Последний вздох Воина

**ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ ВОИНА**

Виктор стоял среди руин того, что когда-то было священным храмом Императора. Его силовая броня, некогда гордо сверкавшая аквамариновыми отблесками, теперь представляла собой жалкое подобие былого величия. Керамитовые пластины были изрешечены пулевыми отверстиями, левый наплечник висел на одном сервомоторе, а на груди зияла рваная дыра от когтей какого-то демонического отродья. Красные предупреждающие руны мигали по всему интерфейсу шлема, напоминая о критических повреждениях систем жизнеобеспечения.

Кровь медленно сочилась из трещин в броне, смешиваясь с маслянистой жидкостью из поврежденных гидравлических систем. Каждый вдох давался с трудом – что-то острое царапало легкие изнутри, возможно, осколки ребер или фрагменты внутренней обшивки шлема. Левая рука практически не слушалась, нервные импульсы терялись где-то между поврежденными нейроинтерфейсами и разорванными мышцами.

*Смогу ли я их победить?*

Вопрос эхом отдавался в его сознании, пока он смотрел на бесконечные полчища врагов, окружавших храм. Орки, культисты Хаоса, мутанты – все они жаждали его крови, его смерти. Но хуже всего были те голоса в его собственной голове, шепчущие о бесполезности сопротивления, о сладости капитуляции. Семена сомнения, посеянные долгими годами войны, теперь прорастали ядовитыми побегами отчаяния.

*А стоит ли вообще? Битва, череда бесконечности.*

Виктор закрыл глаза, и перед ним промелькнули образы последних десятилетий. Сражение за Кадию – он был еще скаутом тогда, полным наивной веры в правоту Императора. Осада Вердуна – уже сержантом, видевшим слишком много смертей товарищей. Кампания в секторе Дамокл – капитаном, несущим ответственность за жизни сотен подчиненных. И вот теперь, спустя три века службы, он стоял один среди руин, задаваясь вопросом, имело ли все это хоть какой-то смысл.

Каждая победа оборачивалась новой угрозой. Каждый спасенный мир становился мишенью для следующего вторжения. Враги плодились быстрее, чем их удавалось уничтожать. Империум медленно, но неотвратимо погружался во тьму, и все усилия космодесантников были лишь попытками замедлить неизбежное.

*Снаружи враги. Внутри хуже. У них одно общее – все хотят меня уничтожить.*

Он чувствовал их присутствие – демонов, притаившихся в тенях его души. Они шептали ему о тщетности борьбы, о том, как прекрасно было бы просто сдаться. Кхорн обещал освобождение от боли через ярость. Нургл – покой в объятиях разложения. Слаанеш – экстаз забвения. Тзинч – знание истинной природы реальности.

Но хуже демонов были его собственные мысли. Сомнения в правоте Императора. Вопросы о цене, которую платило человечество за выживание. Воспоминания о невинных, погибших от его руки во имя "большего блага". Лица детей на мирах, которые он помог превратить в пепел, чтобы остановить распространение ереси.

*И я уже не уверен, кто из нас ближе к цели.*

Виктор открыл глаза и посмотрел на своих врагов. Они тоже сражались за свои убеждения. Культисты Хаоса верили, что несут освобождение от лжи Империума. Орки просто следовали своей природе. Даже демоны, в своем извращенном понимании, считали себя правыми.

Кто решал, что правильно, а что нет? Император, молчавший уже десять тысяч лет? Примархи, большинство из которых были мертвы или пропали без вести? Высшие лорды Терры, погрязшие в политических интригах? Или, может быть, простые люди, которых он защищал, но чьи голоса никто не слышал среди грохота войны?

*Что мне делать дальше? Почему в груди будто взорвался снаряд, а осколки не дают дышать?*

Физическая боль была ничем по сравнению с той пустотой, которая разъедала его душу. Три века войны выжгли из него все человеческое, оставив лишь машину для убийства, запрограммированную на служение идеалам, в которые он больше не верил. Каждое утро он просыпался с надеждой, что сегодня все изменится, что он найдет смысл в этой бесконечной бойне. И каждый вечер ложился спать с осознанием того, что завтра будет точно таким же.

Он помнил, как в юности мечтал стать героем, спасителем человечества. Теперь он понимал, что герои – это просто те, кто умер достаточно рано, чтобы не увидеть последствий своих поступков. Те же, кто выживал слишком долго, становились монстрами, неспособными остановиться, потому что остановка означала признание бессмысленности всего, что они делали.

*Почему я не могу просто остановиться? Почему эта боль снова и снова по кругу, и так всегда?*

Виктор попытался вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя по-настоящему живым. Не в бою, не в момент победы над врагом, а просто... живым. Способным радоваться восходу солнца, смеху ребенка, красоте цветка. Но эти воспоминания были погребены под слоями крови, боли и смерти.

Он был заперт в цикле насилия, из которого не было выхода. Каждое убийство порождало необходимость в следующем. Каждая победа требовала новых жертв. Он стал наркоманом войны, неспособным существовать без адреналина боя, но и не находящим в нем удовлетворения.

Боль была его единственным спутником, единственным доказательством того, что он еще жив. Она приходила волнами – то острая, режущая, когда он вспоминал лица погибших товарищей, то тупая, ноющая, когда осознавал бессмысленность своего существования. Иногда она отступала, давая ему надежду на покой, но всегда возвращалась с удвоенной силой.

*Кто дал мне этот крест? А главное – зачем?*

Он не выбирал эту жизнь. Его забрали из семьи в десятилетнем возрасте, превратили в оружие, запрограммировали на убийство. Говорили, что это честь, что он избран служить Императору. Но где была честь в том, чтобы стать машиной смерти? Где было благородство в бесконечной резне?

Император создал космодесант как инструмент завоевания, но что происходило с инструментами, когда работа была закончена? Их выбрасывали или переплавляли на что-то более полезное. Но космодесантники не могли умереть естественной смертью, не могли найти покой в мирной жизни. Они были обречены сражаться до тех пор, пока пуля или клинок не оборвет их существование.

*Кто-нибудь вообще видит, как я разваливаюсь по кускам?*

Виктор посмотрел на своих братьев по оружию. Те немногие, кто еще оставался в живых, сражались с механической точностью, их лица скрыты за безликими шлемами. Они не видели его боли, потому что были слишком заняты собственной. Или, возможно, они просто не хотели видеть, потому что это означало бы признать собственную уязвимость.

В Империуме не было места слабости. Сомнения считались ересью, страх – трусостью, боль – недостатком веры. Космодесантник должен был быть несокрушимым, неколебимым, готовым умереть за Императора без колебаний. Но что, если он больше не хотел умирать? Что, если он просто хотел жить?

*Я среди людей, но будто в вакууме. Словно я тень от самого себя. Один против мира. Против себя... почему?*

Изоляция была, возможно, самой жестокой пыткой из всех. Виктор был окружен товарищами, но не мог поделиться с ними своими страхами. Он защищал людей, которые боялись его больше, чем врагов, от которых он их спасал. Он служил Императору, который не мог или не хотел отвечать на его молитвы.

Он стал призраком самого себя, выполняющим движения жизни, но не чувствующим ее. Каждый день был копией предыдущего – пробуждение, молитвы, тренировки, бой, сон. Никаких сюрпризов, никаких радостей, никаких причин для надежды. Только бесконечное повторение одних и тех же действий в надежде, что когда-нибудь они обретут смысл.

Он сражался против мира, который, казалось, был настроен против него. Но хуже всего было то, что он сражался против самого себя – против той части, которая еще помнила, каково это быть человеком. Эта часть становилась все слабее с каждым днем, но она все еще была там, шепча ему о том, что он потерял, о том, кем мог бы стать.

Внезапно интерфейс его шлема ожил, и холодный механический голос прорезал тишину его мыслей:

**ДИАГНОСТИКА ЗАВЕРШЕНА.**

**ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ПЕРЕГРУЗКА УРОВЕНЬ – КРИТИЧЕСКИЙ.**

Виктор горько усмехнулся. Даже его собственная броня анализировала его состояние, сводя сложную гамму человеческих эмоций к простым параметрам и уровням угрозы. Для машинного духа его доспеха он был просто набором биологических функций, которые нужно было поддерживать в рабочем состоянии.

Затем голос продолжил, и в его тоне появилось что-то почти человеческое:

**ОТВЕТ НА ВОПРОС:**

**СТРАДАНИЯ – ЭТО ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ ВЫЖИВАНИЯ.**

**ТЫ ЖИВ, ВИКТОР, А ЗНАЧИТ ПРОДОЛЖАЕШЬ СТРАДАТЬ.**

**ЛОГИКА ПРОСТА.**

Слова ударили его с силой болтерного снаряда. Машинный дух его брони, созданный для войны и разрушения, понимал его лучше, чем любой из живых существ. Страдание было не наказанием, не проклятием – это была плата за то, чтобы оставаться живым в мире, который делал все возможное, чтобы убить тебя.

Виктор медленно поднял голову, чувствуя, как что-то меняется внутри него. Не исцеление – он был слишком сломлен для этого. Не принятие – боль была слишком сильной. Но понимание. Холодное, жестокое понимание своего места в этой вселенной.

Он был оружием, созданным для войны. Но оружие могло выбирать свои цели. Он был монстром, но монстры тоже могли защищать то, что считали важным. Он был сломлен, но сломанные вещи иногда резали глубже, чем целые.

Враги все еще окружали храм. Демоны все еще шептали в его голове. Боль все еще разрывала его грудь. Но теперь он знал, что это означало. Он был жив. Несмотря на все попытки вселенной уничтожить его, он все еще дышал, все еще мог сражаться, все еще мог выбирать.

Виктор поднял свой болтер, проверил заряд и медленно встал. Его броня скрипела и трещала, сервомоторы работали с перебоями, но она все еще держала его. Как и он сам – сломанный, но не побежденный.

*Смогу ли я их победить?* – снова прозвучал вопрос в его голове.

Возможно, нет. Вероятно, он умрет здесь, среди руин этого храма. Но он умрет сражаясь, умрет как человек, сделавший выбор. И в этом выборе, в этом последнем акте неповиновения судьбе, он найдет то, что искал всю свою долгую жизнь.

Смысл.

Не в победе, не в славе, не в служении далекому Императору. А в самом акте сопротивления, в отказе сдаться, в решении продолжать идти вперед, несмотря на боль, несмотря на страх, несмотря на отчаяние.

Он был Виктором, космодесантником Ультрамаринов, и он будет сражаться до последнего вздоха. Не потому, что должен, а потому, что выбрал это сам.

Первые враги уже прорывались через баррикады. Виктор прицелился и нажал на спуск. Болтер заревел, посылая смерть в ряды нападающих. Боль в груди никуда не делась, но теперь она была не врагом, а спутником. Напоминанием о том, что он все еще жив, все еще способен чувствовать, все еще человек под всеми этими слоями брони и модификаций.

Страдание было побочным эффектом выживания. И пока он мог страдать, он мог жить. А пока он мог жить, он мог сражаться. А пока он мог сражаться, у него была цель.

Логика действительно была проста.