Последний билет вчера

Дождь шел с утра — не тот, что смывает пыль, а тот, что стирает воспоминания. Тонкие струи стекали по стеклу вокзального окна, оставляя за собой мутные следы, как слёзы на щеках старого портрета. В углу зала, где воздух пах мокрым картоном, ржавчиной и чем-то неуловимо сладким — будто когда-то здесь цвела сирень, — сидел Маршалл Эллис. Его пальцы теребили билет, будто пытаясь выжать из него тепло.

Билет был необычный. Не бумажка с штрихкодом и датой, а тонкий лист, напоминающий пергамент, с краями, подпалинами и надписью, написанной чернилами, что, казалось, сочились печалью:

«Один путь. Один шанс. Вернись — и всё исчезнет».

Машина времени не стояла в ангаре, не звенела кристаллами и не гудела как реактор. Она стояла за углом, под навесом, покрытым мхом и старыми афишами. Это был Бюик 39 года, с пышными крыльями и глазами-фарами, что смотрели в никуда и везде одновременно. Внутри — кожаные сиденья, потрескавшиеся от времени, радио, которое ловило только голоса прошлого, и запах бензина, смешанный с запахом детства — сиропа, табака и материнской руки на лбу.

В багажнике, под старой клеёнкой, покоился хронометр. Не циферблат — сердце. Оно тикало не секундами, а восп. Каждый щелчок — образ: Лили в саду, Лили с книгой, Лили, смеющаяся сквозь дождь. И каждый щелчок приближал конец.

Маршалл знал, что должен сделать. Двадцать лет назад дом на Оук-стрит сгорел дотла. Внутри была она — его мать, его сестра, его детство. Он тогда был мальчишкой, спрятавшимся в сарае, боявшимся огня. Он не вернулся. Не позвал. Не спас.

С тех пор он жил с этим — как с камнем в груди.

Теперь у него был шанс.

Он сел за руль. Пальцы дрожали. Не от страха — от надежды, слишком хрупкой, чтобы выдержать вес времени. Он повернул ключ. Двигатель чихнул, как старый пёс, вспоминая молодость, — и мир вокруг растаял, как сахар в горячем чае.

Свет. Жар. Пыль на языке.

Он снова на том же перроне, но солнце бьёт в глаза. Люди в шляпах, женщины в платьях с воланами, газеты в руках кричат: «Мир на грани!». Воздух густой от запаха свежеиспечённого хлеба и сигарет. И — она.

Лили.

Её платье — жёлтое, как одуванчик. Волосы собраны в небрежный узел. Под мышкой — потрёпанная книга Эдгара По, обложка которой обещает тьму, но её глаза — полны света.

— Ты опоздал, — говорит она, не узнавая его. Голос — как колокольчик в тишине церкви.

— Нет, — отвечает он, и в этом слове — вся боль мира. — Я пришёл раньше.

Он хочет схватить её за руку, утащить в безопасное завтра, закричать: «Не возвращайся домой! Не сегодня! Огонь… он ждёт!»

Но язык будто скован. Потому что он помнит слова из инструкции, выгравированные на внутренней стороне хронометра:

«Измени прошлое — потеряешь будущее. Включая память о ней».

Не просто исчезнет дом. Исчезнет и она — из его сердца. Из его разума. Станет тенью без имени. И тогда зачем он вообще сюда пришёл?

Поезд гудит. Пар клубится над рельсами. Время истекает.

Он подходит ближе. Достаёт из кармана старый карамельный леденец — её любимый. Подарок, который когда-то забыл вручить.

— Возьми, — говорит. — Он сладкий. Как ты.

Она смеётся — тот самый смех, что он слышал в снах двадцать лет.

— Ты странный, — говорит она. — Но добрый.

Он целует её в лоб. Не как влюблённый — как сын, как брат, как тот, кто знает, что это — последний раз.

— Беги, Лили, — шепчет. — Просто беги. Не оглядывайся.

Она уходит, махнув рукой. Жёлтое платье мерцает в солнечном свете, как пламя, что ещё не начало гореть.

Мир снова растаял.

Он проснулся под дождём. Тот же вокзал. Та же пустота. Но теперь — тишина. Глубокая, как колодец. Он потянулся к карману — билет на месте. Но надпись изменилась:

«Возвращайся, когда забудешь, зачем уходил».

Он улыбнулся сквозь слёзы. Потому что знал: не забудет. Никогда.

А в багажнике Бюика хронометр снова тикал.

Теперь — для кого-то другого.

Где-то в будущем, где-то в прошлом — время ждёт.

И поезда всегда приходят вовремя.

Даже если опаздывают на двадцать лет.