Последняя радуга

О самых важных вещах говорить труднее всего. Слова кажутся слишком грубыми, слишком простыми, чтобы передать то, что трепещет в глубине души. Они как ножницы, которые обрезают крылья мыслям, лишая их полёта. То, что в сердце кажется огромным, как океан, на языке превращается в лужицу — мелкую, невыразительную. И ты чувствуешь, как это нечто великое, священное, усыхает, сжимается, пока не становится банальностью.

Но дело не только в этом. Самое дорогое мы прячем, как драгоценность, которую боимся вынести на свет. Мы заворачиваем её в слои молчания, маскируем шутками или равнодушием, словно стыдимся её. А может, просто боимся, что кто-то посмотрит, пожмёт плечами и скажет: «И это всё?» И тогда наше сокровище, наша святыня, станет просто пылью под чужими ногами.

Иногда, в моменты слабости, хочется открыть душу. Ты собираешься с духом, подбираешь слова, стараешься говорить искренне, но в ответ — лишь пустота. Человек смотрит на тебя, и в его глазах читается недоумение. Он не понимает, почему твой голос дрожит, почему ты замолкаешь, чтобы сдержать слёзы. Он не видит, как твоё сердце бьётся в такт каждому слову, как оно рвётся наружу, чтобы быть услышанным.

И вот ты понимаешь: твой секрет останется секретом. Не потому, что ты не хочешь его раскрыть, а потому что знаешь — никто не поймёт. Никто не увидит в твоих словах того, что видишь ты. Никто не почувствует той боли, того восторга, той бесконечности, что живут в тебе.

И тогда ты снова замыкаешься. Снова прячешь своё сокровище в самый дальний угол души, туда, где его никто не найдёт. Ты улыбаешься, шутишь, говоришь о чём-то обыденном. Но внутри, в тишине, ты знаешь: это твоё. Только твоё. И, может быть, так и должно быть.

***

Роберт сидел в своём кресле у окна, наслаждаясь любимой музыкой. Тёплые лучи солнца мягко согревали его кожу, заставляя время от времени морщить нос от приятного тепла. Он мысленно представлял, как свет играет на листьях деревьев за окном, как он когда-то видел в детстве. Эти воспоминания были его убежищем, островком спокойствия в море бесконечной темноты.

Внезапно дверь распахнулась с такой силой, что Роберт вздрогнул.

— Дорогой! — голос Джулии звенел, как колокольчик, но в нём чувствовалась та самая нотка, которая всегда предвещала неприятности.

Роберт вздохнул, сжимая ручки кресла. Он знал, что сейчас последует.

— Ты не поверишь, кого я встретила! — Джулия почти запрыгнула в комнату, её шаги были быстрыми и нервными. — Миссис Норис! Она рассказала, что вчера читала статью о новой методике восстановления зрения. Это революция, Роберт! Они уже провели успешные испытания на животных, и теперь ищут добровольцев!

Роберт почувствовал, как его сердце сжалось. Он повернул голову в её сторону, хотя и не мог видеть её лица.

— Мам, — его голос звучал устало, но твёрдо. — Сколько раз мы уже проходили через это? Сколько раз ты обещала, что это будет последний раз?

— Но это совсем другое! — Джулия подошла ближе, её голос дрожал от возбуждения. — Они используют стволовые клетки, Роберт! Это не просто операция, это… это шанс!

— Шанс для чего? — он резко поднялся с кресла, его лицо исказилось от гнева. — Для того, чтобы я снова стал твоим подопытным кроликом? Чтобы ты могла утешать себя мыслью, что сделала всё возможное?

Джулия замолчала. Роберт слышал, как её дыхание стало прерывистым, как будто она сдерживала слёзы.

— Ты не понимаешь, — прошептала она. — Я просто хочу, чтобы ты увидел мир. Чтобы ты смог жить полной жизнью.

— Я и так живу полной жизнью, — резко ответил он. — Это ты не можешь смириться с тем, что я не такой, как все.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Роберт слышал, как Джулия медленно опустилась на диван, её платье зашуршало.

— Я записала тебя на консультацию, — наконец сказала она, её голос звучал тихо, но настойчиво. — Просто сходи. Если после этого ты скажешь «нет», я больше не буду настаивать. Обещаю.

Роберт замер. Он знал, что это обещание ничего не стоит — она уже давала его десятки раз. Но в её голосе была такая боль, такая надежда, что он не смог отказать.

— Хорошо, — прошептал он. — Но только ради тебя.

В послеоперационную вошёл мужчина — высокий, с уверенной походкой и проницательным взглядом. Это был доктор Эдриан Дикенс, молодой и амбициозный офтальмолог, чьё имя уже несколько месяцев не сходило с первых полос медицинских журналов. Его запатентованная технология — революционный метод восстановления зрения с помощью стволовых клеток и бионических имплантов — произвела настоящий фурор в мире медицины. Коллеги называли его гением, пациенты — спасителем, а он сам сдержанно улыбался, словно знал, что это только начало.

Всего месяц назад он получил долгожданное разрешение на проведение первой экспериментальной операции на пациенте-добровольце. Это был его шанс доказать, что технология работает не только в лабораторных условиях, но и в реальной жизни. Шанс, который он ждал годами, пройдя через сотни часов исследований, бессонных ночей и бесконечных споров со скептиками.

Но сейчас, стоя у двери послеоперационной, он чувствовал не только волнение, но и тяжесть ответственности. За его спиной была не просто операция — была судьба человека, который доверил ему своё будущее.

Этим добровольцем стал Роберт Дэрби — 23-летний парень, чья жизнь разделилась на «до» и «после» в один роковой день, когда ему было всего пять лет. Тогда, во время загородной поездки, произошел несчастный случай. Мир вокруг него сначала померк, а затем погрузился в полную темноту. Многочисленные процедуры, операции и консультации у лучших специалистов страны не принесли результата. Годы пустых надежд, бесконечных поездок по клиникам и горьких разочарований завершились окончательным приговором: «Зрение восстановить невозможно».

Сначала мальчику было невыносимо тяжело. Он не понимал, почему мир вокруг него вдруг стал тёмным и безмолвным. Он плакал, кричал, бил кулаками по стенам, требуя, чтобы всё вернулось как было. Но со временем Роберт научился жить в новом мире. Он научился слушать — слушать так, как раньше не мог. Шум ветра в листве, шаги матери на кухне, смех друзей. Он открыл для себя музыку, которая стала его проводником, и тактильные ощущения, которые заменили зрение. Его мир стал другим — не менее ярким, но более тихим, более интимным. Он научился «видеть» руками, слухом, обонянием. Но где-то глубоко внутри, в самом потаённом уголке души, всё ещё жила надежда.

Рядом с Робертом всегда была его мать, Джулия. Она стала его ангелом-хранителем, его опорой, его голосом в мире, который он больше не мог видеть. Но её любовь была не только поддержкой — она была одержимостью. Джулия не могла смириться с тем, что её сын никогда не увидит мир своими глазами. Она читала статьи, искала новые методы лечения, ездила на конференции и консультировалась с врачами по всему миру. Каждая новая надежда становилась для неё смыслом жизни, а каждый провал — личной трагедией.

Эта навязчивая идея стала причиной бесконечных конфликтов между ними. Каждый раз, когда Джулия находила новое «революционное» лечение, Роберт сопротивлялся. Он уже смирился со своей судьбой и хотел, чтобы мать приняла его таким, какой он есть, но Джулия не могла остановиться. Она готова была рискнуть всем — деньгами, временем, даже его здоровьем — ради призрачного шанса на чудо.

— Мам, я не хочу больше пробовать, — говорил он однажды, его голос звучал устало. — Я научился жить так, как есть. Почему ты не можешь принять это?

— Потому что я твоя мать, — отвечала она, её глаза блестели от слёз. — И я не могу просто смотреть, как ты…

— Как я что? — он перебил её, его голос дрожал от гнева. — Как я живу? Как я справляюсь? Мам, я не сломлен. Это ты не можешь смириться.

Но Джулия не сдавалась. Для неё это было не просто лечение — это была битва. Битва с судьбой, с несправедливостью, с самой собой.

— Здравствуй, Роберт, — доктор Дикенс придвинул стул к постели пациента, его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась лёгкая нервозность. Он знал, что этот момент станет переломным не только для Роберта, но и для него самого. — Как самочувствие?

— Неплохо, — парень опёрся на руки, стараясь занять более удобное положение. Его лицо было бледным, а из-под повязки виднелись тёмные круги. — Но меня мучают головные боли. Иногда кажется, будто голова вот-вот взорвётся.

— Это вполне нормально, — врач сделал несколько пометок в своём журнале, стараясь сохранить профессиональное спокойствие. — Твой организм пережил серьёзное вмешательство. Дай ему немного времени. Я заменю твоё лекарство, оно должно помочь. Рецепт возьмёшь у меня чуть позже.

Он отложил журнал в сторону и потер ладони, словно готовясь к важному моменту. Его пальцы слегка дрожали, но он быстро взял себя в руки.

— Аманда, пригласите, пожалуйста, Джулию Дэрби, — обратился он к медсестре, стоявшей у двери.

Та кивнула и тут же вышла, её шаги отдавались эхом в тихом коридоре. Через пару минут обе женщины уже были в палате. Джулия вошла, едва сдерживая волнение. Её руки сжимали сумочку так крепко, что костяшки пальцев побелели.

— Пора снимать повязку, — уверенно произнёс доктор, хотя в его голосе чувствовалась лёгкая дрожь. Он аккуратно разрезал бинты на голове Роберта, снял их и бросил в стоящую рядом мусорную корзину. Повязка, которая скрывала его глаза всё это время, теперь лежала в корзине, как символ завершения одного этапа и начала другого.

Роберт медленно прищурился, затем открыл глаза. Свет, яркий и резкий, ударил по его зрачкам, заставив его моргнуть. Он начал молча обводить комнату взглядом, постепенно привыкая к новым ощущениям. Формы, цвета, тени — всё смешалось в хаотичном танце, который он не мог понять.

— Ты видишь? — дрожащим голосом спросила Джулия, едва сдерживая слёзы. Её руки потянулись к сыну, но она сдержалась, боясь нарушить этот хрупкий момент.

— Вижу… Немного. Силуэты, формы… Всё плывёт, — ответил он, стараясь сосредоточиться. Его голос звучал неуверенно, но в нём уже не было привычной горечи.

— Это нормальная реакция, — тут же вмешался врач, стараясь сохранить оптимистичный тон. — Твоё зрение будет восстанавливаться постепенно. Конечно, если ты будешь соблюдать все мои рекомендации.

— Непременно будем! — воскликнула Джулия, слёзы уже текли по её щекам. Она не могла сдержать эмоций. — Мы так долго этого ждали… Сделаем всё, что нужно!

В порыве счастья она обняла доктора, который, явно не ожидая такого, слегка растерялся. Затем Джулия переключилась на сына: обнимала его, целовала и что-то невнятно бормотала, смешивая слова благодарности, радости и надежды. Её слёзы падали на его руки, и Роберт, чувствуя их тепло, впервые за долгое время улыбнулся.

Роберт в сопровождении медсестры зашёл в кабинет врача. Его шаги были медленными, осторожными, будто он всё ещё привыкал к новому ощущению пространства вокруг себя. Кабинет доктора Дикенса был залит мягким светом из большого окна, а на столе аккуратно лежали стопки бумаг, медицинские инструменты и те самые тёмные очки, которые Роберт теперь должен был носить.

— Присаживайся, — доктор указал на стул. Он отложил в сторону папку с документами и внимательно посмотрел на Роберта.

— Мистер Дикенс, я безмерно вам благодарен… — начал Роберт. Он хотел сказать больше, выразить всё, что накопилось за эти дни, но врач мягко поднял руку, прерывая его.

— Не стоит благодарностей, пока ещё рано. Пока не за что, — мужчина развёл руками, улыбаясь, но в его глазах читалась настороженность. — Сейчас самое главное — чтобы ты строго соблюдал все рекомендации. Ты понимаешь, насколько это важно?

Роберт кивнул, чувствуя, как его энтузиазм слегка поугас. Доктор Дикенс перешёл на серьёзный тон, его голос стал твёрже, почти суровым:

— Постарайся как можно реже выходить на улицу, особенно в солнечные дни. И всегда, всегда надевай эти очки. — Он указал на тёмные очки, лежащие на столе. Их стекла были такими тёмными, что казалось, будто они поглощают весь свет. — Утром и вечером закапывай эти капли. — Доктор протянул Роберту небольшой бутылек с мутноватой жидкостью. — И каждые три дня я жду тебя на осмотр. Понял?

— Разумеется, я всё сделаю, — уверенно ответил Роберт, забирая бутылек. Его пальцы слегка дрожали, но он старался не показывать своё волнение. Он встал и направился к выходу, но на пороге остановился, обернувшись. — Всё равно спасибо.

Доктор Дикенс замер, его лицо на мгновение потеряло профессиональную сдержанность. Он хотел что-то сказать, но лишь кивнул, словно понимая, что слова сейчас излишни.

Роберт вышел из кабинета, сжимая в руке флакон. Он чувствовал, как его сердце бьётся быстрее, смешивая надежду и тревогу. Капли в его руке казались такими маленькими, такими хрупкими, но в них была заключена вся его новая жизнь.

— Доктор, прошло уже две недели, а моё зрение не становится лучше. Головные боли сводят меня с ума, — Роберт говорил сдержанно, но в его голосе чувствовалась горечь, которая копилась всё это время. Его пальцы сжимали подлокотники кресла так крепко, что суставы побелели.

Доктор Дикенс сидел напротив, его лицо было озадаченным, а взгляд устремлён куда-то вдаль, словно он пытался найти ответы на стене за спиной Роберта. Его пальцы нервно барабанили по столу, создавая ритмичный стук, который только усиливал напряжение в комнате. Казалось, он не слушал, погрузившись в свои мысли. Его поза — ссутуленные плечи, опущенная голова — выдавала разочарование. Он явно был огорчён таким развитием событий, но старался сохранить профессиональное спокойствие.

Роберт терпеливо ждал, когда молчание прервётся. В голове у него проносились самые разные мысли: а что, если это конец? Что, если он так и останется в этом полумраке, где всё вокруг — лишь размытые силуэты и тени? Он перебирал возможные варианты исхода, но ни один из них не приносил утешения.

Наконец доктор тяжело вздохнул, словно сбрасывая с себя груз невысказанных слов, и заговорил:

— Не буду тебе врать, парень, — его голос звучал тихо, почти шёпотом. — Я и мои коллеги считаем, что это максимум наших возможностей. Мы не сможем сделать твоё зрение лучше. Но приложим все силы, чтобы сохранить хотя бы этот уровень.

— Этот уровень, доктор, едва ли лучше слепоты, — резко ответил Роберт, его голос дрожал от гнева и боли. — Я вообще не хотел на всё это соглашаться! Но вы были так уверены… Я вам поверил, ухватился за вас, как за якорь спасения. Думал, вы вытянете меня из вечной темноты. А вы…

— А я лишь дал тебе несбыточное обещание, — опустив глаза, произнес доктор. Его руки сжались в кулаки, словно он пытался сдержать эмоции, которые рвались наружу.

В кабинете повисла тяжёлая тишина, время словно остановилось. Звуки из коридора — шаги, голоса, звонок телефона — казались далёкими и нереальными. Оба молчали, каждый погружённый в свои мысли. Роберт смотрел в окно, хотя и не мог разглядеть ничего, кроме размытых пятен света. Доктор Дикенс, в свою очередь, смотрел на свои руки, как будто ища в них ответы на вопросы, которые не решался задать вслух.

Спустя три дня Роберт, уже без особого энтузиазма, вновь посетил больницу. Его шаги были медленными, словно каждый шаг давался ему с трудом. Он прошёл стандартный осмотр, отвечая на вопросы механически, почти не вникая в их смысл. Его мысли были где-то далеко, в том мире, где он мог бы видеть всё чётко и ясно, а не через туман, который теперь стал его реальностью.

Когда он направился к кабинету доктора Дикенса, его сердце билось чаще. Он не знал, чего ожидать, но чувствовал, что этот разговор изменит всё.

Доктор Дикенс нервно расхаживал по кабинету, его руки были сцеплены за спиной, а взгляд устремлён в пол. На столе лежали разбросанные бумаги, а на экране компьютера мерцали графики и цифры, которые он, казалось, уже не замечал. Увидев Роберта, он резко остановился и жестом пригласил его войти:

— Да-да, проходи, присаживайся. Нам нужно кое-что обсудить.

Роберт сел, чувствуя, как его ладони становятся влажными. Он смотрел на доктора, стараясь угадать, что тот собирается сказать.

— Я много размышлял эти дни… — начал доктор, делая паузу, чтобы подобрать слова. Его голос дрожал, но он старался держаться уверенно. — Думаю, мы могли бы пойти на риск. Но только с твоего согласия.

— Какой риск? — Роберт наклонился вперёд, его глаза сузились, словно он пытался разглядеть правду в выражении лица доктора.

— Скажем так: всё или ничего, — доктор глубоко вздохнул, его пальцы сжали край стола. — Либо ты обретёшь хорошее зрение, либо… снова потеряешь его. Но решать только тебе.

Роберт задумался на мгновение. Его мысли метались между надеждой и страхом. Он вспомнил, как в детстве видел радугу, как ярко она сияла после дождя. Он вспомнил лицо матери, которое теперь было для него лишь размытым силуэтом.

— Знаете, я всё чаще мечтаю о том, каково это — иметь отличное зрение, — тихо произнёс он. — Не просто смотреть на мир, а видеть его. Разве можно словами объяснить человеку, что такое, например, закат солнца или радуга? Это невозможно передать — это нужно видеть! — Он замолчал, чувствуя, как комок подступает к горлу. — Что бы там ни было, я согласен!

Доктор кивнул, в его глазах мелькнула надежда, но в то же время — тень сомнения.

— Прекрасно. Тогда жду тебя завтра.

— Итак, для начала договоримся: это останется между нами, — сказал доктор Дикенс, голос звучал низко и настойчиво, он взвешивал каждое свое слово. — Никто, даже твоя мама, не должен об этом знать. Ни слова.

Роберт почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он кивнул, стараясь скрыть дрожь в руках.

— Хорошо, я обещаю сохранить это в тайне, что бы ни случилось.

Доктор откинулся на спинку стула, его лицо было серьёзным, почти суровым. Он взял со стола папку, пролистал её, затем отложил в сторону, как будто ища опору в привычных действиях.

— Я и мой коллега из лаборатории разработали новый препарат, — начал он, каждое его слово было чётким и весомым. — Клинических испытаний ещё не проводилось, и мы не можем с уверенностью сказать, к чему это приведёт. Возможны побочные эффекты, даже… непредсказуемые последствия. Но это твой единственный шанс.

Роберт замер, чувствуя, как его сердце начинает биться чаще. Он смотрел на доктора, пытаясь понять, что скрывается за его словами.

— Где я должен подписаться? — спросил он, будто не до конца понимая всю серьёзность происходящего.

— Это не шутки, парень, — резко ответил Дикенс, его глаза сузились, а голос стал жёстким. — У меня будут огромные проблемы, если всё станет известно. Это не просто эксперимент — это риск для всех нас.

Он на мгновение задумался, не сводя глаз с Роберта, словно пытаясь оценить, готов ли тот к такому шагу. Затем, с тяжёлым вздохом, он достал из кармана маленький пузырёк с прозрачной жидкостью. Стекло флакона блестело в свете лампы, а жидкость внутри казалась почти невесомой.

— Закапывай три раза в день, — сказал он, вкладывая пузырёк в руку Роберта. Его пальцы были холодными, как лед. — Результат не заставит себя долго ждать.

Роберт сжал флакон в ладони, чувствуя, как его сердце бьётся где-то в горле.

Четвёртый день подряд лил дождь. Небо было затянуто тяжёлыми серыми тучами, которые, казалось, нависали прямо над землёй, не оставляя ни просвета, ни надежды. Всё вокруг стало мрачным, и даже мысли Роберта окрасились в серые тона, словно дождь смыл с них последние краски. Капли, которые он закапывал в глаза, не помогали — казалось, зрение только ухудшалось, превращая мир в ещё более размытый и неузнаваемый.

Он часами бродил по двору, не обращая внимания на промокшую одежду и холод, пробирающий до костей. Дождь стучал по его плечам, по лицу, по рукам, будто пытаясь смыть с него всю боль, все сомнения, всю безысходность. Он шёл, подняв лицо к небу, надеясь, что вода унесёт с собой его проблемы, как уносит листья в сточных канавах. Но проблемы оставались, тяжёлые и неотступные, как этот бесконечный дождь.

Промокший насквозь, он возвращался домой, снимал мокрую одежду и стоял под душем, чувствуя, как тепло воды постепенно возвращает его к реальности. Но реальность была не лучше. Он снова подходил к зеркалу, упорно пытаясь разглядеть своё отражение. Всё, что он видел, — это размытые очертания, как будто кто-то стёр его лицо, оставив лишь бледный силуэт.

Подолгу всматривался в лицо матери, с грустью осознавая, что уже почти забыл, как она выглядит. Её черты, когда-то такие знакомые, теперь были для него лишь туманными пятнами. Он пытался вспомнить её улыбку, её глаза, но они ускользали, как песок сквозь пальцы.

Каждую ночь он засыпал с одной лишь мыслью: проснуться и снова видеть. Но каждое утро приносило лишь разочарование.

Этой ночью сон унёс его в прошлое — в последние яркие мгновения его полноценной жизни, когда мир ещё казался бескрайним и полным чудес. Он снова стал тем маленьким мальчиком, который стоял на краю старого деревянного моста, перекинутого через быструю реку. Воздух был свеж после недавнего дождя, а над водой, словно мазки кисти невидимого художника, раскинулась радуга. Она была настолько яркой, настолько живой, что казалось, будто её можно ощутить кончиками пальцев. Он никогда раньше не видел ничего подобного — это было словно окно в другой мир, где всё было возможно.

— Смотри, пап, смотри! — мальчик тряс отца за руку, не в силах оторвать взгляд от небесного чуда. Его голос дрожал от восторга. — Она такая красивая!

Отец улыбнулся, его глаза светились теплом, а мать обняла мальчика с другой стороны, её голос звучал мягко, как шёпот ветра:

— Это радуга, малыш. Она появляется, когда солнце встречается с дождём.

Мальчик замер, впитывая каждое слово, каждую деталь. Он чувствовал, как сердце его бьётся в унисон с этим мгновением. Радуга казалась ему не просто природным явлением, а волшебным мостом, ведущим в другой мир — мир света, красок и бесконечных возможностей. Он мечтал дотронуться до неё, пройти по ней, как по дороге в сказку, где нет ни боли, ни потерь, только чистая, необъятная радость.

И в тот миг, стоя между родителями, он чувствовал себя частью чего-то большего, чего-то вечного. Он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы радуга никогда не исчезала, а мир оставался таким же ярким и беззаботным.

Он побежал. Не думая, не осознавая, куда и зачем. Его ноги сами понесли его вперёд, к тому месту, где радуга, казалось, касалась воды. Он хотел дотронуться до неё, почувствовать её тепло, стать частью этого чуда. Но деревянные доски моста, мокрые и скользкие после дождя, предали его.

— Роберт, стой! — крикнул отец, но было уже поздно.

Мальчик поскользнулся. Его ноги подкосились, и он полетел вперёд, не успев даже выставить руки. Голова с глухим стуком ударилась о край моста, а затем он с громким плеском упал в воду. Холодная вода обожгла его кожу, а течение сразу же подхватило его, унося вниз по реке.

— Роберт! — кричал отец, его голос был полон паники.

Мальчик пытался выплыть, но течение было слишком сильным. Вода заполнила его рот, заглушая крик. Он барахтался, пытаясь ухватиться за что-то, но вокруг была только холодная, тёмная вода, которая тянула его вниз, ко дну.

И тогда он почувствовал сильную руку, схватившую его за рубашку. Отец, не раздумывая, прыгнул за ним в воду. Он подхватил мальчика и, несмотря на течение, начал тянуть его к берегу.

— Держись, сынок! — кричал отец, его голос был хриплым от напряжения.

Роберт чувствовал, как его тело становится тяжелее, как голова раскалывается от боли. Он хотел сказать что-то, но слова застряли в горле. Вместо них из груди вырвался слабый стон.

Отец вытащил его на берег, где уже ждала мать, её лицо было бледным от страха.

— Роберт, милый, говори что-нибудь! — она прижала его к себе, её руки дрожали.

Но мальчик не мог ответить. Его глаза заволокло туманом, а радуга, которую он так хотел потрогать, окончательно исчезла, растворившись в серой пелене.

И тогда пришла боль. Резкая, пронзительная, как удар ножа. Она ударила его в голову, заставив вскрикнуть. Он закрыл глаза, но боль не уходила. Она пульсировала, распространяясь по всему телу, сжимая его, как тиски. Он пытался открыть глаза, но мир вокруг него погружался во тьму.

— Мам! Пап! — он кричал, но его голос казался далёким, как будто он тонул в этой тьме.

Он пытался найти хоть что-то, хоть один лучик света. Но тьма была абсолютной, безжалостной. Она поглощала всё: радугу, лица родителей, даже его собственные крики. Он чувствовал, как мир ускользает от него, как будто его вырывают из реальности и бросают в пустоту.

— Мам, пап, я ничего не вижу! — его голос дрожал.

Родители обняли его, их руки тряслись, голоса прерывались. Он больше не мог видеть их лиц, не мог видеть слёз, которые текли по их щекам. Он чувствовал только их тепло, их руки, которые пытались удержать его в этом мире.

Но тьма уже взяла своё. Она была везде: вокруг, внутри, в его мыслях. И он знал, что теперь это его новый мир. Мир без света, без радуг, без чудес.

— Я больше не увижу... — прошептал он, и его голос растворился в тишине.

Роберт резко проснулся. Его сердце бешено колотилось, будто пыталось вырваться из груди, а тело было покрыто холодным, липким потом. Он судорожно вдохнул, пытаясь ухватиться за реальность, за ясность, но вокруг всё ещё была тьма. С трудом придя в себя, он нащупал кнопку на часах и нажал её.

— 9:54. Доброе утро, — произнёс механический голос, холодный и безэмоциональный.

Что-то остро кольнуло в груди, как будто кто-то сжал сердце ледяной рукой. Парень замер, осознавая, что темнота не ушла. Она была всё такой же густой, всё такой же беспощадной. Утро. Он знал, что за окном уже день, что где-то там светит солнце, но для него это не имело значения. Вокруг — только мрак.

Он снова ослеп.

— Нет, — прошептал он, но голос звучал чужим, слабым.

Он снова нажал кнопку на часах, как будто надеясь, что время изменится, что голос скажет что-то другое. Но ответ был тот же:

— 9:54. Доброе утро.

Идти в больницу снова ему не хотелось. Он понимал, что врачи сделали всё, что могли. Слушать их слова утешения, извинения и бесконечные «нам очень жаль»… Будто от этого станет легче. Будто их сожаления смогут вернуть ему свет, который он потерял. Пора снова смириться, отпустить эту мимолётную надежду и жить дальше — так, как он уже давно привык.

Роберт закрыл дверь в свою комнату и сел в любимое кресло. Его пальцы скользнули по подлокотникам, ощущая знакомую текстуру ткани. Всё вокруг было таким знакомым, таким привычным, но теперь это приносило лишь горечь. Каждый предмет, каждая деталь в комнате напоминали ему о том, что он больше никогда не увидит их.

Стук в дверь.

— Милый, нам пора ехать, — раздался мягкий голос матери.

— Не сегодня, мам, — парень упорно пытался скрыть дрожь в голосе. — И никогда больше.

Он слышал, как она замерла за дверью. Комок, застрявший в горле, причинял почти физическую боль, но ничто не могло сравниться с тем, что он чувствовал в душе. Каждой клеточкой своего тела он ощущал, как заживо сгорает его последняя надежда.

— Ты мне обещала, что это был последний раз, — тихо, но твёрдо произнёс он.

Прошло несколько минут, прежде чем он услышал удаляющиеся шаги и тихий плач из её спальни.

По его лицу текли тёплые слёзы, но никто их не увидит. Даже он сам.

Роберт сжал руки в кулаки, чувствуя, как гнев и отчаяние смешиваются в нём в один клубок. Он хотел кричать, хотел разбить что-нибудь, но вместо этого просто сидел, чувствуя, как тьма снова накрывает его, как волна.

Слёзы продолжали течь, но он не пытался их остановить. Пусть текут. Пусть станут последним напоминанием о том, что он ещё чувствует.

***

Мог ли я сказать парню, что лечение не помогает, более того, медленно его убивает? Конечно, как врач, я был обязан это сделать. Но как человек… я не смог. Я дал ему надежду и до последнего не хотел её отнимать.

Новое лекарство, эти якобы экспериментальные капли… На самом деле они были самыми обычными, их можно купить в любой аптеке без рецепта. Я дал ему право выбора. Он осознавал риск и был готов. Эта иллюзия выбора показалась мне наилучшим вариантом. Думаю, ему так было легче принять печальный исход. Но я этого не узнаю. Он больше не приходил.

Жалею ли я о своём поступке? Нет. И сделал бы это снова.

Возможно, это звучит цинично, но я знаю, что такое потерять надежду. Когда-то, много лет назад, я был на его месте. Мой младший брат, Итан, страдал от редкого заболевания, которое постепенно лишало его возможности двигаться. Мы оба знали, что шансов нет, но я, как и Роберт, цеплялся за каждую возможность, за каждое обещание врачей. Тогда я был слишком молод, чтобы понять, что иногда надежда — это всё, что у нас есть.

Когда Итан умер, я поклялся, что стану врачом, чтобы помогать другим. Тем кому возможно.

Роберт напомнил мне Итана. Его упрямство, его вера в чудо, его готовность рискнуть всем ради шанса… Это было слишком знакомо. И я не смог отнять у него последнюю надежду. Да, я солгал. Да, я дал ему пустышку. Но я также дал ему то, что сам когда-то так отчаянно искал: веру в то, что всё может измениться.

Это мой секрет, который вряд ли кто-то поймёт.

А как бы поступили вы на моём месте?