Последний Снег

Тропу развезло, словно на улице стоял не крепкий морозами месяц Ветра Стуж*, а царили теплынь и слякоть дней Последнего Зерна*, предшествующих месяцу Сватовства Арда*. Для стылого Форосууре такая погода была редкостью, поэтому в народе уже успели пройтись шепотки, мол, не ту невесту выбрала вечно мудрая своими решениями дроттнинг Ингельда своему пасынку. Да как успели пройтись, так и сошли на нет. А погода меж тем не менялась — радовала теплом и раздражала грязью и поехавшими дорогами.

Дарий щурился на заходящее солнце — редко кто мог спрятаться от его зорких глаз — ждал, когда же у горизонта появятся зыбкие тени бредущего обоза. Рядом зевали Нордар и Ормгейр. Мальчишкам-отрокам надоело дожидаться припозднившуюся гостью.
— Девчо-онки, — пробурчал под нос Орм и, снова зевнув, спешился. — Все время опаздывают. Хоть бы одна была исключением.
— Вернуться в кром никогда не поздно, — укорил того старший брат, но тоже спешился, бросил украдкой взгляд на Дария, бывшего ему наставником, и хмыкнул. — К тому же время в Ноктюрне считают немного иначе.
— Кьэрме рндар*, Нордар, — хмыкнул, все еще вглядываясь в горизонт, хёвдинг и тронул коня, выезжая вперед. — Ауриэм эрентар*.
— Неправда, чушь я не несу! И приветствовать пока некого, — поджал губы княжич. Дарий молча указал в сторону заката. Для мирного обоза, везущего со всем почитанием высокородства юную наследницу Вигедорна и энного количества лиг Вольной Земли, приближались гости слишком быстро. Особенно скорыми были пять всадников во главе процессии. Они неслись, не замечая, что грязь летит из-под копыт и пачкает нарядные попоны коней в упряжи возка, не видели, что ленты, завязанные, чтобы держать косы, развязались и разноцветными перьями стелются теперь следом.
— Гвальк’хи, — восхищенно протянул Ормгейр, заворожено глядя, как «степной ужас» неумолимо приближается.
— Сатакьели — древний род, история которого уходит корнями в те годы, когда территорией нынешнего Ноктюрна владели эльфы, гвальк’хи и талаугры. По преданию, вождь талаугров отдал свою сестру в жены гвальк’ху, чтобы заключить с этим воинственным племенем мир. А степняк дал вождю обещание, что со дня заключения союза его потомки всегда будут возле потомков вождя, дабы лечить тех и направлять мудрым словом. Но что интересно, Сатакьели до сих пор живут в союзе с племенами Вольных Земель и до сих пор не отдалились от императорской семьи по крови.
— Спасибо за экскурс, — засмеялся Орм, — так я вконец испугаюсь и не возьму ее в жены.
Тихо фыркнул Дарий. Немногое, что было известно об «императорских лекарях», говорило скорее о том, что девица сама даст Орму от ворот поворот. Уж слишком круты нравом были тамошние девы.

Обоз приблизился настолько, что оставаться и дальше верхом было бы проявлением неуважения. Дарий ловко соскочил на землю, выпрямился и кивнул княжичам, чтобы те вышли вперед. Ему не следовало стоять первым, встречая высокую гостью: та могла счесть подобное оскорблением, а обижать будущих союзников — дурной тон.
Пятеро всадников остановились — копыто к копыту встали в линию их кони — засмеялись, прищелкивая и присвистывая что-то на своем языке, а после, едва подтянулся возок, четверо мягко спешились и окружили вышедшую на воздух хрупкую фигурку своей родственницы. Пятый всадник продолжал сидеть, свысока поглядывая на собравшихся, покуда герцогиня Сатакьели, укрытая с головы до ног плотным темно-фиолетовым покрывалом, не поравнялась с ним и не прощебетала что-то ласковое. Тогда соскользнул со спины коня и этот гвальк’х, подошел к девушке и взял ее за локоть сквозь ткань.

— Ауране, тарьёронэ, — легко согнулся в поклоне Нордар, все же взявший на себя роль встречающего. Из-под покрывала послышался тихий смех.
— «Ауран, тар’оронэ» — первое лицо и более твердое «р» с последующим дифтонгом, произносящимся как среднее между «ё» и «о», — поправила девочка. — Мы ожидали вас встретить дальше, на постоялом дворе, чтобы с утра двинуться в путь уже вместе. Прошу прощения, что вам пришлось нас ждать, претерпевая неудобства. Я могла бы предложить вам разделить со мной путь в возке, но, насколько я знаю, пока на моей голове эта тряп… это покрывало, я считаюсь гостьей из Междумирья и должна ехать, согласно вашим традициям, отдельно.
Даже по голосу было слышно, что девочка улыбается. Тишина, последовавшая за ее словами, спустя несколько мгновений рухнула под перекрестный хохот ноктюрнцев, гвальк’хов и северян. Нордар сделал еще один шаг вперед и по-медвежьи смял в объятьях гостью.
— Годы идут, а кузина Дель не меняется, — проворчал беззлобно, — все та же зануда и язва. Снимай уже свою тряпку, залезай на своего мерина и поскакали. В Раккасе тебя уже заждались, — княжич обернулся, кивнул на брата, а после на хёвдинга.
— Ормгейр, мой брат. Пока в боях не отличился, зато языком работать — первый мастер, — девочка присела в книксене и заметила, что, если эльфийский Орма лучше нордарова, то тот и правда первый мастер на все княжество. — А это, — Нордар прокашлялся, — Дарий. Наш с Ормом наставник и дядька*. Лучшего хёвдинга еще не знал Форосууре, — Дель присела в чуть более глубоком книксене, но особого внимания на Дария так и не обратила.
— Поехали скорее к дяде, — дернула нетерпеливо княжича за рукав. — И тетушку скорее видеть хочу. Вопросы у меня есть… в пути напугали, что меня здесь за кого-то просватали. А мне нельзя тут замуж. Меня в стане жених ждет.
Нордар нахмурился на мгновение, но вскоре посветлел лицом и лишь кивнул герцогине на ее возок, предлагая скорее ехать.
— И сними, наконец, свое покрывало, а то и впрямь просватают, — посоветовал. Девочка послушалась, стянула с головы тяжелую ткань и вздохнула привольно. Без скрывающего ее покрывала она казалась еще тоньше, а волосы, собранные в тяжелый узел у основания шеи, выбились из прически и торчали трогательными перышками во все стороны.

Дарий, все так же пристально наблюдавший за всем происходящим, хмыкнул.
«Птенец неоперенный, — подумал, — куда такую в соколицы рядить и на чужое подворье отправлять…»
Запрыгнул в седло и, повернув коня, подождал, пока мимо пройдет длинный герцогский обоз, чтобы идти за ним след в след сзади, как того требовал обычай. Подъехавший Орм без единого слова указал на возок, спрашивая хёвдинга, что тот думает о гостье.
— Филь’ит*… — улыбнулся тот, — дроттнинг верно сделала, что велела за ней послать.

***

Деревянная и резная Раккаса — загородная резиденция князей Форосууре лишь на словах была загородной — встречала веселыми криками и радостными приветствиями. Народ любил своих правителей, а оттого и был всегда рад, если те покидали шумную стольную Альдейгу ради нескольких дней в гостях. Полнотелая торговка с лотком, полным горячего свежего печева, расплылась в довольной улыбке, стоило с ней поравняться Дарию, протянула тому парящий на стылом воздухе рогалик, ловко спрятала в кошель у пояса мелкую серебряную монетку — куда большую плату, чем обычно давали за выпечку.

— Ярл Гуннлауг, должно быть, седмицы две порядок наводил, как узнал, что мы прибудем, — хмыкнул Ормгейр. Он, как и Нордар с Дарием, ехал встречать гостью с Запада, минуя по пути Раккасу, потому и сердился теперь, и ерзал беспокойно в своем седле.
— Если так, — криво усмехнулся Дарий, — то вряд ли бы в толпе я увидел Сигни из Биркенхьёльма, а меж тем она стояла там и искала тебя глазами.
Орм заметно приосанился, перестал ерзать и улыбнулся. Дарий снова хмыкнул, вспомнил старую кличку, какую дали младшему княжичу за его неуемный нрав — Орм Нален-и-Рёвет* — и попытался сохранить на лице маску сосредоточенной суровости.
Довольный Орм, к счастью, не мог знать, о чем думает его наставник, так что теперь с залихватским видом рассказывал что-то сидящей в своей коробченке герцогине, не утруждая себя необходимостью слышать чужие ответы или восклицания. На бедную девочку выливались, как из ушата, факты, легенды и городские слухи, а она сидела, сложив ручки в теплых варежках на коленках, укрытых рысьей полостью, и если отвечала, то совсем тихо. Впрочем, терпеть болтовню Ормгейра ей оставалось совсем чуть-чуть — впереди уже виднелись ворота детинца*.

Дроттнинг Ингельда ходила из угла в угол, бесконечно возвращаясь к слюдяному оконцу в надежде увидеть, не приехала ли племянница. И, убедившись, что еще слишком рано, вновь отворачивалась и снова мерила шагами горницу.
— Когда я была маленькой, — обратилась неожиданно к сидящей на сундуке падчерице, — мою мать, она была младшей сестрой нынешнего императора…
— Да будет ей хорошо под крылом Миёлин, — тихо пробормотала девочка со своего насеста.
— … И племянницей императора, который правил тогда… изгнали из столицы. Вместе с моими старшим братом и сестрой… Тогда нас приютили Сатакьели. Мы с матерью жили у них до того дня, как пришла пора выводить мою сестру в свет, только тогда нас вернули ко двору… Но я до сих пор помню усадьбу, где мы жили в опале. Она была старая, такая же деревянная и резная, как этот детинец. По ночам завывали степные волки, а порой слышался смех и песни гвальк’хов, когда те подходили ближе к насельям и ставили свои шатры… Мне всегда казалось, что так жить нельзя. Чтобы столько воли, дикости и веселья. Но они жили. И Сатакьели так жили. Как сейчас помню, — улыбнулась Ингельда, — старый герцог в растоптанных и грязных до середины икры сапожищах шагает по дому, чтобы сбросить полный душистых трав и кореньев мешок, а вокруг него куча детей — своих, чужих… ему никогда это не было важно… — и все чему-то радуются…

Дроттнинг обвела печальным взглядом горницу, усмехнулась невесело нахохлившейся падчерице, вышивающей гладью ворот рубахи, и вздохнула.

— Я попала сюда в пятнадцать лет, Айя… Сейчас мне тридцать три, а из нажитого у меня только Нордар да вы, два выродка. Можешь ли ты сказать, что твой брат лучше отнесется к своей невесте, чем Ингвальд ко мне когда-то? Что говорит тебе твой дар и что говорит кровь?
Айя поджала губы и покачала головой:
— Я ничего не вижу, — подняла глаза на княгиню и улыбнулась печально. — Но выбора все равно нет.
Ингельда отмахнулась недовольно, вернулась к окну. У нее лишь один ребенок, у ее мужа — три. Но всех их воспитывает она, Ингельда, и всем отмеряет судьбу, словно сама стала Прядильщицей.
— К Сватовству Арда в монастырь уйдешь, как хотела, — пообещала сухо, — с конунгом поговорю, чтобы не противился особо рьяно. А пока иди, верно, заждалась тебя нянюшка.
Девочка соскользнула с насиженного места, поклонилась благодарно княгине.
— Одно скажу, позволите если, матушка…
— Говори уж.
— … если пойдет все не так, как вы гадали устроить, не горюйте понапрасну, может, оно и к лучшему будет…

В одном лукавит вечно и перед собой, и перед падчерицей Ингельда — муж ее любит и относится к ней с добром. Знала княгиня, все мужья просят у жен сыновей, хоть с радостью большей нянчат, коли народились, дочек. И Ингвальд хотел себе смешливую златокосую дочь, да в том ли его вина, что жена оказалась почти пустоцветной, едва разрешившись одним ребенком. И даже тут уступил, отдал вне брака, от простой наложницы родившуюся Айю, чтобы ее судьбой распоряжалась Ингельда. А та лишь в укор себе доброту приняла. Охладела к мужу еще больше, закрылась от него, радость стала лишь в одном видеть — в собственном ребенке. В Нордаре…

***

К ночи устроили пир в честь приезда гостьи. Расселись все по лавкам чин по чину, гомонили, что-то обсуждая рьяно. Не отставала от споров и герцогинюшка — стояла рядом с высокорослым нигаардским эльфом и о чем-то увлеченно щебетала на эльфийском. Дарий прислушивался, то ли в надежде крамолу услышать из уст гостьи, то ли просто теша свое любопытство. Но удивлялся лишь одному — чужой язык для девочки был словно родным. Удивляло это, видать, и нигаардского посла.

— У вас хорошая речь, хотел бы я знать вашего учителя, — улыбался тот, обращаясь к девочке. — В Нигаарде некоторые живут всю жизнь бок о бок с моим народом, но так бегло и легко не говорят. Неужели кто-то на западе сумел уговорить нар-локца стать наставником?
Сатакьели потупилась вдруг, смяла неверными пальцами подол длинного простого платья и поджала губы. Нар-Лок — древняя эльфийская крепость в горах — находился почти в конце Мен Олса — не менее древней дороги, по которой могли пройти только магические существа, колдуны и некоторые люди, одаренные безумием или отмеченные благодарностью не-людей, — а говорить про первое и второе в Ноктюрне было запрещено.
— Ну же… у нас за общение с нечеловеческими народами не бьют, — улыбнулся эльф. — Иначе вас бы давно увели из зала.
— Я очень долго не видела своего учителя, — призналась вдруг спустя какое-то время, проведенное в молчании, барышня. — Каждое лето мои родители и я поднимаемся в горы, чтобы собрать там часть лекарственных трав. Как-то раз, когда мы были в горах, я вышла из нашего домика, потому что мне хотелось попить, а в кувшине воды не было. И тогда мне довелось встретиться с одним из нар-локцев, — девочка улыбнулась. — Он сказал, что каждое полнолуние спускается по Мен Олса к нашему дому — мы построили его случайно возле старого эльфийского кладбища — и поминает предков, а потом уходит обратно.
Нигаардец усмехнулся чему-то и собрался задать следующий вопрос, но не успел. Нордар, появившийся буквально из ниоткуда, схватил кузину за локоть и споро увел ее подальше от посла.
— Хоть мы и не против общения с волшебными народами, — шепнул на форосуурском, — но с нигаардцами ухо надо держать востро. Старайся не рассказывать все сразу, — княжич выпрямился, оправил рукава своей одежды и кивнул Дель на лавку. — Теперь ясно, почему тебя решили к нам отправить. Не иначе как на перевоспитание, — и засмеялся, — постарайся с матушкой вести себя «как леди».

Распахнулись тяжелые, резьбой разукрашенные двери. Мелькнул маленький черноволосый ураган. И на шее хохочущего Ингвальда — правителя Северных Ветров — повисла его племянница.
— Нет… «как леди» — это не про Дель… — проворчал подходящему хёвдингу Нордар.
Та, впрочем, очень быстро отпустила дядю и присела перед дроттнинг Ингельдой в глубоком реверансе.
— А может, — усмехнулся Дарий, поравнявшись с княжичем, — и про нее… Орму, кажется, все нравится.
— Орму всегда все нравится, — вздохнул Нордар. — Все, у чего есть ноги, руки, глаза и… в общем, все, что женского пола…

***

Что ни говори, а Ингвальд любил свою племянницу. Порой даже казалось, что та была ему дочерью куда более родной, чем кровная Айя. И баловать племянницу конунг тоже был горазд: стоило в детские годы той приехать с родителями или кумушками в Раккасу, тут же засыпал девчачьей ерундой — бусами, ленточками или тоненькими маленькими колечками. Может, оттого и перестали пускать, едва пяти лет достигла, девочку к дядюшке.

— В Альдейгу поедем через три дня, — пообещал Ингвальд, глядя, как девчушка устраивается поудобнее на лавке, подле пятерых своих гвальк’хийских провожатых. — А завтра, если захочется тебе, с собой и сыновьями на охоту возьму. Зайцев бить станем — расплодились больно. Пойдешь, Иронделюшка?
Девочка глаза подняла сперва на дроттнинг Имгельду, дождалась, пока та смежит веки, позволяя присоединиться к забаве, и кивнула радостно, тут же защебетав по-гвальк’хийски, предупреждая, где будет.
— Тогда конюху скажу подыскать тебе смирную лошадку.
Дель губы поджала. Смирная лошадка ей была не по нраву.
— Не утруждай себя, дядя, поисками. Я и на своей хорошо сижу, — улыбнулась под общий смех степняков. — Теперь, если позволишь, пойду в горницу, какую мне отвели. А после в часовню спущусь перед сном.
Ингвальд переглянулся с женой и кивнул, отпуская девочку. Он долго смотрел ей вслед, прежде чем снова повернуться к Ингельде и спросить, когда та собирается рассказать племяннице о своих далеко идущих планах.

— Пока не знаю, — нахмурилась дроттнинг. — В конце концов, ее мать просила превратить это воинственное недоразумение во что-то куда более чинное, а там, если повезет, найти девчонке мужа. Можно пока не спешить. Но пусть слухи, что ее привезли сюда как невесту Орма, пока еще погуляют. И чем дольше, тем лучше…
— Мне показалось, что с Нордаром девочка ладит куда лучше, — отметил конунг, но Имгельда лишь покачала головой:
— Во-первых, по поводу его невесты я сейчас веду беседу с королевой Ло-Рояна. Если получится, то ее внучка будет залогом союза между нашими странами. А во-вторых, никто из жрецов не даст согласия связать Нордара и Ирондель. Они слишком близкие родственники. А жаль…
Ингвальд вздохнул.

***

Когтистые лапы царапали в бессильной злобе и ярости прутья клетки, гордые звери наскакивали, грызли стальные прутья, силясь выбраться. Ирондель стояла напротив одной из клеток, заворожено глядя на белоснежных волков, боролась с желанием протянуть руку и прикоснуться к звериной морде.
Нордар едва успел схватить Дель за запястье, когда она все же не сдержала соблазна.
— Не надо, — покачал головой. — Они не просто так тут. Это перевертыши, они сами просятся на дни полнолуний запирать их.
— Им больно? — девочка потерла кисть, на которой после хватки княжича остался розоватый след.
— Да, — Нордар отвел взгляд. — Но им это необходимо. Думаю, к концу недели ты познакомишься с ними всеми, и они, если захотят, конечно, сами с тобой всем поделятся. А теперь поторопись, через полчаса мы должны выехать, а тебе в таком наряде будет неудобно.

Дель появилась во дворе детинца гораздо раньше, чем ее ждали. Вместо длинного платья на ней была едва прикрывающая колени амазонка, поверх которой серела короткая войлочная курточка, украшенная только теплым белым платочком с кисточками, какие вяжут старые фру. Ручки девочка прятала в плотных шерстяных перчаточках.
— Она замерзнет, — упавшим голосом возвестил Орм, разглядывая Ирондель. Повернулся к Дарию и спросил вдруг:
— Ну почему все девчонки такие глупые?
Тот лишь хмыкнул.
— Давай дождемся прежде конца охоты. Если гостья замерзнет, я уверен, ты сделаешь одолжение и предложишь ей свой плащ. Она это оценит. Я слышал, что в Ноктюрне еще живы традиции рыцарства.
Ормгейр поморщился и снова посмотрел на девчонку. Та, не дожидаясь чьей-либо помощи, вскочила ловко в седло, тут же повернувшись и усевшись боком, по-дамски. Беспокойный вороной мерин, до того нетерпеливо плясавший и пытавшийся укусить конюха, под наездницей вдруг успокоился, заржал ласково и потянулся к сену. Сердце Дария пропустило удар, но тот тут же отмахнулся от наваждения.
«Она наполовину гвальк’хийка, было бы странно, если бы не находила общего языка с лошадьми…»
Девочка повернулась вдруг, скользнула задумчивым взглядом по хевдингу, словно подслушала его мысли, и отвернулась. Хлопнула по шее мерина, заставляя сдвинуться с места и припустить рысью в сторону леса, где скрылся только что старший княжич.
«В том-то и дело, что она гвальк’хийка… соколиная дева…»

***

К вечеру охотники подрастеряли свой пыл. Многие вернулись еще до сумерек, часть все еще бродила по лесу, псами и птицами загоняя быстролапую дичь. Была среди них и гостья с Запада. Она вернулась в замок в числе последних — собранные поутру волосы теперь были распущены, мягкими волнами лежали на плечах и почти достигали талии; щеки раскраснелись от мороза и азарта погони; а на согнутой в локте руке сидел, ничуть не заботясь тряской и шумом, маленький сокол.

Первым подбежал к девочке Орм, чтобы помочь спешиться. Княжича трясло мелко от усталости и холода — он трижды упал с коня в сугроб, где основательно вымок. Девочка Ормгейру улыбнулась, но снять себя не дала. Не позволила за собой поухаживать и конюху. И только Нордару удалось уговорить ее слезть.
— Не обижайся, — повернулась Дель к младшему княжичу, — просто ты весь мокрый. У тебя-то здоровье северное, крепкое, а я могу заболеть. В конце концов, я же девочка. И у нас никогда не бывает таких холодов, как у вас.
Ирондель повернулась к Дарию и улыбнулась мягко:
— Вы хороший наездник. Скакать с вами бок о бок мне было приятно, — совсем чуть-чуть склонила голову, выпрямилась быстро и тут же отвернулась.
Глаза у нее, Дарий специально пригляделся, были темными, почти черными. Кто знает, какими они окажутся при дневном свете, но пока даже этого оказалось достаточно, чтобы прогнать наваждение…

***

Лицо Прядильщицы было бесстрастно, как и всегда. Она стояла перед застывшей, словно статуя, Изначальной Тьмой и ждала, пока та скажет хоть слово в свое оправдание. Тьма молчала, но могла бы и сказать все, что накопилось в ней за прошедшее время. Могла сказать, что сама кровь ее требовала мести за ослепленного — пусть временно, пусть ненадолго — мужа, за обман, которым ее хотели выкрасть из родных чертогов. Могла сказать, что больше всего жаждала крови Аллиатара, не тех капель, что тот пролил, сражаясь с ней до начала времен, не той малости, что потерял, сражаясь после, когда вздумал ее обмануть, но больше, много больше… Тьма жаждала уничтожить нарушителя спокойствия.
Ветер молчал. Молчал и Пламя, лишь нервно косясь на посестру с побратимом.

— Будь по-твоему, — спокойно произнесла Прядильщица. — Молчи. Но от наказания тебя это не избавит. Из-за ваших свар погибали смертные. Сотни и тысячи. Но теперь… Побудьте и вы в их шкуре. И ты, и Ветер, и Вода — вы трое, часть вас теперь будет воплощаться из века в век, терять друг друга и находить в течении времени. И только когда среди смертных мы соберемся снова все вместе, только тогда вы будете прощены и свободны. А чтобы наказание не казалось столь легким, тебе, Ветер, я дарую вечную Память, чтобы узнавал ты среди смертных дев свою жену, помнил каждое ее и свое воплощение, знал, кто ты есть, кем был и кем будешь. И никогда не мог об этом сказать. Тебе, Владыка Вод, я оставлю лунный зов. Из года в год ты будешь жить, подчиняющийся лунному диску, ты будешь преследовать его, любить и ненавидеть, искать его Хозяйку и ждать встречи с ней, пытаться ею завладеть и вечно проигрывать. Ты же, Тьма, правь, как правила, владей в смертном теле частью истинной силы, но никогда не вспоминай ни откуда в руках твоих такая власть, ни кем ты была. Наказание соразмерно проступкам.

Прядильщица ждала, в воздухе вычерчивая рунные печати, чтобы каждого из провинившихся Первых изгнать через ему соответствующую. Тьма расхохоталась легко и повернулась к мужу. Звякнули в мертвенной тишине бесчисленные браслеты на узких запястьях:
— Найди меня, пусть пройдёт сотня жизней, пусть все покроет пыль и пепел, найди… Знай, я буду сражаться за тебя вечно, мой Ветер…
Она первая шагнула навстречу наказанию.
И в зале вновь повисла тишина…

— Страшная легенда, правда, — лицо гвальк’ха, опускающегося на колени перед изваянием Вирлэ, было спокойно. Он улыбался каким-то своим мыслям, и Дарий, так долго глядящий на статую Тьмы, опустил глаза, сморгнул, наконец, и снова задрал голову к лику Первой.
— Тьме обещали в мужья воина, который сможет ее одолеть, но едва тот нашелся, их счастье разрушил завистливый Владыка Вод. И Тьма стала мстить, обессилила Аллиатара, хитростью и коварством стерла с лица Эйи любимые его города, уничтожила часть народов, поклонявшихся ему. Тогда над смертными сжалилась Хозяйка Судеб. Наказала всех троих, заставив бродить бессчетные годы мимо друг друга, искать друг друга, а после снова терять…
Гвальк’х положил у стоп своей богини богатые бусы из лунного камня и поднялся с колен.
— Я знаю твою тайну, лучший хёвдинг всего Форосууре, — посмотрел пристально степняк на Дария. — Я вижу это… Тьму в твоем сердце. И Она, — пальцем указал на изваяние Вирлэ, — любит тебя и просит помнить о ней.
Гвальк’х откинул за спину смоляные волосы, отряхнул нарядные штаны из тонкой шерсти и выпрямился.
— Я прошу о меньшем, — оскалился. — Храни Ее… а когда найдешь, скажи, что деяния Ее вечно в сердцах ее внуков.
Дарий стряхнул с себя минутное оцепенение и повернулся к собеседнику:
— Может ты еще скажешь, что видишь Ее в своей тари, — усмехнулся недобро. Гвальк’х лишь плечами пожал:
— Я простой шаман, откуда мне.

И скрылся за дверями храма…

Примечания:

Месяц Ветра Стуж — март;
Месяц Последнего Зерна — апрель;
Месяц Сватовства Арда — май;
Кьэрме рндар — "несешь чушь";
Ауриэм эрентар — "приветствуйте гостью". Эрентар — обращение к девушке благородного происхождения;
Тар'ороне — обращение к девушке правящего рода или родственнице. Сатакьели в случае смерти прямых наследников императора становятся новый правящим родом Ноктюрна, аналогично и для Форосууре;
Дядька — приставленный к молодым дворянам воспитатель из числа матерых воинов;
Филь'ит — Птенец.

Нален-и-Рёвет — "шило в ..." булках;
Детинец — деревянная крепость или терем.