Последняя в мире любовь

Для ивента https://t.me/Stardust_book_club/6/268434

Дневник наблюдателя — день 358 от начала конца…

Пыль. Она везде. Она въелась в стены старого дома, в мою одежду, впиталась легкие. Иногда мне кажется, что я скоро превращусь в комок серой пыли и меня просто унесет очередным порывом ветра. Но я держусь. Потому что у меня есть они, мои соседи. Они моя личная драма, мой сериал, моя последняя связь с тем миром, где любовь еще имела значение.

Их зовут Аркадий и Вера. Аркаше, как называет его жена — за семьдесят, Верочке, так ее зовёт он — около шестидесяти пяти. Они живут в доме напротив, с треснувшим от ударной волны окном, затянутым плотным полиэтиленом. Я слежу за ними с чердака через старую подзорную трубу деда — самый бесполезный артефакт в этом мире, умирающем от радиации и холода.

Сначала каждый из нас просто выживал, наблюдая за другим. Проверка: жив ли? Не представляет ли угрозы? Не съели ли друг друга соседи в припадке голодного безумия, как это случилось с семьей в конце улицы и не идут ли они к тебе, чтобы съесть тебя? Но нет. Они живут иначе.

У них есть ежедневный ритуал, каждое утро Аркаша, лениво потягиваясь и по старчески щурясь и держась за поясницу, выходит в свой огород. Если говорить откровенно это вовсе и не огород, а несколько ящиков с землицей, в которых он тщательно оберегает два чахлых помидора и пучок зелени. Он делает это с серьёзностью полководца, планирующего операцию. Он выращивает витамины для тяжело больной Верочки.

Потом появляется она. Старушка Верочка. Маленькая, хрупкая, с седыми волосами, убранными в аккуратную косичку и обязательно в лакированных чёрных туфлях, с красной помадой и в белых носочках. Она протягивает ему кружку с «чаем» — кипятком, настоянным на бог знает чём, они постоянно собирают остатки растительности в округе для этого ритуала. И он берет чашку, в этот момент их пальцы соприкасаются на секунду дольше необходимого. Он смотрит на нее так, будто это не жалкая старушка, а девушка, которую он только что встретил на танцплощадке.

В полдень они выходят на крыльцо дома, смотрят вдаль. Затем идут вниз по трём ступенькам, сначала он, протягивая ей руку, затем она. Садятся на скрипучую скамейку которую не сожгли даже в сильные холода.

Они молчат. Рука Аркаши лежит на ее руке. Или ее голова — на его плече. Они смотрят на умирающий мир, и ведут свой безмолвный, тихий диалог, длящийся всю жизнь.

Сегодня она была особенно слаба. Я видел, как она, вынося ему кружку, пошатнулась и прислонилась к косяку. Он бросился к ней, подхватил на руки. Не засуетился, нет. Он просто обнял ее, прижал к себе, как самую ценную в мире драгоценность, и простоял так минуту, качая ее на руках, будто ребенка. Шептал что-то ей на ухо. А потом повел в комнату.

Мое сердце бешено заколотилось. Мысль «сейчас что-то случится» ударила по мозгам, как током. Я не отрывался от трубы, пока в глазах не потемнело.

Вечером он вышел один. Вынес ту самую скамейку на середину того, что когда-то было посаженным её руками цветником. Потом вернулся и вынес ее. Она была в платье. В простом ситцевом платье, тщательно отглаженном, будто для праздника. На его воротнике висела брошка — стекляшка, которая ловила последние лучи умирающего солнца.

И он завел патефон. Из раструба поплыли хриплые, шипящие звуки танго. Он выпрямился, откашлялся, с невероятной галантностью протянул ей руку.

И они закружились. Два старых, высохших тела, два призрака среди руин. Он осторожно вел ее, обходя ямы и бугры, а она, закрыв глаза, положила голову ему на грудь. Они танцевали.

А я плакал. Сидел на пыльном чердаке, прижав лоб к холодному стеклу, и рыдал, как ребёнок. Я не плакал с самого Начала. Ни когда хоронил родителей, ни когда кончались консервы.

А сейчас я плакал от осознания простой, страшной и прекрасной правды. Они в отличии от меня не доживают последние дни. Они их долюбливают.

Они не делят крохи и не боятся конца. Они делят каждую секунду, данную им на двоих. Их апокалипсис не здесь, снаружи. Он придет для них только тогда, когда одного из них не станет.

А до тех пор здесь есть патефон, ситцевое платье и два чахлых помидора, которые нужно полить завтра утром есть и сама жизнь.