Последний Герой. Том 8

— Ну что, какие планы? — спросил Коля, когда мы остались на крыльце отдела полиции вдвоём, а Круглов с испорченным настроением (допекли таки подпола, это мы умеем) исчез в своей вотчине.

— А ты как думаешь?

— Да чёрт его знает, — сказал он, теребя пуговицу на куртке. — Муть какая-то. Бывший вор исповедуется, потом едет на такси с Барабашем, а потом находят Барабаша — без рук, сожжённого.

— Ещё и кусок сала рядом нашли, — напомнил я.

— Ну да, помню, — кивнул Коля. — Белиберда какая-то, никуда не лезет и не натягивается, — заключил он.

— Вот в том-то и проблема, — сказал я. — Нам нужен мотив. Тогда всё станет логично. Чтобы понять его поведение, нам нужно что? — я посмотрел на него вопросительно.

— Ну… не знаю. Может, с этим священником поговорить?

— Молодец, — кивнул я. — Мыслишь правильно.

Коля разулыбался, довольный похвалой. Его не смущало, что он — замначальника уголовного розыска, а я — всего лишь старший опер. Он уже давно видел во мне более опытного напарника и перестал удивляться моим будто вживленным в саму ДНК ментовским навыкам.

— Похоже, что здесь мы надолго, — сказал я. — Знаешь, нам бы тачку какую-то — или купить, или в аренду взять. Хотя вряд ли в этой дыре что-то сдадут. Про каршеринг вряд ли слыхали.

— Ну, можно какое-нибудь корыто купить по дешманской цене, — предложил Коля. — Потом, если что, выкинем. Или продадим — скинем по такой цене, чтоб с руками и ногами забрали.

— Ну да, — согласился я.

Сели в машину к Жоре. И Шульгин сразу спросил:

— Слушай, Жора, а тут у вас авторынок есть?

— Да откуда ж, — пожал плечами таксист. — В области был, да и тот прикрыли. Сейчас, сами знаете, машины только по объявлениям продают.

— По объявлениям — это долго, — пробурчал Коля.

— А вы что, машинёшку купить хотите? — оживился Жора. — Так берите мою!

— Сколько? — спросил я.

— Да я задарма, считай, отдам, — заговорил он, сразу приободрившись. — Конь надёжный! Масло не ест, коробка не пинает, подвеска, как часики, не битая, не крашеная!

На последних словах мы с Шульгиным еле сдержали хихиканье, но слушали серьёзно — таксист в миг превратился в перекупа.

— Да ладно, не заливай, Жора, — сказал Шульгин. — Не бита, не крашена? Может, толщиномером проверим?

При слове «толщиномер» тот сразу сник.

— Ну, я там… капот подкрасил. Ну и бампер. Но это же жизненные коцки были! И вообще, сам понимаешь, машине лет сколько… Не может она быть в идеальном состоянии. Это вам не автосалон, ёперный театр!

Шульгин стал торговаться — причём умело, будто тоже бывал на ранешных рынках. Жора держался, конечно, но против нашего Коли долго не протянешь — тот языком любого продавца до инфаркта доведёт. В итоге сбили цену почти на тридцать процентов от первоначальной.

Жора, впрочем, остался доволен и этой суммой. Гладил ладонью по панели, словно прощался с живым существом.

— Вы только её берегите, — наставлял он. — На холодную не гоняйте, движок прогревайте. А когда заводите — может фыркать, это фигня. Там подзвякивает немного, резонатор вырезан, но прогреется — пойдёт, как часы.

Подумав несколько секунд, он продолжил:

— Бывает, чек загорается, но это не страшно. Он то горит, то не горит, я уж и не пытаюсь чинить, — продолжал он.

— Да ладно, разберёмся без твоих инструкций, — нетерпеливо оборвал его Шульгин. — Давай, накидаем договорчик купли-продажи.

— Ой, я в этих договорах не разбираюсь, — замялся Жора. — Может, доедем до корешка? Он всё сделает, как надо.

— Нет, давай здесь. Я разбираюсь, — сказал Коля. — Быстренько. Есть листочек, ручка?

Ручка у нас была, а вот подходящего листа бумаги не нашлось — пришлось ехать в канцелярский магазин. Сделку оформили прямо на капоте.

— И как же ты, Жора, теперь будешь таксовать без своей ласточки? — спросил я напоследок.

Тот поморщился, почесал затылок.

— У меня ещё «Жигули» есть, старая, но бегает. А вообще, подкоплю — возьму себе что-нибудь поновее.

Говорил мечтательно, будто получил от нас невесть какую сумму.

— Ну, давай, — сказал я. — Держи краба. И выметайся из нашей машины.

Получив наличку, Жора чуть ли не плясал от счастья. Понятно, что не из-за пополнившейся кубышки он так радовался — как пить дать пропьет.

Мы с Колей скинулись пополам — пятьдесят на пятьдесят.

Хорошо сейчас — не надо, как раньше, справку-счёт делать, ждать. Накидал договор купли-продажи от руки, подписал, и всё готово. И с учёта снимать не нужно, как было в девяностые.

***

— Ну вот, поздравляю, — сказал я. — Теперь у нас есть тачка.

Шульгин вздохнул:

— Эта тарантайка стоит меньше, чем колёса на моей ласточке, — проговорил он с грустью, вспоминая свою машину.

— Ну, на первое время нам точно хватит. И всё-таки недорого отхватили.

— Да как недорого, Макс? За такую рухлядь, блин… — бурчал Коля.

— Да ладно, не обеднеем, — сказал я.

Завели. Тронулись. Проехали метров двадцать — и машина заглохла.

— Твою дивизию! — выругался Шульгин. — Жора же на ней как-то ездил! Что ей надо? Начинается!

Он повернул ключ.

— Ну, давай же, — буркнул он. Раз, вжик, стартер провернулся — мотор ожил.

— Фу, слава богу, — сказал Коля. — Напугала, корыто японское.

***

Храм в Камнегорске стоял на окраине, на пригорке, откуда открывался вид на весь город. Мы подъехали — вокруг пустынно, тихо.

Вошли внутрь. В «предбаннике» — лоток с иконами, крестиками, свечками и брошюрками. За прилавком сидела тётушка в платке, с добрыми глазами, приветливая.

— Поставьте свечку за здравие близких и родственников, — сказала она, заметив нас.

— Нам нужен отец Арсений, — сказал я.

— Исповедаться? Надо записаться, — ответила она деловито.

— У нас абонемент, — сказал я и показал удостоверение.

— Ох, случилось что-то? — всполошилась она, схватившись за сердце, но больше для картинности.

Вроде как, видишь полицию — положено перепугаться. А то как-то скучно выйдет.

— Нет, просто переговорить, — успокоил я.

— Отца Арсения сейчас нет, — сказала она. — Он отдыхает. Вечером службу вести будет.

— И где отдыхает? — спросил я.

— У себя дома.

— И далеко живёт?

— Да нет, вот же, — показала она рукой через окно.

Мы вышли на крыльцо. Рядом, прямо на территории храма, стоял аккуратный домик — с черепичной крышей, современным фасадом, словно коттедж для отдыха.

— Это его дом? — спросил я.

— Ну да, — ответила она.

— Неплохо живёт, — сказал я. — За счёт храма, похоже, постройка-то недешевая.

Тётушка покачала головой:

— Не суди служителя Божьего, сынок. Каждый дом строит себе по вере. Кому Господь дал — тот и возведёт.

— Спасибо, — сказал я. — Пойдём побеспокоим вашего батюшку.

Тётушка перекрестилась, что-то пробормотала под нос и скрылась в недрах храма.

Мы подошли к домику. За ним стоял китайский кроссовер — новенький, блестящий, с кожаным салоном, судя по виду.

— Хм, — хмыкнул Шульгин. — Сколько у него, интересно, зарплата, у этого отца Арсения? — спросил он, кивнув на машину. — Они вообще, Макс, как — зарплату получают или на пожертвования живут?

— Понятия не имею, — ответил я. — И вообще, это не имеет значения.

Я постучал в дверь. Через несколько секунд за ней послышались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился бородатый мужик в спортивном костюме. Лет за пятьдесят, крепкий, широкоплечий, с густыми чёрными волосами без единой нитки седины. Лицо загорелое, глаза прищуренные, внимательные, но в них было что-то мягкое, будто натренированная благость, за которой пряталась твердость характера.

— Добрый день, — сказал я.

— Здравствуйте, вы по ремонту кровли? — спросил он.

— Нет, мы из полиции, — сказал я.

— Из полиции? — переспросил он удивлённо.

— Вы отец Арсений?

— Иерей Арсений Иванов, настоятель храма Святителя Николая в городе Камнегорске, — кивнул тот.

— У нас есть к вам несколько вопросов. Касаемо вашей работы в изоляторе временного содержания.

— А, понимаю, — кивнул он, но сразу добавил: — Это тайна исповеди. Я не могу ничего вам говорить.

Он выпрямился, чуть нахмурился.

— Если вы хотите узнать, о чём мне рассказывают исповедующиеся, то я уже говорил вашему начальству — я не участвую в ваших… как вы их называете… оперативных мероприятиях. Я людям душу облегчаю, грехи помогаю осознать, снять перед Богом камень с души.

— Это всё хорошо, — прервал я его. — Но недавно вы исповедали некоего Чучалина Александра Николаевича.

— Я много кого исповедую, — вздохнул отец Арсений. — Имена я не запоминаю, тут имена не важны. Исповедь — это не опись какая, это сокровенный труд души, и мне, как слуге Христову, надлежит хранить это в тайне.

— Ну, может, вспомните — он такой, — подсказал я, — чёрнявый, кудрявый, лет сорок на вид, передних зубов не хватает. Вспомнили?

— Вроде бы, да… — погладил бороду священник. — Был такой. И что вы хотите про него услышать?

— Про что он вам рассказывал?

Он опустил глаза, сложил руки на груди и заговорил мягко, с той неторопливой мерой, какая свойственна людям церковного сана:

— Слушайте, братья мои, поймите меня правильно. Таинство покаяния — не ведомость дел. Мне множество сердец открывается, и я слышу людей, которые приходят с тяжким бременем. Это приход к Богу, это признание греха, это покаянный плач о содеянном и надежда на милость Божию. И потому нельзя слово исповеди выносить наружу… было бы это преступлением против совести и против самой сути служения.

Красиво загнул… Да и говорил серьёзно, но я будто бы пропустил его слова мимо ушей.

— Сокамерники говорят, что Чучалин очень изменился, стал набожным, — попытался вставить слово Шульгин в этот бесконечный красноречивый проток.

— Да, он мог измениться, — продолжил батюшка. — Часто бывает, что человек, столкнувшись с краем пропасти, вдруг видит свет, и в его душе возникает желание исправиться.

— А не высказывал ли он вам мысли о наказании людей за их грехи? — спросил я. — Или о том, что мир нужно очищать от грешников? Может, что-то такое часто повторялось?

— Не судите, да не судимы будете. Мы не можем брать на себя бремя праведного суда. Если человек начинает говорить о «наказании грешников» — это тревожный знак. В таких случаях я всегда говорю: надо каяться, молиться, творить добро, а не зло. Наказывать — не наше дело.

— Так говорил он о наказании грешников? Вы ему так и рекомендовали, как сейчас говорите? — ввернул я конкретный вопрос в его поток выверенной речи.

— Что же я могу вам сказать? — проговорил он и снова поднял глаза. — Этот человек… он искал помощи, он говорил о желании изменить жизнь.

Шульгин не выдержал и перебил:

— В общем, отец Арсений, дело такое: ваш этот подопечный подозревается в жестоком убийстве. Вся информация нам нужна, чтобы найти его.

— Господи… — тихо проговорил иерей, перекрестившись. — Падшая душа…

— И куда он хотел направиться, он вам не говорил? — спросил я. — Это же не тайна исповеди.

— Нет, — ответил отец Арсений, покачав головой. — На такие темы мы не беседовали. Мы говорили о душе, о Боге, о грехах, от которых он хотел очиститься. О тех, что он раньше совершал.

— Ну, то, что он раньше совершал, нас не интересует, — сказал Шульгин.

Он вытащил из кармана визитку, протянул священнику.

— Если вдруг что-то вспомните… или он к вам придёт. Ну, если он такой набожный стал, теоретически ведь может?

— Мои двери всегда открыты для всякого, кто ищет Бога, — кивнув, ответил священник.

— Ну вот, тогда, если появится — позвоните, — сказал я.

— Не обещаю, — отозвался он, глядя в сторону.

— Ладно, и на том спасибо, — сказал я. — До свидания.

Мы уже повернулись к выходу, как вдруг отец Арсений окликнул нас:

— Постойте… — сказал он.

Мы обернулись.

— Я вспомнил, — произнёс он медленно.

— Что именно? — спросили мы в один голос.

— Он… — иерей задумался, глядя мимо нас, — спрашивал меня о смертных грехах. Я рассказывал ему о них. Не знаю, зачем спрашивал. Я тогда ещё удивился…

— О каких именно грехах? — уточнил Шульгин.

Отец Арсений глубоко вздохнул, провёл ладонью по бороде и поучительно произнёс:

— Стыдно не знать, молодой человек, — сказал он с укором. — Есть семь смертных грехов, за которые душа человеческая томится в аду. Грехи эти — источник всех зол, ибо из них рождаются прочие страсти и соблазны.

Мы слушали, не задавая вопросов, чтобы снова не напороться на проповедь.

— Первый грех — гордыня, ибо человек, возгордившись, ставит себя выше Бога и ближнего своего. Второй — сребролюбие, любовь к богатству, которая ослепляет душу и делает её рабой денег. Третий — блуд, страсть плотская, что губит тело и дух, превращая человека в орудие похоти. Четвёртый — зависть, что точит сердце, как червь, не давая радости даже в добром. Пятый — чревоугодие, ненасытность телесная, когда человек живёт ради брюха, а не ради духа. Шестой….

— Спасибо, — не выдержал Коля. — Остальные грехи мы в интернете сами изучим.

— И к чему, как вы думаете, он спрашивал про эти грехи? — спросил я батюшку.

— Мне неведомо, молодой человек, — развёл руками тот. — Может, для того, чтобы их более не совершать. Избегать — я надеюсь на это. На то и объяснения веду…

— Может быть, может быть… Ладно, спасибо ещё раз, — сказал я. — Пойдём, Коля.

Мы развернулись и направились к выходу с территории храма.

Сели в машину. Николай повернул ключ — и, хвала всем богам, та на удивление бодро завелась. Мотор заурчал ровно.

— Молодец! — Шульгин погладил по рулю «Тойоту». — Умничка, помогаешь. Ты теперь на полицию работаешь, так что уж давай, это, без выкидонов.

— На фига ты с машиной разговариваешь? — рассмеялся я.

— А ты, Макс, хочешь верь, хочешь нет, — сказал Коля, — но я сто раз замечал: если ругать тачку — будет барахлить. А если хвалить, то будет работать, как часы.

Ну вот, а ещё от меня то и дело глаза к потолку заводит — а сам-то рассуждает, как самый настоящий пенс.

— Ладно, — хмыкнул я снисходительно. — Будем петь дифирамбы нашей новой колымаге.

— Да не смейся надо мной, Макс, — оправдывался Шульгин. — Я реально сто раз в такие ситуации попадал.

— А я и не смеюсь, — сказал я. — Ну что, куда сейчас?

— Что-то не нравится мне всё это, — сказал Шульгин, — эти религиозные замуты, исповеди, грехи…

— Я бы, знаешь, что сделал, — сказал я. — Съездил бы по адресу, где жил Барабаш, осмотрелся бы там.

— Зачем? — удивился Шульгин. — Его же убили не дома, а в машине, в лесополосе.

— Допустим. Что мы знаем о Чучалине? — спросил я.

— Ну, — начал Шульгин, — вор, рецидивист, сидел за разбой, совершал нападения, ударился в религию… Возможно, убил Барабаша.

— Правильно, — кивнул я. — А что мы знаем о его жертве?

— Ну… таксист, — Шульгин осёкся.

— Вот. Ничего не знаем, — сказал я. — А ведь иногда информация о жертве важнее, чем о подозреваемом. Только так можно уловить связь и понять мотив.

— Тогда давай пробьём этого Барабаша, — сказал Николай.

— Уже, — ответил я. — Я сразу отправил сообщение Оксане, пробьёт по базам, всё сделает и мне скинет. Но знаешь, Коля, про человека многое скажет не формальная карточка. О быте, о связях, о характере — многое видно по тому, как он живёт, кто вокруг него крутится.

— Ты предлагаешь сделать осмотр жилья Барабаша? — уточнил он. — Но Круглов нам ни за что не даст, а у самих нет на это полномочий, мы не ведём оперативное сопровождение его дела.

— Вот в том-то и проблема, — ответил я спокойно и выжидающе посмотрел на напарника. — Официально нам тут не светит ковыряться.

Коля задумался на секунду, а потом глаза у него загорелись.

— Мы сделаем это неофициально, — сказал он шёпотом, как будто проговаривал военную хитрость. — Проникнем в квартиру, быстро осмотрим и — вжух! — уедем. Без бумажек и местной полиции.

— Ну да, — сказал я. — Это я тебе и хотел предложить.

— О, класс, Макс, — протянул Коля, — мне это уже начинает нравиться. Будем прямо как эти….

— Поехали, — кивнул я.