову бросаться в магазин за хлебом, если я не «скорая помощь» и до ужина без него никто не умрет.

Я не ленивая – я просто все делаю с удовольствием. И еще мне по жизни все легко давалось – учеба, спорт, языки, университет, друзья, развлечения…. Такое ощущение, что и родилась я легко. Надо спросить у мамы.

Друзей у меня уж не так чтобы много. Значительно больше тех, кто меня прописал в свои друзья. Но это не одно и тоже. Наверно потому что «друг» из меня удобный, комфортный – не лезу, не выпячиваюсь, не советую, не спорю. А зачем? Сто лет спорь - никто еще никому ничего не доказал. Поэтому из меня многие делают свою «душевную помойку», сливают-изливают по секрету, рассчитывая на мое понимание и молчание. Но они даже не подозревают, что мне глубоко наплевать на ихие тайны, и что стираю я эти тайные тайны из своей головы моментально, как ненужную информацию с компьютера. Если бы они об этом узнали, то «друзей» бы у меня явно поубавилось.

Я забираюсь на третий этаж, захожу в наш небольшой кабинет и Элька, вернее Эльвира Владимировна бросается мне навстречу, распираемая какой-то тайной. Невысокого роста полногрудая дамочка с крутыми бедрами. Именно дамочка, или по-другому девушка с потерянным возрастом, хотя всего на пять лет старше меня. Девушка без возраста ослепляет меня своей блескучей краснотой в одежде, как новая пожарная машина с черными колесами – черными чулками в мелкую сеточку, и блядским налетом доступности. Сегодня корпоратив.

А потом отпуск на двенадцать полновесных дней, которому я несказанно рада.

- Ух ты…, что это за огненный мираж у нас в кабинете? – ставлю я сумку с пакетом, открываю шкаф у входа и начинаю снимать верхнюю одежду.

- Шаровая молния…, - не оборачиваясь ко мне, ехидничает Вован, эээээ… Владимир Павлович, намекая на широкие бедра и элькин бюст.

Тоже человек с потерянным возрастом – вроде чуть больше сорока, а может чуть меньше тридцати, еще не дядька, но уже и не вьюнош. Ехидно-ласковый, слегка приправленный сарказмом, немного циник, – эта его манера общения в первые минуты сильно напрягает, но когда узнаешь его меланхоличный незлобивый характер, то невольно начинаешь восхищаться его емкими, цепкими определениями. И от этой своей «мудрости» он кажется старше.

Они у нас «старослужащие», потому и рабочие места у них самые «светлые», с двух сторон от единственного, во всю стену окна, полукруглого, с низким подоконником у самого пола. Справа и слева от него вбиты два массивных бронзовых кольца. Шесть месяцев я сижу в этом кабинете и все шесть месяцев я не могу разгадать загадку – для чего они были нужны? Единственно, что приходит мне на ум – в них продевалась гардина. Но тогда почему не у самого потолка, а на высоте поднятой руки?

Эльвира Вэ сидит лицом к двери, стена прикрывает ей спину, исключая подглядывание в компьютер через плечо. А Владимир Пэ совсем беззащитен перед внезапным приходом шефа, зато обеспечен максимальным комфортом. За его спиной крошечный закуток, отделенный шкафом. Там у нас стоят бокалы, чайник, печенье, сахар и прочая атрибутика «чайной церемонии» и «возлияния Бахусу» в служебной обстановке. И все это в пределах досягаемости его руки, не выталкивая себя из кресла. А еще он втыкает наушник в одно ухо, и слушает с флэшки старый добрый «хард», начиная с «Black Sabbat» и заканчивая «Dio», отчего становится совсем древним, как ископаемый мамонт.

Я приземляюсь в своем углу за рабочий стол, не спеша расстегиваю молнии и снимаю сапоги. По сравнению с другими столами мой огромен. Занимает, наверно четверть нашего маленького кабинета. Угловой, с массивной цельной столешницей, секретарский. Иногда мне кажется, что его забыли великаны, до нас арендовавшие офис. Его наверняка бы забрали себе Элька или Вовка, но в кабинете без помех он уместился только в этот дальний угол, и им пришлось выбирать – стол или окно, свет или сумерки.

Элька наливает кофе, подходит ко мне и опирается задницей на свой стол. Она прихлебывает из чашки, ерзает ягодицами по ребру стола, снует глазами по комнате - я вижу, что она что‑то хочет мне шепнуть и пока ждет окончания моего переобувания.

А я и не хочу помогать ей, массирую наломанные по гололеду лодыжки. Мне ее тайна неинтересна. У нас с ней нет никаких интересных тайн. Она не выдерживает, отставляет чашку, перегибается через мой стол, прямо ложась на него, и в шепоте тянется ко мне губами….

Распахивается дверь и в «горнице» появляется наш четвертый! Санек. Розовощекий, гладко выбритый, благоухающий дорогой туалетной водой, брызжущий здоровьем, еле вмещающийся в свой костюм. Он напоминает туго набитый мешок мышц, костей и связок, с головой порочного ангела и туповатым взглядом бывшего спортсмена. Александр Иванович - в прошлом второсортный спортсмен, из тех, что лучше всего играют без соперников. Он выполняет свою жизненную программу - старается приложить к своему хорошему здоровью много денег. Как он их выцеживает и из какой мутной воды, я не представляю, но денег у него всегда много.

Преследуя свою единственную цель, он круглосуточно и без конца трещит по мобильнику, с кем-то договаривается, кого-то «грузит», на кого-то орет, внезапно подрывается, убегает и также внезапно появляется. И я даже не могу представить, кем он у нас числится. Может просто чей-то родственник….

- Сейчас с боссом в пробке торчали, – громогласно с порога заявляет он, – Он обещал нам всем сегодня тринадцатую зарплату плюс какую-то там выслугу, а все вместе, как премия… я так понял. Хочет сделать нам неожиданный подарок. Ка-ароче – отпуск есть, отпускные будут…. Эльк, поехали в Куршавель, зажжем, с олигархами пофоткаемся…!

- Больно надо, с тобой, – разочарованно сползает она с моего стола. Видимо он на полсекунды опередил ее своей новостью.

- Эй-эй, сударыня, вернитесь на место, – возмущается Вовик, – Вы рушите фигурную композицию и прерываете мои недоигранные мечты.

Я представляю ракурс лежащей на моем столе Эльки с высоко-задранной юбкой, оголенными полненькими ножками, затянутыми ажурными широкими резинками чулок. В своем порыве она даже не вспомнила, что Вовка сидит в метре от ее попки. Элька слегка конфузится, а я прикусываю губу, чтобы не засмеяться, представляю себе Вовку со спущенными штанами, трахающего ее в этой позе на моем столе. Моя картинка зовуще отдается внизу живота. Я прикрываю глаза, глубоко втягиваю носом воздух и замираю…. Я бы согласилась… только не с ним….

- Что не понравилась? – пытается выбраться из пикантной ситуации Элька.

- Весь фиг в том, что очень… возбуждающе аппетитна,… я только собрался надкусить твою левую половинку… и этот заорал… ммммм, прерванные грезы….

А я не открывая глаз, продолжаю игру с картинками – сколько бы свинг-пар можно было уместить на моем столе? Если разложить веером, а мужиков поставить на мое место, в вырез столешницы, то всего три. А вот если их поставить с наружной стороны… а девочек головами сюда – три пары так, три так, сюда можно еще одну…. Нет, не уберется. Ух блин…

Внезапно звонит телефон, возвращая всех в реальность. Начинается рабочий день. Последний рабочий день уходящего года….

Мой любимый рабочий стол, это американский самолет «Стелс», или как там его, «В-1» - огромный и неуклюжий. Я «зажигаю» компьютер, «прогреваю двигатели» - ставлю рядом кружку свежезаваренного зеленого чая, усаживаюсь поудобней в кресло пилота, вытягиваю «приборную» доску-клавиатуру и взмываю в голубое небо Интернета….

После обеденного перерыва нас навещает шеф, руководитель подразделения, короче непосредственный и прямой начальник. Зарплаты мы получаем на банковские карты. А тут…. Весь такой озабоченный, взволнованный и тайно‑радостный, уже слегка пахнущий «вискарём». Раздает нам подписанные конверты с деньгами, играет бровками, улыбается, поздравляет, похлопывает по плечам…,– блин, Санта Клаус вологодского разлива.

Владимир Ильич. Мужику сорок шесть – глуповат и самолюбив, легко клюет на самую грубую и откровенную лесть, не очень грамотен и не особо интеллигентен. Все эти недостатки он легко прикрывает субординацией с подчиненными и служебным рвением перед начальством. Вскормленный титькой социализма, и усвоивший правила игры, он бы в те времена сделал хорошую карьеру служащего. Но времена изменились, а он, не в состоянии «перестроиться», пытается на новом поле играть по старым правилам. Наш Ильич застрял между двух эпох.

…И порой, его неуверенность в себе отражается в растерянном взгляде.

Но внешность…! Высокий, сухощавый, сексапильный, с сединой в висках,…! Тетки бы млели, «строясь» в кабинете у такого начальника. Снова доигрываю картинку – а если бы он был гинекологом… очередь на месяцы вперед. Я ловлю взглядом его руки, пытаясь рассмотреть – длинные пальцы, коротко подстриженные ногти, узкая ладонь. Не знаю, какие должны быть руки у такого доктора, но эти мне нравятся. А если они еще теплые и чувствительные… - я представляю себя на «вертолете» с раскоряченными в небо ногами и его ладонь в моем влагалище… не по-докторски… ммммм… я бы кончила через тридцать секунд и тут же снова бы записалась на прием….

Шеф ушел, приглашая всех на «легкий фуршет» к четырем часам в конференц-зал. Я бросила конверт с деньгами в сумку, даже не заглянув в него. Не люблю при людях их считать, даже сдачу в магазине беру не пересчитывая. Шурик вынул деньги, с треском сломал, как колоду карт, «взлохматил», развернул веером, прикинул в уме сколько, добавил их к своему «прессу» в портмоне, с довольным видом хлопнул бумажником о ладонь, скатал конверт в шарик и баскетбольным движением отправил его в мусорную корзину. Элька пересчитывала деньги, отлистывая каждую бумажку, держа руки на коленях. С каждой отсчитанной купюрой ее лицо становилось «светлее», улыбка шире, глаза круглее. Когда она закончила и подняла голову, ее лицо выражало полное блаженство. Вовик к премии добавил всю свою наличность и задумчиво раскладывал купюры на три кучки – поновее покрупнее, покрупнее постарее и всю мелочь отдельно.

Саня подошел к нему и ткнул пальцем в одну из стопок:

- Ну это для жены, это для любовницы, ну а это для кого? – показал он на самую «жидкую» кучку.

- Это алименты, Шурик, – спокойно ответил Вовка.

- Так ты чо, второй раз женат штоль?

- Да я и первый раз еще не женат. Понимаешь, Сань, я в школе, в старшем классе колхозный трактор угнал и утопил. Меня, как несовершеннолетнего не посадили, но заставили платить. Вот до сих пор и выплачиваю, как алименты. Я ведь Сань лимита, а не москвич.

- Да иди ты…? – искренне удивился он, – А сколько еще платить-то?

Мы заржали, как пара молодых кобылок, а Вовка взял пятитысячный листочек, поставил его на потушенный экран монитора и стал внимательно, с серьезным видом разглядывать. Он больше не хотел шутить, а смотрел на купюру с грустью, как вглядываются в лицо товарища перед расставанием.

Шурик подошел ко мне все в том же весело-денежном настроении и назидательно изрек:

- Вот ты, Ритуля, все время читаешь, думаешь о чем‑то. А я тебе, как старший скажу - что это все глупость.

- Почему? - поразилась я неожиданной сентенции Сани в мой адрес.

- Не надо много думать, надо иметь много денег и хорошее здоровье. Все остальное – че-пу-ха!

- Так я думаю именно над этим – где бы найти побольше денег и здоровья. Плохо только получается. Ограбить что ль кого?

- Послушай-послушай мудрого совета старшего товарища, - погрозил Вовка пальцем в мою сторону, - Пора бы уже знать, детка, что бытие определяет сознание, – вставил он свои «две копейки».

- Александр Иванович, это гениально…! – театрально воскликнула я, - Вы распахнули передо мной целый мир…! Мне нужно побыть одной, чтобы постичь всю глубину вашей нечеловеческой мудрости….

- Бери и пользуйся. Я сегодня добрый.

- А можно деньгами?

- Вот же наглючая - тебе только что выдали.

- Она их даже не посчитала, – встряла Элька.

- А чего их считать, мне все равно мало.

- Ну ты даешь.

- Вот так твоя теория и становится в нежных женских руках страаашным оружием, направленным против тебя самого, – резюмировал Вовик, – Так что - оглянись вокруг себя, не гребет ли кто тебя.

Я фаталистка. Я верю в Судьбу и не верю в Случайность. Я абсолютно уверена в том что, появляясь в этом мире, в нас уже с рождения заложена программа Судьбы – встречи, разводы, рождения детей, нищета-богатство, болезни, смерть…. По большому счету - нет ничего случайного.

Как программное обеспечение в персональном компьютере. Если не заложена в тебе программа «Пейджмейкер», то и не создать тебе верстку журнальной полосы, нет «1С», то и не посчитать тебе бухгалтерский баланс, хоть обделайся. Бывает и наоборот – есть в тебе «Фотошоп», а ты им не пользуешься, тычет тебя Судьба мордой всю жизнь в эту программу, а ты нос воротишь, руками разводишь в недоумении. И только в конце жизни понимаешь смысл даденного.

Так что я пытаюсь па-глядывать по сторонам, чтобы узреть, понять знаки Судьбы, ее намеки, предначертанную мне программу.

Но иногда моя теория дает сбой, и я начинаю сомневаться. Вот как сейчас. Я гляжу на нас четверых, совершенно разных, собранных Судьбой в маленькой комнатке под одной крышей. И я не понимаю перста Судьбы – зачем? Почему мы, совершенно случайные, абсолютно разные, совсем безразличные и чужие друг другу люди должны одну треть жизни тереться жопами друг о друга в крохотном замкнутом пространстве, занимаясь каждый своим делом? Мы даже к деньгам относимся по-разному. Ирония Судьбы…?

Я достаю из бумажного пакета с надписью «Камьё» пузатую косметичку и высыпаю содержимое на подоконник. Элька замирает, разглядывая мою дорогущую косметику. Я, как хирург - секунду смотрю на груду инструментов, выбираю нужные, снимаю со стены круглое зеркало и сажусь на низкий подоконник «делать операцию». Я рисую себе лицо. Долго и со вкусом, нивелируя каждое движение, каждый штрих, кропотливо создавая образ.

Через сорок минут моя голова смотрится инородной в сочетании с кашемировым просторным свитером и подвислыми джинсами. Мужики с интересом меня разглядывают:

- Марго, ты становишься королевой на наших глазах…!

- Мальчики, а не пойти ли вам… прогуляться. Королева желает переодеться….

- Помнится, в прошлые века фавориты присутствовали при одевании коронованных особ…, – парирует Вовик.

Я стою перед ними, широко расставив ноги в позе полисмена, только без дубинки.

- Так то фавориты…, а не случайные попутчики….

- Хорошие были времена, как сейчас помню….

- А мы чо, в поезде штоль? Я не ппоонял….

- Да ладно… не больно и хотелось…

- Тоже мне, стриптиз… удивила… вот если бы Элька… тут было бы можно поторговаться… оставить немного от премии под резинкой…. – ретируются они в коридор, пытаясь острить.

- Ага, мечтатели…. – кричит им вслед Эльвира.

- А что, Эль, смогла бы…? – «завожусь» я очередной картинкой, щелкая ключом в двери.

- Да легко… я вот тут недавно с одним достойным мужчинкой…

- Стоп-стоп, – перебиваю я ее – С достойным, да в другой обстановке, это любая сможет. А вот так, на «слабо», на моем столе, для нас троих…?

У Эльки округляются глаза, вспыхивают искрой, плывут паточной истомой, мутнеют поволокой, в уголках рта играет манящая улыбка…. Она уже слышит музыку в своих ушах, видит себя голой на моем столе… и три пары глаз ласкают ее тело….

- Нууууу…, - тянет она, вдруг охрипшим голосом – Думаю, ДА… только смотря сколько выпить и под настроение…. И еще чтоб без последствий, а то потом работать не дадут – хоть увольняйся будет.

Пикантность картинки, Элькино внезапное возбуждение моментально передается мне. В воздухе витает запах секса, повисает напряженная пауза. Элька смотрит на меня удивленно и с интересом….

- Так вот я вспомнила - тут недавно с одним достойным мужчинкой….

Каждый раз, как только мы остаемся в кабинете одни, она тут же начинает рассказывать мне про своих «достойных мужчинок». Я уже запуталась в них, стараюсь не слушать, не запоминать, но они ежедневно просачиваются в мой мозг, как спам, и я не успеваю их удалять….

Только вчера вечером я вспомнила о сегодняшнем корпоративе, вывалила на кровать весь свой гардероб… и поняла, что одеть мне нечего. У меня нет ни одного вечернего строгого платья. Летние открытые сарафаны, джинсы, кофты, костюмы, х/б, лен, шерсть…. Удобно, уютно, комфортно,... но нет ничего, чтобы я могла одеть на официальный банкет. Метаться поздно, да и не люблю я покупать вещи в спешке, по необходимости.

…Тогда будем эпатировать публику. Я улыбнулась своим мыслям.

Я улыбаюсь своим мыслям, вспоминая детство.

В Детском саде моя подружка как-то раз принесла похвастаться дешевую китайскую Барби. Я впервые держала такую куклу в руках, долго ее разглядывала - непропорционально длинные стройные ноги мне понравились, а вот пустое, без выражения лицо – нет. Перед тихим часом, когда куклой все уже наигрались, я поковыряла ноготком ее правый глаз – краска стала слазить. Недолго думая, я его соскоблила весь, стащила у мальчишек синюю гелиевую ручку, и нарисовала этот глаз закрытым. Я просто хотела, чтобы она «легла спать» вместе с нами. Такое творчество мне понравилось. Но второй глаз стираться не хотел. Я вздохнула, подвела ей синие губы, немного промахнулась - и правый угол рта у меня оказался больше….

Барби мне подмигивала, шкодливо улыбаясь.

А после тихого часа разразился скандал. Гелиевая ручка навечно въелась в китайскую пластмассу. Моим родителям в компенсацию пришлось купить новую, но только уже настоящую, а эта осталась мне.

Дома я была наказана и стояла в углу вместе с куклой до прихода отца. Я его жутко боялась, и чтобы скрасить «угловое» стояние, я доводила Барби до полного сходства со мной - туго затянула ей волосы на макушке, накрасила ее колени зеленкой.

Разговор с отцом не получился – он хохотал до слез, сравнивая меня с ней, потом «брал себя в руки», …и снова давился смехом, не в состоянии вымолвить хоть слово. С тех пор меня перестали наказывать и разговаривали только на равных.

Я достаю из того-же бумажного пакета одну из моих униформ - дрэсс-код ночных клубов. Потом сбрасываю с себя всю одежду, и остаюсь совсем голой.

У меня стройная, ладная, «мальчишечья» фигурка. Я не в смысле «подростковой» угловатости, когда торчат коленки и выпирают ключицы, в этом плане у меня все «гладко». Просто у меня узкие бедра и тонкая кость, длинные стройные ноги, упругая попка – «два кулачка». Занятия танцами и гимнастикой добавили красивый обвод эластичных мышц и гибкость тела.

У меня небольшая грудь. Она не растет у меня титькой из одного места, а плавно поднимается красивым холмом к соску, и так же плавно опускается. Я понимаю, что после родов она потеряет форму, но никак не могу представить ее «ушами спаниеля». Моя грудь мне нравится, и я совершенно не комплексую по поводу - зато не трясу сиськами в танце, они не вываливаются случайно из купальника, не болтаются во время секса… я с удовольствием загораю топ-лесс и практически не пользуюсь бюстгальтером.

Я достаю тонкие «15-den» колготки телесного цвета с едва уловимым черным отливом, медленно и со вкусом надеваю, сразу становясь в высокие черные туфли. На колготках нарисованы маленькие в рюшках трусики, из-под которых с вызовом вырываются два черных чулочных шва, стрелой уходящие по задней стороне ноги в каблук-шпильку.

Черно-фиолетовая плиссированная юбочка, значительно короче, чем у теннисисток на корте – округлила мои узкие бедра. Черная полупрозрачная «жеваная» блузка в мелкий сиреневый штрих-цветочек – соски напряглись и стали твердыми от ее нежного прикосновения. Легкий прозрачный шарф такого же цвета – добавление интриги на моей груди.

Подхожу к зеркалу, тщательно причесываю, поднимаю до последнего волоска, свои светло-соломенные волосы на макушку – черная резинка, фиолетовая, черная, фиолетовая…. Подмигиваю ехидно в зеркало своей Судьбе – не просто так ты поставила меня тогда в угол, вот и выросла я в шкодливую Барби-Маргариту, амазонку Ледникового периода.

В отражении зеркала, краем глаза цепляю медленное выпадение Эльвиры «в осадок». Могу представить, что сейчас будет с мальчиками, ведь они меня за полгода совместной работы ни разу не видели даже в юбке, а тут….

Мы входим в конференц-зал. Длинный стол у противоположной стены притягивает внимание всех входящих, в том числе и мое. Издалека вижу – босс не поскупился:

Дыбятся холмами бутерброды икряные; рулетики - мясные, ветчинные, из семги и палтуса щетинятся ежиками зубочисток и канапе; тарталетки всевозможные; виноградно-фруктовые «елки» теснятся на огуречно-трявяных полянках; три молочных поросенка блестят розово-желтыми спинками. Как в советской песне – чего-то там мы рождены, чтоб сказку сделать былью… - цинично заколбасили «Трех поросят», превращая сказку в аппетитную быль на подносах.

Но больше всего меня привлекают кое-где торчащие красно-бардовые панцири «море-животных». Судя по тому, что на подоконнике стоит тазик с плавающими дольками лимонов – омары и крабы не муляжи для украшения, и при таком изобилии стола навряд ли найдется дурак расчленять их – возни много, а есть почти нечего.

Вспомнила босоногое школьное детство, садовые участки под Севастополем, бесконечно-длинное лето, дикие бухты, и философское отношение наших родителей к нам, как к беспризорникам – «рожденный быть повешенным – не утонет». С бухт до дач бежать далеко, а от голода аж живот сводит, вот и ели все, что из моря вытаскивали – мидий щипали со скал, креветок ловили майками в сеточку, самодельными «острогами» вилка на палке, тыкали бычков на песчаных проплешинах дна….

И все это кидали на полусгнивший лист железа с маленьким костерком. А наши бедные детские желудки отказывались принимать такое огромное количество практически сырого чистого белка, и превращался наш кишечник в прямую трубу – поел, искупался, на горшок за скалы… и так до бесконечности….

А теперь, вкус моря во рту – дивная сказка про детство.

Официанты, мальчик с девочкой, разливают «Боско» на дополнительном столике в ряды фужеров и сразу обносят ими присутствующих в зале. И то ладно – на всех «Клико» не напасешься. Толпа размазалась вдоль стен, косит жадными глазами на стол, с вожделением прицеливаясь к кускам, в которые первым делом вонзит зубы. Я прикидываю приблизительно объем стола, делю на количество ртов, учитываю калорийность пищи, плюсую алкоголь… и успокаиваюсь – мои морепродукты от меня никуда не денутся, а «рыбьи яйца» я не люблю с детства.

Я стою у стены с бокалом в руках, прячась за спинами Вовки и Сани. От нескольких глотков шампанского сразу полегчало, внутреннее напряжение спало, живое тепло растекается по всему телу. Я прикрываю веки:

«…Шум, смех, треск поцелуев, как шлепки по заднице, рокот мужских голосов, благопристойные подвизги женских, обрывки фраз и снова хохот. Разговоры я слышу, но успокаивает отсутствие связи, логики, сюжета. Я не прислушиваюсь к началу и не обращаю внимания на концы. Убаюкивает «стройная какофония» звуков, как перед увертюрой….»

Вдруг голоса резко стихают. Слышен навал толпы по коридору. В дверях возникает босс - элегантный, в английским костюме, с пробором в струночку. Уверенный, сильный - хозяин жизни. Белозубая улыбка - как капуста на срезе.

За ним втекла в зал, просочилась, расползлась серо-белая густая лужа его свиты - безглазые немые рыбки‑прилипалы, изъясняющиеся в его присутствии только восхищенными междометиями или согласным мычанием – его замы, директора, главбух. И пару-тройку «приглашенных лиц». Выстроились хоровой капеллой за его спиной. Каприччио. СветопреДставление. Официоз….

- Друзья,… - начинает он свою речь с бокалом шампанского.

Глаза маленькие, буравчики – говорит тост, а сам внимательно нас переглядывает, перещупывает, оценивает, всех по очереди, будто пальцами кредитки отсчитывает, не дай бог, чтобы лишнюю кому не передать. Я прячусь от его взгляда за спины и совсем его не слушаю.

- А‑ат‑лична! – слышу я громкий мужской голос рядом.

- Ха‑ха‑ха! Хи‑хи‑хи! Хе‑хе‑хе! — смех дробится, как сахар щипчиками, отражается от стен высокого зала.

Видимо наш босс «а-ат-лична» пошутил.

- Ур-рааа!... С Новым годом!... – снова хохот, поцелуи-шлепки, пару выстрелов хлопушек….

Второго тоста не дождались - в жратву врезались, спины горбатятся, уши прозрачные шевелятся. Стою одиноко у стены, как на витрине. Толпа ничего не видит и не слышит, ни на что, кроме яств на столе, не обращает внимания - у нее болезнь, халявно-чудовищный аппетит. Я ощущаю себя нищей учительницей чистописания, попавшей на купеческий обед….

Беру второй фужер шампанского. В голове плывет негромкий гул, умиротворяющий, приятный, фиолетовой дымкой он отделяет меня от людей, их чавканья, суеты, разговоров. Внутри все согрелось, на пустой желудок спирт действует быстро, хмель бежит по каждой клетке, как огонь по бересте. Он добавляет мне сил. Даже есть расхотелось.

Тосты покатились один за другим. Крики – «тише… теше… минуточку внимания…» - никак не заглушали жующе-жужжащую толпу, и тосты получались невыразительными, блеклыми, только для «узкого круга лиц».

Я слышу громкое дыхание у меня над ухом, поворачиваюсь и вижу рядом с собой шефа, опершегося локтем о стену.

- Простите,… но мне до боли… знакомо ваше лицо, – дышит он на меня алкогольными парами.

- Влади-имир Ильич, вам еще наверняка знаком и мой голос…, - улыбаюсь я ему в хмельные глаза.

- Рит-туля…? - фамильярно икает он, удивленно играет бровками – А я то всю голову сломал, чья думаю гостья… а это цветок с нашей клумбы.

- Королева наша! Вы еще не умерли с голоду…? – вырастают рядом Сашка с Вовкой, держа в руках бумажные тарелки с наваленной едой.

- Почти… только не от голода, а от одиночества.

- Владимир Ильич, а вы куда смотрели? Жизнь висела на волоске, Отчизна бы вам этого не простила….

- Косая вам в спину дышала, а вы смиренно стояли с опущенными руками….

– Чо тупим…? Чо порожняком стоим…? Владимир Ильич, где спиртное? Девчонку нужно срочно «растирать», иначе мы ее потеряем…, – осмелели от выпитого мои «вассалы».

А Ильич действительно тупит от такого неформального напора своих подчиненных, пытается отслониться от стены, обернуться и разглядеть «косую с косой» у него за спиной.

И тут же из-за спины под его рукой проныривает Элька с бутылками виски и «Мартини», со стопкой разовых стаканчиков. Он вздрагивает от неожиданности и испуганно таращит на нее глаза….

- Это я косая…? Вы сами уже окосели….

Дружный взрыв хохота четырех глоток заставляет окружающих на нас оглянуться.

Пользуясь внезапным затишьем и неожиданным всеобщим вниманием к нашей группе, шеф моментально делает шаг вперед, к центру и произносит тост в честь босса… отца всех народов… вождя… короче – спасибо за хлеб наш насущный с ваших ладоней….

- Ут блин, реакция…! – восхищается Вовка.

- Профи. Только про партию и дело коммунизма вычеркнул, – откликаюсь я.

- Сегодня это уже неактуально. Думаю, и взасос целоваться не полезет. Уже и так достаточно глубоко лизнул.

- Лизнул…, - катаю я на языке слово, примеряя его в буквальном смысле.

«Буря оваций переходит в продолжительные аплодисменты….»

Босс повелительно поднимает руку, и шум тут же затихает:

- А что за Новый год без дедушки Мороза? Или разучились его звать, как в детстве?

Рев пьяных мужских голосов готов обрушить крышу старого здания:

- Де-ду-шка-мо-роз-а-уууууу…!

Слава богу, что Мороз стоял за дверью и появился сразу, без повторных «приглашений», с бородой, в полной униформе и с мешком. Только он начал «гнать пургу» про оленей, тут чей-то пьяный женский голос вякнул из толпы, играя в детство:

- А где у тебя Снегурочка…?

Ну и понятно - все приготовились слушать эту шнягу по полному новогоднему сценарию, расплескивая потихоньку виски по разовым стаканчикам. Но толи дед был ушлый, поднаторевший в новогодних корпоративах, толи сценарий был у него другой, только он нестандартно произнес:

- Так она давно среди вас – казачек-то засланный….

- Да брось, дед… чужие здесь не ходят…, - послышались нестройные возгласы.

- А кто сказал, что она вам чужая? Она здесь давно «уши греет», а теперь мне всех вас «сливать» будет….

Публика просто охренела от такой развязной речи деда. А он пошел по залу, раздвинул двух моих мальчиков и взял меня за руку….