Потерявшие солнце

Выжженные пески золотым полотном тянулись до самого горизонта, сливаясь с бесконечным бесцветным небом. Пустыня огромна, и в ней не найти дорог. Отвернись на секунду, и ветер заметет твои следы; спустя время песчаный саван накроет и тебя, отбившегося от человеческой стаи. Перед лицом такой древней и безучастной силы даже самый смелый человек ощутит себя ничтожным. Чего стоят все его страхи, стремления и мечты рядом с тысячелетним волнением моря, бесконечным шелестом песка или немым величием гор?

Редкими пятнами зелени по пескам расползлись оазисы. Их разделяли огромные расстояния в несколько суток пути без возможности укрыться в тени или добыть хоть глоток воды. Еще реже на горизонте появлялись города, их стены были красновато-ржавыми, а нечеткие силуэты плыли от жара. Постройки были древними, но прочности до сих пор не потеряли. Песчаные бури царапали камни, но не могли ни кусочка выбить из плотной кладки.

В самые жаркие дни среди барханов появлялось блеклое зеркало озера, мерцало призывно, отражало косые солнечные лучи. Воины давно уже не бросались к призрачному блеску: стоило подойти ближе и мираж рассеивался, оставляя только раскаленный до белизны песок да редкие колючки почерневшей от жара травы. Озеро это осталось у самой границы.

Но все это море песка вместе с городами, людьми и пыльными бурями было всего лишь пятнышком на карте. Крошечным, с ноготь, кусочком бумаги, обведенным четкой чернильной линией. Войско пролитой тушью расползалось все дальше и дальше, стирая границы, поглощая стройные линии символов и белизну бумаги.

Огромная армия шаг за шагом продвигалась в самые глубины песков.

Колонна ящеров не похожа на стройные ряды быстроногих лошадей. Массивные звери с крупными когтистыми лапами шли неспешно, волнообразно извиваясь всем телом. Тусклая тяжелая чешуя плотным панцирем защищала тела что от вражеских стрел и мечей, что от безумного солнечного света. Золотистой дымкой висел песок, взбитый в воздух тысячами лап. Кони погибли бы здесь спустя двое суток — у людей не было для них ни воды, ни пригодной пищи, да и тонкие ноги скакунов увязли бы в раскаленной бездне, обрекая животных на медленную и страшную смерть.

Темные одежды всадников и легкие пластинчатые доспехи сплошь покрывал тонкий налет песчаной пыли, от которой невозможно было избавиться. Люди обматывали головы тонкими шарфами, скрывающими и лицо, — видны были только покрасневшие воспаленные глаза. Тонкая кожа век исхлестана, исцарапана ветром и пылью, руки покрыты сотнями тонких трещин. Сквозь поврежденную кожу сочилась кровь, оставляя бурые следы на темной упряжи. Через несколько мгновений эти следы высыхали и осыпались вниз легкой пылью.

Ничто не может быть долговечным в этом месте, кроме песков и солнца. Любая жизнь — очередной мираж, отражение.

Два ящера шли впереди строя, прокладывая путь. Один зверь был светлым и крупным, с шишковатой головой и высоким шейным гребнем, другой намного меньше и темнее. Они двигались слаженно и не задевали друг друга, приноровившись за несколько лет походов.

Крупным зверем управлял широкоплечий мужчина. Он держался очень прямо, но немного небрежно, словно стараясь произвести впечатление. Глаза у него вытянутые к вискам, янтарно-карие, наполненные желтыми всполохами. Они слишком светлые для чистокровного жителя Лойцзы. Несколько выбившихся из-под шарфа вьющихся прядей выгорели и казались поседевшими под слоем пыли.

На меньшем ящере ехал изящный, похожий на подростка человек. Невысокий, с узкими запястьями и хрупкими пальцами, он держался в седле так, словно в нем и родился. Глаза у него большие, широко распахнутые, иссиня-черные, даже зрачка не увидеть. Выгнутые брови придавали лицу выражение наивности и легкой беспомощности, однако этим нежным образом давно никто не обманывался.

Только не здесь.

Этому хрупкому юноше с пальцами музыканта всего год до тридцатилетия, и уже восемь лет он управляет войском, только вот последние три — исподволь, из тени. Ши Мин, бывший главнокомандующий, ныне носящий титул маршала и Чжэчун Хоу, советника.

Советника и невольного наставника, и последнему титулу мужчина был не рад.

Прежний Император наградил его хлопотным званием главнокомандующего в девятнадцать. Очередное свержение власти не удалось, но многие тщеславные древние рода оказались замешаны в заговоре и были вырезаны на корню потерявшим терпение правителем. Количество хоть сколько-нибудь надежных подданных сильно уменьшилось, и выбирать было не из кого. Титул швырнули в лицо юноше, который жизни не мыслил без воинского дела. Его семейное древо не имело темных пятен — род угас, не успев ничем навредить Императору.

Ши Мин метался по стране долгих два года, пытаясь сдержать беспорядки. С лошади пересаживался на ящера, оттуда в лодку, а после едва держался в седле осла, пока флегматичное животное с философским спокойствием поднимало всадника в горы по узкой тропинке. Иногда Ши Мину казалось, что все прорехи в спокойной жизни своей Империи он зашивал собственными же нервами. Поколение за поколением в семье Ши воспитывалась преданность делу и Императору, воинская доблесть была важнее счастья, а общее дороже личного. У рано осиротевшего юноши был только один путь, проложенный предками, и он принял этот путь без сомнений. Ему пришлось шаг за шагом учиться на собственных ошибках, и только внутреннее чутье позволяло отделять верное от неверного.

Спустя несколько лет старого Императора не стало. Удерживать власть вообще работа опасная — оглянуться не успеешь, а смерть уже стоит на пороге, заодно прихватив жизни двух старших сыновей. Императором стал третий сын, пусть и признанный отцом, но все-таки рожденный от наложницы.

Короткая вспышка народного недовольства быстро захлебнулась, и многим пришлось замолчать навсегда. Спокойствие всегда было куда важнее справедливости.

Ши Мина вызвали сразу по возвращению. Вызвали, чтобы обеспечить головную боль на несколько лет вперед.

Рядом с новым Императором стоял мальчик.

Стоял и смотрел исподлобья, как пойманный в клетку зверь. Узкие, приподнятые к вискам глаза тлели янтарным огнем. Что бровями, что подбородком убивать можно — настолько остры. Двенадцать лет, совсем ребенок. Ребенок, составленный целиком из острых углов и глухого недовольства под слоем внешнего безразличия.

Храни вас боги от таких детей, подумал Ши Мин тогда, сглатывая вязкую слюну вовсе не от волнения перед ласковым ликом Императора.

Юкай, четвертый и последний сын династии; ребенок, которого стоило спрятать так надежно и далеко, как только возможно. Спрятать и защитить — слишком ценной фигурой был юный наследник, из которого можно вырастить удобную куклу.

Братья были совсем не похожи. Изящный, тонкокостный старший с лицом мягким и учтивым смотрел на мир ласковым взглядом и улыбался много и охотно. Он никак не выглядел коварным тираном, устранившим всех конкурентов на престол. Невозможно. Случайность.

Младший напоминал грубо выкованный нож. Несбалансированный вес рукояти и лезвия, непредсказуемая и опасная игрушка. Никогда заранее не знаешь, ударит противника или тебя без пальцев оставит, вывернувшись из рук. Вытянутое лицо, длинные глаза, густые веера ресниц, брови с резким изломом, высокая и плечистая для своего возраста фигура.

В планы Ши Мина совершенно не вписывалось обзаводиться ребенком, но никакие планы не имеют значения перед лицом правителя. Есть только долг, который превыше всего.

Год длилась тихая война. Юкай слушал, но не слышал, пропуская слова мимо ушей. В те редкие моменты, когда наставнику удавалось привлечь его внимание — смотрел так, что внутри все переворачивалось. В то время Ши Мин приучился даже в собственном доме спать с ножом под подушкой. Титул лаоши звучал от ребенка как плевок или ком грязи в лицо. Не было в Юкае того высокомерия, которое присуще юным отпрыскам правящих семей, зато было нежелание подпускать кого-то ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Волчонок — что в двенадцать, что сейчас, в восемнадцать. Щурится на солнце ровно так же, как в тот день, когда впервые влез в седло. Глаза на солнце изнутри разгораются рыжим, огненным. Молчаливый, на первый взгляд безэмоциональный, замкнутый.

Для посторонних людей он оставался шкатулкой с секретом, запертой на десяток ключей. Его недовольство или раздражение выражалось в едва заметных переменах, пряталось в тенях длинных ресниц, не выскальзывая наружу. Плотная пелена отстраненности слетала с него только в присутствии брата, обнажая спутанные эмоции.

Впрочем, понять своего воспитанника Ши Мин и не пытался. Зачем лезть в глубину, если подросток был всего лишь временно передан на воспитание? Его задачей было наладить ровные отношения, не ближе и не дальше, чем того требовала ситуация, но привязываться, считать нежданного ученика то ли сыном, то ли братом? Все это совершенно ни к чему.

Слишком близкие отношения — излишество для человека, которого всю жизнь носит, как сорванный лист по ветру. Да и привязанность к особам правящего рода была бы неуместна. После каждой смены Императора преданные и надежные часто первыми теряли головы.

Мало кому нужны чужие слуги.

Однако Ши Мин и сам никогда не признался бы, насколько изменило его появление ребенка. Необходимость заботиться о беспомощном существе кого угодно изменит, как и годы, которые остались разделенными на двоих. Человек всегда остается человеком, он вынужден гнаться всю жизнь за призрачной мечтой обрести тепло, стать важным для кого-то — пусть и ненадолго.

Ребенок давно перерос Ши Мина на голову и вширь перерос, не разобрать сразу насколько: на его плече сидеть можно и место еще останется; кривая улыбка, недобрый тяжелый взгляд, под которым невольно ощущаешь собственное бессилие, да небрежное равнодушие на самом донышке глаз. Императорский двор и не знает, как ему повезло, что этот слишком быстро выросший юноша до сих пор там не задерживался. Ши Мин с годами научился скрывать истинное отношение к людям, но ученик его переиграл, не глядя и даже не вступая в соревнования — не пытаясь придерживаться этикета, он невозмутимо презирал всех и каждого.

Только один человек имел значение и влияние на Юкая — старший брат. И вовсе не потому, что он Император.

Преданность младшего потомка династии немного пугала. При виде брата настороженный волчонок мигом превращался в неуклюжую лохматую собаку с мягкими ушами. Светло-янтарные глаза загорались теплым светом, будто за темными зрачками запалили свечу. С детства окруженный только немногочисленными слугами, которым и дела не было до угрюмого ребенка, Юкай так и не выучился подпускать к себе кого-то помимо Цзыяна. Наблюдать за двумя братьями всегда было немного неловко, будто подсматривать в щель за чем-то личным, сокрытым глубоко.

Юкаю было пятнадцать, когда Император сделал его главнокомандующим. Вытолкнул под настороженные взгляды тысяч глаз, словно бумажную куклу впереди шествия. Ши Мин занял место за левым плечом юноши, словно так и должно было быть. Младший отпрыск династии был провозглашен гением тактики, мужественным и самоотверженным, словно солнечный бог-покровитель Фэй Синь. Армией же продолжал управлять Ши Мин, надежно укрытый в густой тени ошарашенного таким поворотом юноши.

Со своим неуживчивым характером Юкай особой славы в войсках не снискал бы, но оказалось, что талантами он все-таки не обделен. Первый испуг и обида на брата прошли, и собачья натура взяла свое. Раз брат поручил такое большое и сложное дело, значит, во всем этом есть какой-то смысл.

Сначала Юкай бесцеремонно влез в устоявшуюся систему снабжения, перекроив ее заново, после начал всерьез изучать тактику. Успехи ученика, его молчаливое, сосредоточенное упрямство, его так и не позабытые юношеские привычки, старый кинжал в ножнах, который он однажды украл прямо из-под подушки Ши Мина — все эти мелочи скапливались внутри, грозя развалить старательно выстроенную стену.

Можно было обманывать других, но к чему обманывать себя?

Кроме так неожиданно повзрослевшего ребенка, у Ши Мина больше никого не было.