Постапокалипсис. О семье позаботятся...

Кабинет полицейской управы был тускло освещен желтоватым светом потолочной лампы. В комнате стоял спертый воздух, пропитанный дешевым табаком и старой штукатуркой. Грязная чашка с остатками давно остывшего кофе стояла на подоконнике, рядом с ней – пепельница, в которой скопилась гора смятых окурков. Полицейское управление еще работало, но назвать это работой можно было с натяжкой – здесь собирались те, кто не успел сбежать, те, кто еще цеплялся за остатки порядка или просто не знал, что делать дальше.

Капитан Воробьёв сидел за столом, сутулый, сгорбленный, будто кто-то давил ему на плечи. Он крепко прижал ладони к вискам, безуспешно пытаясь заглушить тупую пульсирующую боль. Перед ним стояла почти допитая бутылка водки, к которой тыльной стороной был прислонён смартфон. На дисплее – фото семьи: жена и сын. Он долго смотрел на них, а потом стиснул зубы.

Прошло всего две недели. Две недели – и мир превратился в гниющий труп, разлагающийся и смердящий, в огромную гнилую тушу из которой на свет поползли черви всех мастей. Люди не просто испугались, они сломались. Сначала смотрели в телевизоры тупыми глазами и не могли понять, что произошло, потом друг на друга, кто-то остался дома, а кто-то вышел из домов, вдыхая воздух анархии. Улицы превратились в поле битвы, где прав тот, у кого в руках оружие или хотя бы крепкий кусок арматуры.

Казалось бы, всё началось спокойно. Со всех утюгов объявили о новой денежной реформе, политологи и чинуши разного пошиба разъясняли народу о целесообразности введения цифровой валюты и полном отказе от наличных средств. Говорили, что все и так привыкли к оплате товаров и услуг «переводом» и «по карточке», просто человечество выходит на новый этап. Люди бросились в обменные пункты и банки менять «бумажные» деньги на «электронные», все прошло, как по маслу. А в след за этим курс доллара вырос в восемь с половиной раз, к ценам в продуктовых магазинах пририсовали еще один нолик. И начались беспорядки… Но и это не конец, в довершение ко всему по миру разрасталась эпидемия, начавшаяся где-то в Индонезии. Заболевание поражало половозрелых мужчин и женщин, но избегало детей.

Воробьёв знал, что все это – закономерность. Не было никакой хваленой помощи, никакой мобилизации, никакого спасительного плана, который сулили сверху. Только обещания, только призывы сохранять спокойствие. Он видел, как мир рухнул не в одно мгновение, а рассыпался медленно, по кускам. Сперва исчезла уверенность, потом электричество в некоторых районах, потом запасы в магазинах, затем ушла вера в то, что государство справится. Теперь в управе находились остатки состава, а на улицах за окнами хозяйничали банды, такие же испуганные, как и мирные жители, но с оружием в руках.

Капитан шумно выдохнул и потянулся к телефону. Связь, к счастью, еще была. Гудки. Потом голос брата.

– Серега, ты что ли? Здорово. Как ты? Ты на дежурстве? – голос брата, слегка заикался из-за помех.

– Да, здорово, Коль. Слушай, ты родителей забрал к себе? – Воробьёв говорил хрипло, будто язык прилип к небу.

– Да, уже у меня. Хотим все вместе на дачу ехать, людей побольше чтоб. Сам понимаешь, сейчас походу кто на земле, тот и уцелеет. Вчера какой-то урод на рынке орал…

– Слушай, Коль, – перебил его Воробьёв. – Приедь к нам, забери моих. Я… я не смогу сам. Прошу тебя.

На той стороне повисла пауза. Потом брат заговорил тише:

– Слышь, Серёг, ты чего? Что там у вас стряслось?

– Обещай мне, что позаботишься о них. И без лишней баланды.

– Ну конечно, какой разговор. Давай, сейчас машину заправлю и приеду.

Капитан закрыл глаза, коротко кивнул, словно брат мог его видеть.

– Коль, осторожнее на дорогах. Один не едь. В городе погромы… Мы… мы не смогли удержать порядок.

Связь пропала. Экран телефона мигнул, значок сети исчез. Ни одной палки. Он даже не попытался перезвонить. Колян приедет – он не сомневался.

Воробьёв снова посмотрел на экран. Жена. Сын. Он медленно провел пальцем по стеклу, поднес телефон к губам и поцеловал фото. Последний раз. Затем взял со стола ПМ, передернул затвор и вставил ствол в рот. Выстрел прогремел, разорвав тишину кабинета. Голова запрокинулась, тело осело в кресле и сползло на пол. Кровь брызнула на стол, стекло телефона окрасилось багровыми пятнами.На экране все так же улыбались жена и сын.

…

За час до…

Управа больше походила на крепость, которую ещё не взяли, но уже осадили. По всем объектам почти сутки назад было объявлено осадное положение. Воробьёв сидел за столом и пил синтетический кофе, другого не было. Каждый глоток давался с трудом, такую дрянь можно было пить только горячей. В комнате было темно – единственный источник света, тусклая лампа под потолком, мигала, как уличный фонарь перед последним отключением.

Вдоль стен стояли шкафы, когда-то заполненные папками с личными делами, протоколами и рапортами.

В центре кабинета находился массивный Т-образный стол. В углу стола стояла потрескивающая рация. Сейчас эфир молчал, но час назад в помехах можно было услышать разрозненные голоса:

- 102 отделение… проникновение на территорию…

- Ай бля…нас обложили…кто слышит, кто слышит…32 опорный…32 опорный… (голос замолк в стрелкотне из автоматов)

И последнее, что выдал эфир:

- Здорово мужики, выезжаю из города, 12-ый километр, какие-то козлы здесь блокпост оборудуют. Я успел, но походу потом будут народ кошмарить на дороге. Осторожнее. Повторяю. 12-ый километр, северное шоссе.

В ответ, по всей видимости отвечали этому водиле, раздалось:

- Заткни пасть, козел. Повезло тебе, проскочил.

За столом сидели люди – последние, кто остался. Пятеро из внутреннего наряда, исхудавшие, ссутулившиеся, в пропитанных влажным потом рубашках. Они выглядели так, будто уже похоронили себя заживо. Никто не говорил, никто не смеялся, никто даже не спрашивал: «Что дальше?». Они и так знали.

Чуть в стороне, но не отстранённо, а скорее выжидательно, сидели двое омоновцев. Они выглядели иначе. Без эмоций, без тревоги, только холодная сосредоточенность. Автоматы АК-12 на коленях, разгрузки набиты магазинами. Они были в городской камуфляжной форме, без знаков различия.

Капитан Воробьёв сидел во главе стола. Его лицо было мертвенно-осунувшимся, как у человека, который уже давно не спал и не ел нормально. Глаза покраснели, руки чуть дрожали, но это была не слабость – скорее усталость, которая загнала его в угол. Он пытался скрыть это, потёр виски, глубоко вздохнул и, оглядев всех, наконец заговорил.

– Так, мужики, здорово.

Никто не ответил. Не было даже кивка.

– Кто меня не знает, – он посмотрел на омоновцев, – я капитан полиции Воробьёв Сергей Геннадьевич.

Голос хрипел, как у человека, выкурившего слишком много сигарет.

– Задача управы – поддержание порядка в микрорайонах Пребрежный, Камов, Цветочное и Въездное. Как вы понимаете, сейчас сложились… особые условия несения службы.

Омоновцы молча переглянулись. Один из них качнул головой, словно говоря: «Мы поняли. Говори дальше.»

– Сейчас необходимо работать с населением...

Именно в этот момент окно разлетелось вдребезги.

Грохот, звон осколков – и бутылка с намотанной на горлышко тряпкой влетела в кабинет. Она ударилась о край стола, покатилась, оставляя за собой вонючий след керосина. Острый, густой запах въедался в лёгкие, в кожу, в каждую трещину на лице.

На несколько секунд все замерли.

А потом снаружи раздался хриплый голос, низкий, прокуренный, срывающийся в яростный рык:

– Эй, мусора! Выходите по-хорошему! Следующую подожжём!

Город окончательно слетел с катушек.

Кто-то из полицейских нервно сглотнул. Кто-то потянулся к пистолету, как будто это могло что-то изменить. Омоновцы отошли вглубь кабинета, один из них пригибаясь приблизился к окну, прижался к стене и осторожно выглянул. В остатки стекла врезался камень, осколки полетели в лицо омоновца.

- Ай, бля…

Воробьёв медленно поднялся. Запах керосина стал резче.

Снаружи снова донеслись голоса:

– Мы вас, твари, на куски порвём!

– Время вашей власти кончилось!

– Выходите, мрази!

Второй омоновец усмехнулся и пробормотал:

– Ну всё. Поехали.

Это была точка невозврата.

– Все вниз, быстро! – голос Воробьёва был глухим, но твёрдым.

Пятеро из наряда молча пошли к выходу. Один на секунду замешкался, но тут же поймал на себе взгляд капитана и сразу двинулся к выходу. Омоновцы выходили последними.

– Ты, к окну. – Воробьёв посмотрел на одного из них. – Тебя вроде Толян зовут.

Толян молча кивнул, поднял автомат и ушёл в темноту коридора, его шаги гулко отдавались по стенам. Он хотел занять позицию у окна в соседнем кабинете, по возможности не обнаруживая себя. Второй омоновец, высокий, сухопарый, с молчаливым взглядом, выжидающе смотрел на капитана.

– Ты со мной.

Омоновец кивнул и последовал за ним.

Лестница вниз казалась бесконечной. Каждый шаг гулко отдавался в бетонных стенах, сердце бухало в груди, отбивая рваный, тяжёлый ритм. Воробьёву казалось – ещё немного, и он просто рухнет вперёд, в темноту.

Люди взбесились… они напуганы…, – мысль, цеплявшаяся за последние остатки здравого смысла. – Просто нужно выйти, просто поговорить, просто объяснить...

Но что-то внутри давило. Где-то в глубине, под слоем разумного, билось чувство, сжимающее глотку – то самое, подсказывающее, что ничего хорошего там, за дверью управы, не произойдет.

Позади раздался негромкий голос:

– Что будем делать, командир?

– Попытаемся понять, чего они хотят, – Воробьёв изо всех сил пытался говорить уверенно.

Они вышли в вестибюль. Помещение было мрачным – лампы горели вполнакала, тени тянулись по стенам, вытягивая фигуры людей в уродливые силуэты. В пультовой за дежурным постом никто не сидел.

Внутренний наряд стоял группой, молча переглядываясь. Один курил, даже не потрудившись спрятать сигарету за ладонью.

– Не пускать их в здание управы. Я попробую узнать, что стряслось.

Воробьёв оглядел присутствующих.

– Эй, Гринько.

Из группы вперёд вышел высокий, крепкий старлей. Ростом он возвышался над всеми на голову, широкоплечий, с длинными руками.

Воробьёв оглянулся на окно.

– Оружие кроме табельного в сейфе? Под сигналкой?

Гринько недовольно дёрнул плечом, криво ухмыльнулся.

– Так точно. Только херли с неё толку?!

Ответ был простым и предельно ясным – никакого.

Позади раздался резкий металлический звук. Омоновец, что стоял рядом с Воробьёвым, передёрнул затвор.

С улицы раздался надрывный, яростный голос:

– Ну что вы там застряли?! Выходите по одному, падлы! Перед народом ответ держать будете!

Воробьёв повернулся к своим людям.

– Всем оставаться на местах.

Он посмотрел на Крылова, узкого, жилистого мужика, который не раз попадал с ним в разные передряги, еще в ту древнюю эпоху, когда Воробьев был участковым в Пребрежном.

– Крылов, к чёрному ходу.

Тот коротко кивнул и, не задавая вопросов, исчез в темноте коридора.

Капитан повернулся к омоновцу.

– Пошли. Оружие не держи так… Не надо проявлять агрессию.

Тот чуть заметно повёл плечами, словно хотел что-то сказать, но молча подчинился. Он медленно потянулся к балаклаве, будто хотел натянуть её, но, замешкавшись, передумал.

Воробьёв не стал комментировать. Он подошёл к двери и, не задерживаясь, распахнул её. Холодный вечерний воздух, пахнущий гарью, сыростью и чем-то ещё, прогорклым, разложившимся. ударил в лицо.

Снаружи ждала толпа. Двор управы был забит до отказа. Человек сорок, может больше. Впереди, у самой лестницы, стояли мужики – потрёпанные, кто в замызганной спецовке, кто в свалявшейся куртке. У многих были тёмные, воспалённые глаза – смесь злобы, усталости и полного отчаяния. Позади них – женщины. Сутулые, сгорбленные старухи, в застиранных платках, с потрескавшимися губами и руками, похожими на высохшие ветки. Другие – какие-то алкашки, одутловатые, в грязных лосинах и спортивках, волосы собраны в жидкие хвосты. Они голосили белугой, махали руками, превращая двор управы в клокочущий хаос.

Воробьёв поднял руки, призывая к тишине, но визг не стих. Только когда один из мужиков, низкий, коренастый, с жёстким взглядом, зычно гаркнул, толпа будто вздохнула и на мгновение замерла.

– Ну что, мусор, кончилась ваша власть? Да и походу любая власть кончилась. Ну что? Чего вылупился?!

Голос был сиплым, прокуренным, но в нём звучала уверенность и лихая, злая сила, подкрепленная толпой.

Воробьёв прищурился, присмотрелся.

– О, Свиридов ты что ли? … или лучше Мухач? – губы капитана тронула тень ухмылки. – А ты что, типа от народа парламентёр?!

Свиридов осклабился ещё шире, от чего дикая морда с переломленной переносицей стала походить на кабанье рыло. Воробьёв прекрасно знал его. Когда-то он сидел за хулиганку, но первый срок не пошёл впрок, и едва освободившись он вернулся на нары за разбой и изнасилование, потом вроде остепенился, изредка пьянствуя и дебоширя, сошелся даже с какой-то бабой. Воробьёв оглядел толпу, ну точно, а вот и она собственной персоной – Колыванова или Колунова что ли?! Та вечно болталась на районе, промышляла уличными разводами, попрошайничала на пузырёк. Воробьёв таких, как они, встречал сотнями.

– А ты как думал? – ухмыльнулся Свиридов. – Короче, давай выводи свою свору. Разумеется, ключ от оружейки. А ни то...

Рядом с ним стоял обычный, серый мужик – не из тех, кто хотел драться, скорее из тех, кто жил по течению. Он хлопал глазами, пока что не понимая, что происходит, но вдруг его взгляд потемнел, брови нахмурились и он подошёл к Воробьёву.

– Почему они похватали наших детей? Где они сейчас?!

Толпа загудела, заколыхалась.

– Они их на органы увезли! Всем на всё пох сейчас! Отдайте наших детей!

– Им какой-то там айди будут присваивать! Вчера моего сына и дочку забрали… Просто со двора увели!

Крики слились в истеричное гудение, похожее на рой пчёл.

– Тише, граждане, тише! – перекричал Воробьёв. – Не надо кричать! Мы сейчас во всём разберёмся!

Омоновец сделал два шага назад. Палец лёг на спусковой крючёк, он уже держал автомат так, будто был готов стрелять.

Свиридов заметил это.

– Вот, смотрите! Мусорёнок нас сейчас всех постреляет! – его голос набирал силу. – А что им, впервой в простой народ стрелять?!

– Это ты что ли простой народ, урка?! – Воробьёв шагнул вперёд, зло глядя ему прямо в глаза. – Ты что тут развыступался, гнида?!

Свиридов отступил к толпе, из которой неожиданно вышел невзрачный мужик в мятой спортивной куртке. В его руках блеснул ствол. Обрез. Воробьёв узнал и его – двоюродный брат Свиридова по погонялу Сверло, такой же точно урка, только поавторитетнее.

Всё произошло мгновенно.

Сверло вскинул ружьё, целясь прямо в грудь Воробьёву.

- Получай, сука, опер!

Капитан резко дёрнулся в сторону, чувствуя, как выстрел из обреза разрезал воздух.

И в ту же секунду прогремели выстрелы. Омоновец открыл огонь первым – короткая автоматная очередь ударила прямо в толпу. Толян, что сидел у окна, с силой выбил стекло прикладом и начал садить в людей сверху, не разбирая, в кого.

Полицейские выскакивали из вестибюля. Пистолеты стреляли коротко, резко, заглушая крики пульсирующими хлопками.

Воробьёв откатился за бетонную лестницу и площадку у входа, едва не разбив голову.

– Отставить! ОТСТАВИТЬ! – его голос тонул в грохоте выстрелов.

Толпа в панике бросилась бежать. Женщины визжали, цепляясь друг за друга, кто-то падал, сбитый на землю, кто-то уже корчился в агонии, пытаясь встать. Старший сержант бежал за толпой, матерясь и стреляя в спины.

Пятнадцать минут спустя всё стихло.

Трупы валялись во дворе, кровь темнела, впитываясь в пожухший газон. В воздухе пахло гарью, потом, рвотой.

Омоновец подошёл к Воробьёву, тяжело дыша, сжимая автомат в руках.

– Всё, пиздец, командир. Такая хрень по всему городу.

Воробьёв молчал.

– Мы сюда с Монастырки пришли, нашу управу раскатали. Только мы вдвоём остались. По городу действуют вооружённые банды. И не только обрезами.

Он вытер ладонью губы, сплюнул.

– О себе подумать надо. Тут больше нечего ловить.

Воробьёв поднялся. В глазах не было – ни злости, ни ужаса. Только пустота.

– Понял.

Не оглядываясь, он пошёл обратно в здание. Не помня себя, он поднялся по лестнице и зашёл в свой кабинет. В глаза бросилась бутылка с керосином, валяющаяся прямо на столе, керосин натёк лужей под стол.

Воробьёв медленно сел в кресло, устремив взгляд в пустоту.

Дверь скрипнула, медленно распахиваясь, и в кабинет вошёл старший сержант Цугаев. Он двигался уверенно, но в его движениях уже не было того запала, с которым он бросился стрелять по убегающей толпе. От него несло порохом, кровью, потом и железом – запахом нового мира.

Он остановился перед столом, чуть переминаясь с ноги на ногу. Лицо было серым, напряжённым, но в глазах не было раскаяния, не было страха – только ожидание.

– Товарищ капитан, там жмуров человек десять, может, больше. Этот их парламентёр сраный тоже. Что делать?

Воробьёв поднял голову. Движение было медленным, словно он делал его через силу. В глазах – бескрайняя пустота. Он смотрел не на сержанта, а сквозь него. Как будто видел не человека, а нечто безликое, лишённое значения.

– Сложите всех во дворе. Звоните на больничку, машину в морг…

Простые слова. Как будто простой день на службе. Как будто город не пал, как будто он не видел, тела людей, которых он ещё несколько минут назад пытался остановить.

Цугаев нахмурился. В его взгляде мелькнуло что-то вроде недоумения. Он ожидал другого. Приказа сбросить тела в яму, оттащить за город, сжечь. Но вместо этого – "звоните на больничку". Будто больницы ещё работали.

Он поморщился, сжал губы, но возражать не стал.

– Понял. – Он помедлил. - Там Ширяева подранили. Картечь из обреза. Сейчас первую помощь оказываем.

Воробьёв снова кивнул.

Сержант стоял ещё несколько секунд, явно ожидая чего-то ещё. Может, одобрения. Может, хотя бы понимания. Но в ответ была только тишина. Он коротко выдохнул, развернулся и вышел, прикрыв за собой дверь.

Повисла глухая, тяжёлая, будто бетон, тишина. Она не давала дышать. Издалека донеслись приглушённые женские крики, редкие выстрелы. Но звуки больше не тревожили Воробьёва – они стали частью города, его новой, уродливой музыкой.

Капитан провёл рукой по лицу, почувствовав пальцами холодную, влажную кожу. Он всегда старался служить честно, оберегать покой граждан и оберегал, как умел. Бессонные ночи, сумрачные дни, скандалы с женой из-за постоянных дежурств. Всё это кончено. Всё, что он знал, всё, что он защищал, рухнуло за эти недели после введения цифровой валюты и лицевых счетов.

Он медленно развернулся, потянулся к сейфу. Холод стекла ударил в пальцы, когда он вынул бутылку водки. Поставил её перед собой. Рука привычно скользнула к поясу. Кобура открылась со щелчком. ПМ лёг на стол рядом с бутылкой. Он смотрел на него долго. Дольше, чем нужно. Прошлого мира не стало.