Последняя траектория

Что-то явно шло не по плану. Джеймс О’Нил плотнее натянул воротник пальто, готовясь свернуть съемку, пока оператор доснимал речь мэра. Дублин, как всегда, не баловал теплом, хотя утром солнце нагло притворялось, что лето все-таки наступило.

Воскресное утро было таким ясным, что казалось — само небо решило благословить эту чертову церемонию. На площади выстроили белоснежные шатры, зеленые флаги трепал пронзительный северный ветер, а красная лента на фасаде нового Центра Объединения дергалась, будто хотела сорваться.

Мэр Томас О’Брайн купался в лучах собственной славы. Журналисты, горожане, дипломаты, политики — все ловили каждое его слово, пока он разводил руками, рассказывая, какую невиданную пользу принесет объединение севера и юга. Он стоял перед микрофоном, широко разводя руки, словно собирался обнять весь мир.

— Ирландия меняется! — его громовой голос пробивался даже сквозь строй телохранителей. — Мы строим новое будущее. Без страха. Без старых обид. Без вражды и предрассудков…

После слова «предрассудки» он театрально вскинул палец. Люди кивали, но Джеймс видел, как некоторые переглядываются, стискивают челюсти. В этой стране слишком хорошо помнят бомбы, выстрелы и ночные крики тех, чьи имена давно вычеркнули из учебников — благодаря все тем же «предрассудкам».

Мэр улыбнулся еще шире и двинулся к красной ленточке. Телохранители двигались в такт, пока он доставал огромные золотые ножницы.

Фотографы вскинули камеры.

Толпа затаила дыхание, готовясь взорваться аплодисментами.

Джеймс закатил глаза и размял шею. Если уложатся за полчаса — он успеет сдать материал к вечернему выпуску и наконец свалить домой, к Джейн. Только бы не затянули эту пресс-конференцию.

— Что за…

Джеймс поднял голову — туда, куда показывала его ассистентка.

В безупречно голубом небе появилась крошечная черная точка. Словно ворона, но слишком высоко и слишком быстро. Точка росла на глазах.

Слишком быстро.

Слишком целенаправленно.

Мэр О’Брайн и его свита ничего не замечали: Томас позировал, охрана сканировала толпу.

Точка стала человеческой фигурой.

И эта фигура падала.

Ровно. Как камень.

Как снаряд.

Люди начали кричать еще до удара.

Глухой, мокрый хруст прокатился по площади — будто кто-то ударил кувалдой по перезрелой дыне.

Мэр даже не успел повернуться.

Тело парашютиста рухнуло на него сверху, размазав кровь и мозги по белой плитке перед сценой.

Секунда абсолютной тишины.

А потом — ад.

Крики.

Люди, толкающиеся в панике.

Падающие камеры.

Женщина в зеленом свитере истошно кричала, закрывая собой детскую коляску.

Полицейские хватались за рации, еще не понимая, что вообще произошло.

Тело мэра лежало под расплющенным трупом. Лица у второго уже не было — только красная каша и вывернутые под неестественными углами конечности. Парашютный ранец был цел, аккуратно застегнут.

Парашют так и не раскрылся.

— Господи Иисусе… — выдохнул один из охранников.

Через три минуты площадь оцепили.

Через пять — над головами загудели дроны прессы.

Через десять городские чаты взорвались:

«Это покушение? Теракт? ИРА опять? Война начинается заново?»

Джеймс стоял, как вкопанный. Арчи, оператор, выглядел спокойно — привык смотреть на смерть через видоискатель. Бывший вояка, Арчибальд даже не дрогнул: просто поднял камеру выше и продолжал снимать. Джеймс же впитывал настроение. Он давно перестал рефлекторно сочувствовать каждой смерти — не потому что огрубел, а потому что переключился. Теперь его жгла не жалость, а жажда возмездия.

Времени на слезы не было. Работа требовала холодной головы.

Когда все кричат и плачут — он обязан смотреть. И запоминать.

Они закончили съемку и молча двинулись к фургону. Сирены уже заполняли площадь. Голоса, лица, крики — все слилось в сплошной серый шум. Джеймс слышал только грубый голос Арчи: «Пошли, мать твою».

Как только захлопнулась дверь фургона — шум оборвался. Будто между ними и перепуганным городом выросла стена. Остался только ветер, бьющий по кузову, словно торопил: валите отсюда.

Арчи молча вытащил карту памяти и протянул Джеймсу. Оператор редко говорил — только хмуро смотрел, будто камера все еще работала.

Джеймс врубил ноутбук. Экран весело мигнул и перед глазами побежали кадры последних нескольких часов. Толпа. Сцена. Мэр. Заученные слова. Все привычно, все скучно.

До появления высоко в небе черной точки.

Он ткнул зум. До упора, смазывая картинку.

Тело падало как камень. Ни единого колебания. Ни намека на вращение. Ни тени парашютной ткани. Только рюкзак белел на спине.

Джеймс перекинул вторую камеру. Другой угол. Еще хуже.

Фигура не шевелилась. Ни судороги, ни попытки дотянуться до кольца, ни крика. Мертвая кукла, которую кто-то аккуратно вытолкнул из самолета.

Джеймс почувствовал, как по позвоночнику пробирается ледяная волна. В фургоне было тепло, но зубы стучали.

Это не падение. Это сброс.

Кто-то загрузил труп в самолет, нацепил парашютный ранец-пустышку и выкинул точно над головой мэра. Снайперская точность. Идеальная траектория. Последняя.

Он посмотрел в окно и медленно выдохнул. Стекло напротив покрылось белым налетом.

Это не случайность. Это даже не покушение.

Это послание. И оно было доставлено лично.

Он ощущал подобные вещи нутром — как бывший репортер военных событий, как брат погибшей в теракте сестры, как человек, который слишком много раз видел смерть и мог отличить несчастный случай от постановки.

Телефон завибрировал.
Это была Джейн — его Джейн, та единственная опора, которая еще держала его на плаву.

— Ты видел новости? — ее голос звучал встревоженно.
— Я был там, — ответил он тихо.
— Ты в порядке?
— Да. — Он солгал автоматически. — Просто… работа.

Он хотел сказать ей больше: что он видел слишком много того, что никто не должен был видеть; что у него в голове снова зазвенело то же холодное чувство, как в день, когда погибла его сестра. Он хотел, но не решился. Зачем снова класть ей на плечи то, что она и так уже тащит много лет?

— Приеду чуть позже, ладно? Материал нужно добить и отдать Келлу…

— Хорошо… Только не лезь куда не надо, слышишь? — ее голос дрогнул.

Джеймс отключил телефон.
Открыл еще один файл.
Замедлил.
Каждый кадр подтверждал его догадки — парашютист падал так, будто был направлен. Будто кто-то рассчитал траекторию заранее.

Он увеличил ранец в момент, когда тело уже почти коснулось земли.
Новенький рюкзачок оказался нетронутым. Такое невозможно в свободном падении без купола: ветер должен был разорвать ткань, хотя бы частично.

Это означало одно: парашют не просто не раскрылся.
Его не собирались использовать. Да и как его можно использовать, если парашютист мертв или без сознания?..

Джеймс закрыл ноутбук.

Даже если это несчастный случай, то слишком уж аккуратно подстроенный.

И он мог стать тем, кто поможет правосудию восторжествовать.

*Перворазник - человек, кто совершает первый в своей жизни прыжок с парашютом.