Последнее дело Петровича

- Да, по всему видать, ремонтник из меня никудышный, - подумал вслух Антип Петрович и почесал взъерошенный затылок видавшим виды разводным ключом. Некоторое время ключ пролежал в лужице под разбитым амортизатором и от этого шероховатый металл на нём местами поржавел. Петрович с досадой повертел его в руках и, в сердцах, бросил на землю - несколько часов провозился, а толку с гулькин нос. Хоть и значился Петрович у себя в деревне первостатейным кузнецом, а с летающей тарелкой сладу не дал. Он вытер грязные руки о промасленный кожаный фартук и принялся мастерить из обрывка газеты козью ножку. Руки у Петровича были большие, как грабли. Кожа на руках толстая, загрубелая, вся в мелких чёрных трещинах - в них глубоко въелась застаревшая за годы тяжёлой работы в кузне грязь. Из нагрудного кармана Петрович неловко захватывал толстыми неуклюжими пальцами пряный самосад, набивал его в газетку. Когда просыпал мимо - чертыхался, раздражённо мотал кудлатой головой.

- Куряза хума, курум бакул! - услышал он за спиной печальный голос.

- Чего говоришь? - Петрович обернулся через плечо и вопросительно посмотрел на существо с кроличьими ушами.

Длинным костлявым пальцем гуманоид тыкал в обшивку корабля. Тарелка откликалась гулким металлическим отзвуком. Одним краем на полтора метра она зарылась в бурый грунт, пропахав перед этим с сотню метров брюхом по земле.

- Куряза хума, курум бакул! - повторил он, на сей раз просительно.

- Да я и сам вижу, что «курум бакул», а по-нашему - дело табак. Тебя звать хоть как, чудо-юдо?

Гуманоид посмотрел на кузнеца большими влажными глазами и потянул его за рукав.

- Лагман, лагман!

- Ишь, ты! А у нас суп такой есть. Вкусныыыый, - Петрович мечтательно закатил глаза.

- А меня, значится, Антипом Петровичем кличут. Ну, будем знакомы, что ли? - Кузнец протянул гуманоиду руку, ладонью вверх.

Лагман ухватил Антипа за руку и попытался было тащить его к тарелке.

- Да посиди маленько, дура. Говорю тебе, не взлетит она уже. Ты курить-то будешь, Лагман? Ну и правильно - эдак, и ты здоровее и у меня табачишко в полном сохранении. Обоим сплошная выгода через это выходит. Сколько мы тут с тобой, браток, куковать будем, одному богу известно. Так-то. А что транспондер включил, это ты молодец, пусть помигает.

Они присели на засаленную телогрейку, которую Петрович постелил прямо на землю. Кузнец затянулся, выпустил из носа две струи густого горького дыма. Гуманоид принялся неистово кашлять. Петрович ласково похлопал его по велюровой спине.

- Вот скажи мне, - задумчиво продолжал Петрович, - голова твоя садовая, на какой чёрт ты меня в эту дыру затащил? Я-то, старый дурак, думал, что ты неисправность какую в тарелке зовёшь чинить, али другой диковинкой инопланетной прихвастнуть решил, а подишь ты - очутились не пойми где. Тут ведь ни одной живой души - пустыня, ни дать ни взять.

Он повёл рукой вокруг. До самой линии горизонта - ни былинки, ни травинки - лишь в глазах рябит чешуя из запёкшейся глинистой корки. Тихо. Ни тебе ветерка. Только цигарка ласково потрескивает, намурлыкивает.

Большая красная звезда клонилась к закату, а на востоке уже забрезжил новый рассвет. Косой силуэт тарелки отбрасывал сразу две вытянутые друг напротив друга тени. Одна из них постепенно росла и становилась бледнее, пока совсем не исчезла, а вторая, яркая - уменьшалась, пряталась под корабль. Изрядно пожил на свете Антип Петрович и много чего перевидал на своём веку, но этаких чудес не встречал.

- Коли выберусь живой-здоровый, будет, что детишкам порассказать. А баба моя, слышь-ка, - он толкнул Лагмана локтем в бок, - не поверит. Как пить дать, не поверит! На смех подымет, скажет, что с перепою привиделось.

Гуманоид сидел рядом, поджав длинные уши, и тихонько плакал. Как было объяснить Петровичу, что лагман значит на его родном языке - сумасшедший, и что не полезь любопытный Петрович гаечным ключом в бортовую панель, не очутились бы они на этой богом забытой планете? Но больше всего его печалило, что на помощь никто не прилетит и, что совсем скоро наступит день. А днём здесь ой как жарко! Всего через несколько часов солнце выйдет в зенит и нещадно обожжёт их, как гончарный горн обжигает глиняный кувшин. Петрович, напротив, не унывал - табачок-то ещё в запасе оставался, а сам он и не из таких передряг выпутывался.