Последний эмиссар-1

Он помнил вспышку и чувство полета. Короткого полета, оборвавшегося бездонной тьмой, в которой сознание плавало, не находя, за что зацепиться. Потом появились голоса. Они были беззвучны, но каким-то образом он чувствовал и тембр, и интонации, и смысл слов. Может быть, потому что ничего другого, кроме этих голосов, не было в непроглядной пустоте, окружившей его.

— Ты же собирался закрыть этот проект, — сказал первый, которого он мгновенно окрестил Шефом, точно таким брюзгливым тоном разговаривал его директор. — Он полностью бесполезен, статистический анализ это подтвердил.

— Ваш статистический анализ учитывает лишь средние показатели, — возразил ему второй, которого он назвал Усталым. — Вы сами ограничили мне вариационный ряд.

— Потому что это бессмысленно, — фыркнул Шеф. — Посмотри на него. Отсталое существо из отсталого мира, понятия не имеющее, с чем придется столкнуться. Ты серьезно думаешь, что он способен добиться успеха? Выжить там, где не справились ученые и подготовленные бойцы? Я закрываю проект. Изволь утилизировать последнюю матрицу и подготовить отчет по трем последним прорывам…

Шеф еще что-то нудел, в точности как директор на педсовете, зачитывая очередной анализ контроля успеваемости и выясняя, почему упало качество знаний в седьмом «А». Почему, почему… Потому что Васильчикову и Дробыша родители перевели в другую школу, а качество знаний в основном выдавали эти двое. Ну еще близняшки Морозовы, но у них очередная великая любовь, причем одна на двоих, и девчонки забили на учебу…

Он удивился, что знает столько чужих имен и лиц, но не в состоянии вспомнить, как зовут его самого. Кто он? Как сюда попал? И кого только что слышал?

— Слышишь? — хмыкнул Усталый, и он по интонациям понял, что теперь голос обращается к нему. — Ты неперспективен. И я тоже, но для меня это уже не критично. А вот что с тобой делать? Последняя матрица… Знаешь, а доведу-ка я дело до конца. Это уже ни на что не повлияет, просто самому интересно, сколько ты продержишься. Как-то же тебя угораздило попасть в наше сито, верно? Значит, было в тебе что-то, определенно было… Молчишь? Ну, молчи-молчи, все равно ты ничего не слышишь и не понимаешь, бедолага. Или не вспомнишь. Да неважно, в общем-то. Прощай, последняя матрица проекта «Эмиссар»…

Он хотел крикнуть, что все слышит и даже что-то понимает, но рта не было, и вопль не состоялся. Зато темнота вокруг разлетелась ослепительной вспышкой, и он вспомнил!

— Вадим! Вадик! Что они сделали? Вадик, милый, только не умирай! — рвался и рыдал над ним женский плач. — Скорая уже едет… Я вызвала, Вадик! Сволочи, за что?!

Ему было почти не больно, только тошнило, и правый бок налился жаркой чугунной тяжестью. Да лежать, скорчившись на подмороженной земле, оказалось жутко неудобно. Нога подвернулась как-то нелепо, в глазах то темнело, то снова проявлялась знакомая улица, а женщина все плакала, и никак не получалось ей сказать, чтобы перестала. Ну глупо же плакать… Почти так же глупо, как получить нож в бок в трех шагах от собственного подъезда. Отвратительно глупо!

— Они меня в машину затащить хотели! — ревел там же наверху другой голос, совсем девчоночий. — Их двое было… Я кричала, никто не вышел. А он… Он… А они его… Что теперь бу-у-удет…

«Ничего не будет, — подумал он с такими же усталыми нотками, как и тот неизвестный, что назвал его последней матрицей. — Совсем и никогда. Будто я не знаю, как у нас „неотложки“ ездят. А нож в печени. Четко попали. Девчонка их то ли запомнила, то ли нет, неважно. Все уже неважно, только обидно очень».

— Пять, — оглушительно громко перекрыл все остальные звуки голос Усталого. — Четыре… три… два… один… Пошел, эмиссар!

«Эмиссар… — всплыла в сознании почему-то страница из БЭСа, „Большого энциклопедического словаря“. Хотя чего странного, сколько он с этим словарем работал! Толстый такой, коричневый, стоял сначала у отца в кабинете, потом кабинет сменил хозяина, а словарь остался. — Эмиссар — лицо, посылаемое в другую страну с неофициальной миссией…» Он уцепился за это слово, последнее понятное явление в круговерти внезапно обрушившихся звуков, красок и вкусов. Эмиссар, последняя матрица, проект… Закрытый проект!

А потом пришла злость. На ублюдков, забравших его жизнь так легко и небрежно — наверняка же останутся безнаказанными, твари! На Шефа, который тоже что-то решил за него. И даже на Усталого, который ничего не объяснил, а дело явно пахнет каким-то дерьмом.

Злость придала сил, и он бросился куда-то всем своим существом, сжавшись в нематериальный, но ощутимый им самим комок. Злость его толкала, выдавливала из мешанины образов и ощущений. Он рванулся, вложив в этот бросок все силы, и вывалился куда-то в темноту. Теперь уже самую обычную темноту, физическую. Вон, лучик света пробивается из окна, второй — из щели под дверью, и в их перекрестье видно то ли топчан, то ли какие-то нары с фигурой, укрытой одеялом с головой.

Он жадно вдохнул сыроватый теплый воздух, пахнущий чужими телами, их потом, нестираной одеждой и еще чем-то непонятным. И все-таки возможность дышать была восхитительна! Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вот оно — счастье! Ничего, сейчас он все вспомнит, все поймет, все исправит… Главное — живой!

Он попытался что-то сказать, позвать на помощь, но звук получился совсем слабым. И какого-то странного тембра. Не его голос! И ощущение тела совершенно не его… Он завозился, поднеся руки к глазам в слабом рассеянном свете. Руки были чужими. Тонкие, грязные и явно мальчишеские. Обломанные ногти, заусеницы… Его замутило от непонимания происходящего и от подползающего страха. Руки неухоженного пацана, а тело?!

Рывком отбросив одеяло, он глянул и увидел тощее тело лет одиннадцати-двенадцати, прикрытое только ситцевыми семейными трусами. Слишком тощее, пожалуй. Рост нормальный для этих рук, но кости проступают под кожей неправильно сильно. Твою же… Он сдержал вертевшуюся на языке нецензурщину, но из горла все-таки вырвался тонкий вскрик.

— Чо орешь, безмозглый? — На ближайшей кровати выглянул из-под одеяла мальчишка примерно такого же возраста. — Приснилось, как я твою мамку имел? Рот закрой и спи, а то в коридор выкину!

Высказавшись, мальчишка снова спрятался под одеяло и укрылся с головой. Только теперь стало понятно, что в комнате довольно холодно.

Он вцепился пальцами в край одеяла. Судорожно, до боли. В голове крутилась какая-то глупость, что он никогда не любил романы про попаданцев. Дурацкий способ ухода от действительности… И так не бывает. Вообще! Ни с кем! Просто не бывает! Во всяком случае, это не могло произойти с ним!

Но холод и вонь, жесткая деревянная кровать, колючее шерстяное одеяло и грубое белье на худющем заморенном теле подтверждали — еще как может! Именно с ним. Именно здесь и сейчас. И проснуться, похоже, не получится.

«Последняя матрица, — всплыло в измученном сознании. — Эмиссар… Что это все означает, м-м-мать вашу?!»

Осторожно спустив ноги, он прошел по полу из некрашеных досок, стараясь ступать как можно бесшумнее. Добрел до окна, шатаясь от слабости и с ужасом понимая, что тело ему досталось очень так себе, попытался отодвинуть то ли пленку, то ли плотную ткань, закрывавшую окно почти полностью. Не получилось. Вернулся к кровати, держа ее взглядом, и подошел теперь уже к двери. Закрыто снаружи! Вот как… А если кому-то в туалет приспичит? Острый запах из ведра в углу подсказал, как здесь решается эта проблема.

Он окинул спальню взглядом. Пять рядов кроватей по четыре штуки. Правда, какие-то вроде бы пустуют. На занятых, судя по силуэтам, спят такие же дети, как он и тот мальчишка, что на него кричал. Детский лагерь? Интернат? Впрочем, до утра и думать нечего разобраться, куда его занесло. Да и утром… Для начала нельзя ничем выдавать свою инаковость, нужно затаиться и как можно больше понять об этом месте. Хоть бы имя свое узнать! Ничего, окликнет же его кто-то рано или поздно.

«Это дети, — подумал он, уговаривая себя не сорваться в слепую панику. — Ты работал с детьми. Ты знаешь, как с ними нужно обращаться. Ты сам был ребенком… Справишься!»

А память спорила с рассудком, глумливо напоминая, что действительно, это — дети. То есть порой те еще мерзкие гаденыши, то бессмысленно жестокие, то, напротив, очень даже целеустремленно. А у него, похоже, не самое высокое место в здешней иерархии. Мелкий, слабый и… как его назвал тот парнишка? Безмозглый? Оскорбление или прозвище? Очень важный момент… И еще неизвестно, кстати, какие тут взрослые. Наверняка не местные Макаренки…»

«Хорошо хоть язык понимаю, — слабо утешил он сам себя. — Интересно, почему?»

Попытался вспомнить, какие именно слова кричал его сосед по спальне. Звучание, отдельные части… Явно не русский язык, ничего общего. Безусловно другие фонемы и морфемы. Но значение при этом понятно!

«Выключи филолога, — подумал он, давя нервный смешок. — Помнишь, как Люда тебе это кричала при каждом домашнем скандале? „Выключи филолога, будь мужиком, тряпка!“ То есть живи так, как считает правильным она. Ну и ее дражайшие родственники. Но совет сейчас прямо своевременный. Выключи филолога, Скворцов, здесь и сейчас тебе нужны совсем другие умения. Попроще. Поближе к примитивному выживанию.

«Самому интересно, сколько ты продержишься…» — всплыл в памяти еще один голос. Интересно им, с-с-сволочам! Снова замутило, и он сел на кровати, безучастно оглядывая соседние, накрытые холмиками одеял. Голова была абсолютно пуста. Ни одной мысли, только липкий холодный страх пополам с безнадежностью. Прошлая жизнь, абсолютно понятная и привычная, закончилась. А что началось вместо нее?! Он ребенок! Чужое тело, непонятное и неприятное место, а Шеф говорил, что здесь даже просто выжить — проблема! Причем никем до Вадима не решенная!

«Завтра, — все-таки сказал он себе через пару минут, ложась и укрываясь одеялом. — Я подумаю об этом завтра. Как Скарлетт, чтоб ее, О’Хара! Постараюсь во всем разобраться и понять, как себя вести. В идеале — выбраться отсюда и совершенно не филологически набить кое-кому морду. Но это все завтра».

А потом жуткая усталость все-таки взяла свое, и он провалился в тяжелое забытье, полное чужих запахов, сонных стонов и приглушенной ругани. Настоящий сон так и не пришел, но думать и рассуждать тоже не получалось, так что он просто лежал, пытаясь согреться и найти хоть немного удобную позу среди комков свалявшегося матраса. Новая жизнь? Новое тело? Вот это вот все?!

Минуты, а потом и часы тянулись бесконечно долго, но, в конце концов, полоска над затянутым окном посветлела, дверь распахнулась, и зычный взрослый голос проорал:

— Подъем, дармоеды! Бегом, твари ленивые!