Последнее поколение до тьмы

Жить в золотой клетке, о которой шепчутся за спиной с завистью, — вот самое ужасное проклятье, которое только можно придумать. Со стороны наш дом казался воплощением волшебной мечты: древний род, богатство, связи. Они не знали, какая тьма скрывается за сиянием фамильного серебра и какие шипы вплетены в венок нашей славы.
Я не могу вспомнить тот миг, когда в моём сердце проросло семя ненависти к собственной матери и её золотому мальчику — моему брату Дэни. Ко мне относились как к вещи, фамильной реликвии, с которой можно делать всё, что заблагорассудится. С пелёнок меня наряжали в кукольные платья, пёстрые и нелепые, ибо так желала матушка. Я до сих пор чувствую прикосновение её тонких пальцев, поправляющих локоны моих малиновых волос, и слышу её сладкий, как отравленный мёд, голос: «Из тебя выйдет прекрасный подарок для семьи Дрэйков».
Мои же подарки — настоящие сокровища и сильные артефакты, — всегда переходили к Дэни. Будущему главе семьи, её гордости и надежде. Я же оставалась тенью, призраком о котором помнил лишь отец.
Отец... Его гигантская тень была моим единственным укрытием. Он возвращался к нам запылённый битвами и чужими страхами, его чёрные волосы были собраны в хвост, а в глазах — бездонных, цвета ясного неба — плескалась усталая мудрость и непоколебимая отвага. Он был аврором, и каждый его уход мог стать последним. Но, даже измождённый, он всегда находил для меня минутку, чтобы поиграть и повеселиться или прошептать сказку перед сном. Мне казалось, он любил меня чуть больше, чем Дэни. Он был моим щитом, который закрывал от материнских нападок
А мать... Она не всегда была ледяной статуей. Когда-то в её смехе звенели нотки веселья, а её нрав, хоть и не отличавшийся добротой, был сдержан. Но то, что она совершила тогда, навсегда вычеркнуло её из моего сердца.
Пять лет назад Дэни принесли свиток с гербом. В этом году он должен был прийти и ко мне. Но письма не было. Все мои подруги уже хвастались заветными пергаментами, а я — нет. Во мне кипела обида, будто меня сочли недостойной. И тогда я увидела его — сервизный шкаф, хранивший мамины праздничные тарелки, её хрустальных идолов.
Я вскарабкалась на высокий стул и начала их швырять. Тарелки летели одна за другой, звон был божественным. С моей души свалился большой камень. Пусть накажут. Пусть поставят в угол на сорок лет. У матери были свои, изощрённые методы наказания: она меняла моё восприятие времени, и минуты наказания превращались в вечность.
Не прошло и часа, как мать вернулась. Её фигура, возникшая в дверном проёме, показалась мне воплощением самой Смерти.
— Ах ты маленькая гадина! — её крик разрезал тишину. — Думаешь, я это так оставлю?!
Её пальцы, холодные и цепкие, впились в мою руку, а затем ладонь матери обожгла спину резким ударом.
— Я ещё раздумывала, отпускать ли тебя в Хогвартс или нет! Но теперь тебе не видать учёбы в Хогвартсе! Ещё опозоришь семью своими выходками я не буду за тебя вечно краснеть.
Она потащила меня по лестнице, в свою комнату-темницу, толкнула меня в самый тёмный угол и проговорила.
— Сиди тихо и подумай о своём поведении. Когда же ты наконец вырастешь? Скорее бы тебя забрали Дрэйки — уж они-то сделают из тебя образцовую магичку! —Договорив она резка закрыла дверь, заперев её на ключ.
Тьма вокруг стала сгущаться сердце стучало всё громче, ладони потели от страха. У меня был секрет. Маленький магический фонарик, подаренный отцом со словами: «Спрячь, солнышко. Пригодится». Он знал, что все мои артефакты рано или поздно попадут к Дэни, но устав от вечных ссор отец выбирал молчаливое сопротивление.
Комната матери находилась рядом со старым плющом, по которому я словно фея, спускалась в сад, к моему спасителю — фонтану. Я обожала лежать на каменной скамье и слушать, как вода шепчет мне утешения.
Но на этот раз мать была быстрее. Её рука снова впилась в меня, а палочка нацелилась в упор.
— Петрификус Тоталус!-Произнесла она ледяным голосом.
Моё тело окаменело, став моим собственным саркофагом. А потом в её руке появилась скакалка, каждый удар был подобен прикосновению раскалённого железа. Горячие слёзы стекали по моим щекам, оставляя на них следы, будто от расплавленного воска. Боль стала белым шумом, поглотившим всё, и я провалилась в небытие.
Я очнулась в своей кровати. Спина была чистой и гладкой, будто ничего и не было. Но во рту остался привкус крови от прикушенной щеки. Вечером мы сидели за ужином. Я не могла проглотить ни кусочка, глядя на ту самую тарелку, которую буквально утром разбила на осколки. Мать восстановила их одним взмахом палочки её улыбка была острее любого ножа. Я смотрела на вилку в своей руке и представляла, как вонзаю её в её ледяную ладонь.
В столовую вошла испуганная служанка и подала мне кружку с мутной жидкостью. Она смотрела на меня с жалостью, будто сейчас произойдёт что-то страшное. Внутри разгоралась тревога, по коже побежали мурашки.
— Пей, — голос матери не терпел возражений. — Или я тебя заставлю.
Пришлось подчиниться. Жидкость была безвкусной, почти сразу мир поплыл, на душе стало тяжело и пусто, будто её забрали дементоры. А затем пропала злость и мои силы, чувство было такое будто я не спала пару месяцев. Мать выжидающе смотрела на меня скрестив свои костлявые пальцы между собой. Она на меня смотрела как на жертву, в душе всё стало таким тёмным и холодным.
— Теперь можешь идти. Завтра к нам пожалуют Дрэйки, и ты наконец познакомишься с Дирианом — юношей, которому в будущем суждено стать твоим женихом. Я хотела вскрикнуть, что не желаю его видеть, но не смогла. Это было страшнее всего. Потому что это была уже не я.
Уже не я...