Последний Смертный

Мир раскололся в громогласном, дробящем крике боли, который, казалось, исходил не из его собственного горла, а из самого ядра вселенной, разрывая пространство на тысячи острых, звенящих осколков. Всего мгновение назад Элиас спешил по влажному, блестящему, как черное зеркало, асфальту, обходя сияющие лужи, в которых, словно в искаженных порталах, отражались неоновые вывески ночного мегаполиса, омытого проливным летним ливнем. В легкие проникал едкий, но привычный запах городских выхлопов, смешанный с озоном грозы, которая только что отгремела. Он торопился. Он был в предвкушении. Встреча, назначенная в тридцать первом этаже стеклянного небоскреба, должна была перевернуть его обыденную, скучную, до тошноты предсказуемую жизнь офисного клерка, наполненную лишь цифрами и отчетами. Он поднялся на лифте, его сердце, казалось, билось в такт стремительному подъему. Вышел на смотровую площадку, вдохнул полной грудью прохладный воздух, смешанный с ароматом влажного бетона и далекой реки. Одно неверное движение, предательски скользкий выступ перила, за который он, по глупости, попытался опереться, тончайшая, невидимая глазу, но цепкая пленка влаги на поверхности металла — и вот он уже летел. Раскинув руки, словно пытаясь обнять саму смерть, он чувствовал, как безжалостный ветер вырывает дыхание из груди, как его тело переворачивается в бешеном, неуправляемом танце, а земля несется навстречу с ошеломляющей, неумолимой, окончательной скоростью. Миг абсолютного, леденящего осознания неизбежного — и мир исчез во вспышке невыносимой, всепоглощающей, дробящей боли, которая превратила его существование в чистое, звенящее, оглушающее Ничто.

Хруст. Не один, а тысячи. Мелодия ломающихся костей, треск рвущихся сухожилий, влажный хлюп разрывающихся органов. Удар был абсолютным. Всепоглощающим. Элиас почувствовал, как его тело расплющивается о бетон, как каждый нерв кричит о своем гибельном конце, как горячая, липкая, густая кровь заливает глаза, а в легких иссякает последний воздух. В ноздри ударил резкий, металлический запах собственной гибели, смешанный с пылью и мокрым асфальтом. Тьма. Абсолютная. Безмолвие. Ничто. Только это бесконечное, звенящее Ничто, в котором он был потерян, растворен, стерт, и ни одной мысли, ни одного чувства, ни одного воспоминания.

А затем... пришло что-то. Не свет, не звук, не запах. Ощущение. Странное, почти электрическое покалывание, пробегающее по каждой клеточке, по каждому волоску на теле, поднимая их от самых корней, заставляя кожу покрыться мурашками, словно от прикосновения невидимой паутины. Обожгло. Как разряд тока, пронизывающий до самых глубин, выжигающий пустоту и заполняющий ее чем-то новым, неведомым. А потом — сладкое, почти оргазмическое тепло. Оно растекалось по телу, начинаясь где-то в груди, заполняя пустоту, вытесняя боль, словно волшебный бальзам, залечивающий невидимые раны изнутри, восстанавливающий каждую нить его существа. Элиас чувствовал, как кости щелкают, вставая на место, одна за другой, с механической, но совершенной точностью, как рваные мышцы сплетаются в тугие, упругие узлы, как разорванная кожа стягивается, затягивая зияющие раны, оставляя после себя лишь гладкую, шелковистую поверхность, нежно поблескивающую в свете фонарей. Он слышал, как его сердце, которое секунду назад должно было остановиться, теперь набирает ритм, мощный, уверенный, *живой*. Это было невозможно. Абсурдно. Необъяснимо. И… прекрасно. Он лежал на холодном, мокром асфальте, вдыхая прохладный, свежий запах озона после дождя, и ощущал себя… целым. Более чем целым. Он чувствовал каждую мышцу, каждое сухожилие, каждую вену, каждый удар сердца. Он чувствовал, как энергия бурлит в его крови, поднимая его с самого дна отчаяния к вершинам неизведанной, пьянящей эйфории.

Элиас резко распахнул глаза. Над ним — серое, заплаканное небо мегаполиса, по которому медленно плыли рваные, тяжелые, набрякшие облака, словно наполненные невыплаканными слезами города. В легкие ворвался прохладный, влажный воздух, наполненный запахом бензина, мокрого бетона и… железа. Его собственной крови? Он поднял руку, ожидая увидеть рваные лохмотья плоти, обнаженные кости. Но кожа была гладкой, ни единой царапины. Ни единой. Ни боли. Ни малейшего следа произошедшего. Он провел ладонями по лицу, по волосам — цел. Дыхание было ровным, глубоким, сильным, сердце билось размеренно, спокойно, как точный метроном, отсчитывающий новый, неизвестный ему ритм жизни. Он чувствовал себя… невероятно живым. Каждая клетка его тела пульсировала жизненной силой, как никогда прежде.

Эйфория хлынула волной, ошеломляя, заливая его с головы до ног, вымывая последние остатки страха и прежней обыденности. Он выжил. Не просто выжил — он… исцелился. Мгновенно. Абсурдно. Необъяснимо. Он был человеком, который только что должен был стать кровавым пятном на асфальте, а теперь лежал здесь, ощущая прилив сил, какого не испытывал никогда прежде. Каждая мысль была ясной, каждое ощущение — обостренным, каждое нервное окончание — чутко реагировало на малейший импульс. Он рассмеялся. Громко, истерично, отрывисто, пока смех не превратился в сдавленные, сухие рыдания — от восторга, от ужаса, от полного непонимания.

Элиас медленно, плавно поднялся на ноги. Ноги, которые должны были быть переломаны в десятках мест, твердо стояли на земле. Он огляделся. Его взгляд был острым, каждое здание, каждая деталь улицы казались прорисованными с невероятной четкостью, как будто он видел их впервые, каждую трещинку, каждый оттенок. Люди, которые секунду назад спешили мимо, теперь замерли, обернувшись, глядя на него. В их глазах читались шок, ужас, а затем — немое, абсолютное облегчение. Они видели, как он упал. Они видели, как он должен был умереть. И они видели, как он поднялся. Он знал это. Он чувствовал это. Это была не галлюцинация, не бред умирающего мозга. Это было реально. И это было его новое "я". Его новое, непонятное, но осязаемое существование, которое отныне определяло его.

***

Он шел по улицам, чувствуя себя странником в знакомом городе, но теперь этот город казался совершенно иным, словно тайная завеса была сорвана с его глаз. Каждый шаг был легким, пружинистым, почти танцующим, тело не ощущало усталости. Земля под ногами будто пружинила, отвечая на его прикосновение, а воздух, казавшийся раньше просто фоном, теперь был наполнен тысячами запахов: свежая, теплая выпечка из пекарни за углом, резкий, пронзительный аромат мокрого асфальта после дождя, тонкий, цветочный шлейф чужих духов, неуловимый, едкий запах от проезжающих машин, даже кислый, почти осязаемый привкус страха, исходящий от столпившихся людей. Он слышал каждый звук: скрип тормозов за два квартала, приглушенный смех из кофейни, шелест шин по мокрому покрытию, даже едва слышный шепот рекламных голограмм, которые раньше воспринимал как беззвучное мельтешение. Мир раскрылся перед ним, многогранный, насыщенный, ошеломляющий в своей яркости и полноте. И он был в его центре, неуязвимый, свободный, словно сбросивший невидимые оковы.

Элиас пересекал шумную площадь, наслаждаясь переизбытком ощущений, который буквально переполнял его. Все вокруг казалось слишком ярким, слишком громким, слишком живым. Он чувствовал себя младенцем, впервые открывшим глаза, или слепым, обретшим зрение, или глухим, обретшим слух. Вдруг резкий, пронзительный сигнал автомобильного клаксона прорезал воздух, заставив его вздрогнуть от непривычной остроты. Откуда-то справа, с безумной скоростью, неслась машина. Она вылетела из-за поворота, ее рев заглушал все остальные звуки, она неслась прямо на женщину с коляской, которая, отвлекшись на телефон, не успела заметить надвигающуюся опасность. Элиас замер. В любой другой момент он бы просто отшатнулся, стал бы беспомощным свидетелем чужой трагедии. Но теперь…

Он бросился вперед. Не думая, не колеблясь, повинуясь новому, мощному инстинкту, который вел его. Тело двигалось само, с невероятной, немыслимой скоростью, которую он и представить себе не мог. Асфальт мелькал под ногами, превращаясь в размытую полосу. Он успел оттолкнуть женщину и коляску в сторону, услышав ее испуганный вскрик, а затем почувствовал, как автомобиль врезается в него. Мгновенная, приглушенная боль — не та, что разрывала на части, а лишь легкое, тупое давление, почти щекотка, которая тут же исчезла. Звук искореженного металла, разбитого стекла, визг шин, скрежет бампера о бетон. Он отлетел в сторону, сделал несколько кувырков по мокрому асфальту, его тело изящно и пружинисто амортизировало удар, и он приземлился на ноги, абсолютно невредимый, даже без единой царапины на одежде. Ни единой. Ни крови. Ни боли.

Он поднял голову. Вокруг машины, врезавшейся в столб, уже собиралась толпа. Женщина с коляской была в безопасности, она стояла, прижав руки ко рту, ее глаза были полны ужаса и немой, абсолютной благодарности. Люди смотрели то на искореженный автомобиль, из которого потекла густая, темная жидкость, то на него. В их глазах был чистый, неподдельный шок, перемешанный с благоговением и страхом.

Элиас улыбнулся. Широко, счастливо, до боли в скулах. Он был неуязвим. Он мог спасать. Он мог жить. На полную. Без страха.

В этот момент его взгляд встретился с другим взглядом. Через толпу, через разбитое стекло, из тени арки старого, увитого плющом здания на него смотрела Она. Женщина. Абсолютно совершенная, как произведение искусства, как ожившая мечта.

Ее волосы были цвета воронова крыла, настолько густыми и блестящими, что казались живым, шелковистым водопадом, ниспадающим на тонкие, хрупкие плечи. Глаза — глубокие, как осеннее озеро, с искорками неведомых звезд, в них читалась древняя, всезнающая мудрость, но одновременно и невыразимая, манящая нежность, словно она видела его насквозь, до самой глубины души, до самых потаенных его желаний. Губы — полные, алые, словно свежая кровь на снегу, обещающие неземные наслаждения. Кожа — белая, как фарфор, безупречная, без единого изъяна, даже поры были невидимы. Она была воплощением всех его тайных желаний, всех несбывшихся фантазий, о которых он даже не осмеливался мечтать. И ее взгляд был прикован только к нему, к Элиасу. Не просто любопытство. Не просто восхищение. Это была… одержимость. Он чувствовал это так же остро, как ощущал каждый атом в своем теле, как каждую пульсацию крови.

Она не двигалась, но ее присутствие заполнило весь мир, заглушив шум толпы, вой сигнализации, даже биение его собственного сердца. Элиас почувствовал, как к ней тянет, как магнитом, с непреодолимой силой. Неведомая сила, мощная, непреодолимая, древняя, как само время. Он сделал шаг к ней. Она улыбнулась. Медленно, властно, словно весь мир покорялся ее воле, а солнце вставало по ее приказу, или звезды собирались в созвездия по ее желанию. И мир вокруг них замер, обратившись в беззвучную, застывшую картину. Только он и она существовали в этом моменте, единые и неделимые, в абсолютной гармонии.

Ее голос прозвучал не в ушах, а прямо в его сознании. Бархатный, глубокий, как шепот самой ночи, но наполненный невыразимой, жгучей страстью, обещающей абсолютное понимание и бесконечное принятие.

«Здравствуй, Элиас. Мой. Долго же я ждала тебя, мой бессмертный…»

Толпа, шум, искореженный автомобиль — все исчезло, растворившись в тумане, словно никогда и не существовало. Были только он. И Она. Морриган.

Она шагнула ему навстречу. Ее движения были плавными, почти нереальными, словно она скользила над землей, не касаясь ее. Он протянул руку. Ее ладонь — прохладная, нежная, обжигающе влажная — легла в его, и мир закружился, унося их в водоворот безграничных возможностей и бесконечных наслаждений. Он чувствовал, как ее кожа под его пальцами пульсирует, живая и трепещущая, как крылья пойманной бабочки, как каждая ее клеточка отвечает на его прикосновение.

Они были вместе. Их отношения вспыхнули мгновенно, как пожар, пожирающий все вокруг, оставляя после себя лишь пепел сомнений и прежней жизни. Морриган была не просто любовницей, она была всем. Ее прикосновения были абсолютными, ее поцелуи — жгучими, ее страсть — безграничной, заполняющей каждую клеточку его тела, каждый нерв, каждый уголок сознания. Каждое ее движение, каждый вздох, каждый шепот вызывал в нем эйфорию, которую он и представить себе не мог, находясь в оковах своей прежней, скучной жизни. Она воплощала все его тайные желания, о которых он даже не смел думать: не только физические, но и душевные. Она была его зеркалом, его тенью, его светом. Она была его даром. Его чудом. И он принимал это без вопросов, наслаждаясь каждым мгновением этой безграничной, всепоглощающей страсти, не осознавая, что за каждой подаренной ей "возможностью" скрывается еле заметное искажение. Мир был у его ног. И Морриган была его королевой.

***

Жизнь Элиаса превратилась в нескончаемый карнавал чувств. Каждый день был новым открытием, новым наслаждением. Он пробовал все, что раньше было недоступно или слишком опасно. С Морриган рядом страх исчез, растворившись, как дымка. Он прыгал с самых высоких вершин мира, разбивался о скалы и мгновенно восстанавливался, чувствуя лишь приятное покалывание, которое тут же исчезало. Он нырял в самые глубокие океанские впадины, где давление должно было раздавить его, но Морриган окутывала его неведомой энергией, позволяя дышать и видеть мир в глубине, слышать безмолвие морских глубин, ощущать прикосновение холодных течений. Он бросался в огонь, выходил из него невредимым, кожа блестела, словно после теплого дождя, а волосы пахли дымом. В нем проснулась жажда приключений, которую он прежде и не подозревал, жажда абсолютной свободы и безграничных возможностей, словно вся вселенная стала его личной игрушкой.

Морриган всегда была рядом. Ее прикосновение было прохладным, ее взгляд — всепонимающим, проникающим в самые потаенные уголки его души. Она появлялась всегда, когда он испытывал малейшее желание, когда его мысль только начинала формироваться, еще до того, как он успевал ее озвучить, материализуясь из воздуха или тени, из-за поворота или из-под земли. Она была идеальной любовницей, идеальным партнером, идеальным другом. Она предугадывала его желания, исполняла любые прихоти. Хотел ли он попробовать себя в качестве художника? На следующее утро перед ним лежали лучшие кисти, краски, холсты, а в голове рождались немыслимые, яркие образы, которые сами просились на полотно. Желал ли он стать музыкантом? Скрипка запела в его руках, подчиняясь его воле, или фортепиано рождало мелодии, которым не было равных, а его голос, казалось, мог покорить любую толпу. Жаждал ли он власти? Возможности появлялись сами собой, и он поднимался по карьерной лестнице любой выбранной отрасли, достигая невиданных высот, не встречая препятствий, обходя конкурентов одним лишь ее незаметным вмешательством, ее тихим шепотом. И всякий раз, когда он достигал вершины, Морриган была рядом, ее алые губы шептали слова одобрения, ее тело изгибалось в немом, поглощающем танце, а ее глаза сияли гордостью.

Их ночи были сплетением страсти, которая не знала границ и усталости. Ее тело было вечно молодым, ее энергия — неистощимой, ее желания — бездонными, и он с радостью отвечал ей тем же, отдаваясь без остатка. Элиас чувствовал, как каждый ее поцелуй проникает в него, как каждый ее стон отдается в его венах электрическим разрядом, как каждое ее прикосновение сжигает прежний мир, оставляя лишь жар и чистый восторг. Он утопал в ее объятиях, ее запахе — смеси миндаля, свежескошенной травы и чего-то неуловимо-металлического, напоминающего аромат грозы или свежевыпавшего снега. Она была его абсолютной реальностью, и все остальное меркло перед ней.

Он жил. Он дышал. Он любил. С упоением. С головокружительной, пьянящей свободой, которая, как ему казалось, была абсолютной, безграничной.

***

Его любимый бар, где он раньше проводил вечера с друзьями, вдруг показался ему... чуть более измененным, чем следовало. Бармен, которого он знал десять лет, теперь выглядел, кажется, немного старше, чем Элиас помнил. В уголках его глаз залегли мелкие морщинки, волосы — чуть поредели. Элиас списал это на то, что они давно не виделись из-за его бесконечных путешествий с Морриган. Он привычно заказал себе любимый виски, и знакомый вкус, глубокий, терпкий, согревающий, тут же отвлек его от мимолетной мысли. Мир был слишком полон чудес, чтобы отвлекаться на такие несущественные мелочи, тем более что рядом сидела Морриган, и ее присутствие затмевало все остальное.

Через несколько недель — или это были дни? — он проезжал мимо своего старого дома. Двухэтажный таунхаус в тихом пригороде, где он вырос, казался чуть более выцветшим, чем он помнил, его ярко-красные стены потускнели, покрылись едва заметными, словно паутинки, трещинками. Сад, который он помнил ухоженным и цветущим, казалось, слегка зарос. А старый дуб во дворе, который ему всегда казался могучим и огромным, теперь выглядел... еще больше, его крона почти касалась земли, а ствол был толще, чем Элиас обхватывал его в детстве. Он почувствовал легкое недоумение. Неужели так быстро? За несколько лет? Он пожал плечами, решив, что просто забыл детали или его память, обостренная новыми ощущениями, теперь подмечает то, чего раньше не видел. Возможно, новый владелец не так хорошо заботился о саде. Морриган, заметив его взгляд, тут же предложила: «Хочешь, мы купим его для тебя? Ты сможешь построить там сад своей мечты!» — и Элиас, улыбаясь, махнул рукой, увлеченный новой идеей. Зачем ему старый дом, когда у него весь мир?

Он продолжал жить в ритме нескончаемого праздника. С Морриган он объездил весь мир, видел тысячи закатов над тысячами океанов, поднимался на самые высокие горы, погружался в самые глубокие моря. Он учился новым языкам, осваивал новые навыки. Его жизнь была абсолютным совершенством. Каждый день приносил новые впечатления, новые наслаждения. Его тело оставалось безупречным, полным сил, а любое желание тут же исполнялось.

Иногда, в моменты мимолетного затишья, он замечал, что люди, с которыми он мельком сталкивался, — прохожие на улице, обслуживающий персонал в отелях, даже случайные знакомые — выглядели... чуть старше, чем Элиас ожидал при повторной встрече. Или их дети, которых он видел однажды, казались ему выросшими слишком быстро. Он списал это на свое собственное, необычайно острое восприятие времени. Ведь его жизнь теперь была настолько насыщенной, что дни могли ощущаться как месяцы, а недели — как годы. Конечно, его старые друзья, чья жизнь оставалась обычной, жили в другом, более медленном ритме. Это казалось логичным. Он был словно в ускоренной версии реальности, где все вокруг просто текло привычным, но замедленным для него темпом. Это было не странно. Это было просто... по-другому.

Его собственные ощущения времени также иногда играли с ним. Однажды он планировал провести неделю в Париже, наслаждаясь искусством и ужинами с Морриган. Но когда он посмотрел на часы, оказалось, что пролетело почти два месяца. Он улыбнулся. Наверное, он был так увлечен, так счастлив, что не заметил этого. Морриган, заметив его задумчивость, тут же обняла его, ее губы шептали слова, растворяющиеся в его сознании: «Мой любимый, когда ты со мной, время перестает существовать. Разве это не истинное благословение?» И Элиас соглашался, растворяясь в ее объятиях, ее страсти, ее запахе, который был для него ароматом абсолютного счастья.

***

Его прежняя жизнь, его старые друзья, его семья — все это казалось далеким, смутным сном, который иногда пробивался сквозь яркую пелену нового существования, как слабый, незначительный фон, неспособный нарушить его идиллию. Он был слишком счастлив, слишком поглощен своим даром и своей идеальной спутницей, чтобы всерьез задумываться о таких мелочах. Его разум, привыкший к комфорту и наслаждениям, легко находил объяснения любым аномалиям, списывая их на особенности нового, невероятного бытия. Он был избран. Он был любим. Он был вечен. Что могло быть лучше?

Маленькое, холодное зерно тревоги, которое иногда едва заметно покалывало в глубинах его сознания, тут же растворялось в волнах эйфории. Оно было слишком ничтожно, слишком незначительно, чтобы омрачить его безграничное счастье. Элиас просто наслаждался жизнью, полной чудес, не осознавая, что за каждой подаренной ему "возможностью" скрывается еле заметное искажение, за каждым "благословением" — тень надвигающейся, пока еще невидимой, но уже неизбежной истины. Мир был у его ног. И Морриган была его королевой. Он не видел в ней ничего, кроме воплощения своих самых смелых фантазий. Он был пойман, но пока не чувствовал цепей, лишь безграничную, абсолютную свободу.