Повелительница мух

Маша Громова никогда не считала себя обычной девочкой. В свои десять лет она уже знала, что мир может быть жестоким местом, особенно для тех, кто отличается от других. Каждое утро, глядя в потрескавшееся зеркало в ванной, она видела существо, которое, казалось, сбежало из кошмарного сна — создание, которое даже собственная мать не могла любить.

Её тело было непропорциональным, словно кто-то собрал его из частей разных кукол. Длинные, тощие конечности торчали из туловища, как ветви мертвого дерева. Руки и ноги казались неестественно вытянутыми, будто их растягивали на дыбе. Её пальцы — длинные и худые, с выступающими суставами — напоминали лапки насекомого, готовые цепляться за любую поверхность. Когда Маша шла по улице, прохожие невольно замедляли шаг, чтобы посмотреть на неё, а потом отводили глаза, словно устыдившись своего любопытства или испугавшись собственного отражения в её пустых глазах.

Волосы девочки были жидкими и безжизненными, словно пучки сухой травы. Они неровными прядями обрамляли её бледное лицо, на котором выделялись огромные, затравленно блестящие глаза. В этих глазах, неестественно тёмных, цвета прогнившего янтаря, застыла такая древняя боль, что взрослые, встречавшиеся с ней взглядом, чувствовали необъяснимый озноб. Под ними залегли темные круги — свидетельство бессонных ночей, наполненных кошмарами и страхами — ночей, когда тени на потолке превращались в монстров, а пятна сырости на обоях — в лица демонов.

Кожа Маши имела нездоровый сероватый оттенок, словно она никогда не видела солнечного света — бледная, почти прозрачная, с просвечивающимися венами, создающими под ней паутину синих линий. На губах постоянно виднелись следы укусов — привычка, появившаяся от постоянного стресса и тревоги. Эти губы, тонкие и потрескавшиеся, почти никогда не складывались в улыбку, а если это и случалось, то улыбка выходила неестественной, как у старой фарфоровой куклы. Одежда висела на ней мешком, как будто была снята с чучела в заброшенном доме. Рукава свитера всегда были натянуты на руки, скрывая синяки и царапины — следы издевательств в школе и дома — молчаливые свидетельства истории, о которой никто не спрашивал.

Жизнь Маши была похожа на бесконечный кошмар, из которого она не могла проснуться. В школе её преследовали жестокие насмешки и побои. Одноклассники, словно стая голодных волков, чуяли её страх и слабость. Они окружали её в коридорах, толкали, дергали за волосы, шипели ей вслед: «Уродина!», «Паучиха!». «Инсектоид!» — кричал Захар Ломов, самый жестокий из её мучителей, высокий мальчик с вечно сальными волосами и жёлтыми зубами, похожими на клыки хищника. Каждый удар, каждое оскорбление оставляли невидимые шрамы на её душе — раны, которые никогда не заживали, а лишь покрывались тонкой коркой, готовой треснуть от малейшего прикосновения.

Дома ситуация была не лучше. Мать, когда-то красивая женщина, теперь превратилась в серую тень самой себя. Инна Павловна проводила дни на кухне, окутанная сизым дымом дешевых сигарет, безучастная ко всему происходящему вокруг. Её взгляд, устремленный в никуда, пугал Машу больше, чем побои отчима — пустой, стеклянный взгляд человека, давно умершего внутри.

А отчим… Григорий, которого все звали просто Гриша, Маша вздрагивала от одного звука его шагов. Высокий, грузный мужчина с вечно красным лицом и запахом перегара изо рта. Его огромные руки, покрытые тёмными волосами и с пожелтевшими от никотина пальцами, напоминали клешни огромного краба. Его ремень всегда был наготове, и любой пустяк мог стать поводом для жестокого наказания. Крики Маши тонули в реве телевизора и безразличном молчании матери — глухие вопли, похожие на прерывистые сигналы SOS в радиоэфире мёртвого космоса.

Каждый вечер, запершись в своей крошечной комнате без окон, Маша давала волю слезам. Она плакала в подушку, пропитанную запахом плесени, задыхаясь от рыданий и боли. В такие моменты она мечтала о мести. Мести всем, кто причинил ей боль, кто смеялся над ней, кто отворачивался, делая вид, что не замечает её страданий — фантазии, в которых её мучители умоляли о пощаде, ползая у её ног.

В своем воображении она представляла себя могущественной ведьмой, способной одним взглядом превращать обидчиков в горстки пепла. Она видела, как земля разверзается под ногами её мучителей, как они корчатся от боли и молят о пощаде. Она видела, как их тела покрываются язвами, а кожа слезает клочьями, обнажая сочащиеся гноем раны. Как глаза вытекают из орбит, а внутренности превращаются в клубки извивающихся червей. В этих фантазиях она была богиней возмездия, вершащей суд над теми, кто не заслуживал жизни. Эти мрачные фантазии приносили ей странное утешение, помогая пережить еще один день в аду, который она называла своей жизнью.

Но реальность всегда возвращалась, жестокая и неумолимая. И Маша могла только сжимать кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и шептать в темноту: «Однажды… Однажды вы все заплатите.» И что-то в глубине её души, тёмное и древнее, словно отвечало на этот призыв, шевелясь под тонкой оболочкой девичьей плоти.

И вот однажды ночью, когда тьма за окном казалась особенно густой и зловещей, словно сама ночь сгустилась в материальную субстанцию, заполнившую пространство между звёздами, Маша услышала это. Тихий, едва различимый шепот, доносящийся словно из-под земли. Она замерла, вслушиваясь в ночную тишину. Шепот повторился, на этот раз чуть громче и отчетливее — множество голосов, сливающихся в один, повторяли её имя: «Ма-аша… Ма-аша…»

Маша резко села на кровати, её сердце колотилось как безумное — дикий, нерегулярный ритм, словно кто-то стучал молотком по рёбрам изнутри. Она крепко сжимала в руках потрёпанного плюшевого мишку — единственное существо, которому она доверяла в этом мире. Мишка, когда-то рыжий, теперь выцвел до грязно-коричневого цвета. Один глаз-пуговица давно потерялся, а на месте второго зияла дыра, как чёрная, пустая глазница. Глаза девочки, расширенные от страха и любопытства, метались по тёмной комнате, пытаясь обнаружить источник звука.

Шёпот раздался снова, теперь ближе и настойчивее. Он словно просачивался сквозь щели в полу, заполняя комнату невидимым туманом. Маша почувствовала, как по её спине пробежал холодок — ледяные пальцы страха, касающиеся каждого позвонка по очереди. Она знала, что должна бояться, но что-то в этом шёпоте притягивало её, манило, обещало избавление от всех страданий — сладкий яд, обещающий забвение и силу одновременно.

Дрожащими руками девочка откинула одеяло, пропахшее сыростью и страхом. Её длинные, тощие ноги коснулись пола, и она вздрогнула от холода. Линолеум под босыми ступнями казался неестественно холодным, почти влажным, словно поверхность остывающего трупа. Половицы скрипнули под её весом, издав звук, похожий на стон агонизирующего существа, и на мгновение Маша замерла, прислушиваясь, не разбудила ли она отчима. Но в доме стояла мёртвая тишина, нарушаемая лишь далёким воем ветра за окном — звуком, похожим на плач потерянных душ.

Маша опустилась на колени и заглянула под кровать. То, что она увидела, заставило её задержать дыхание. Там, в узкой щели между полом и кроватью, пульсировал странный фиолетовый свет. Он был тусклым, но в то же время каким-то неестественно ярким, словно живой кристалл, растущий прямо из земли — пульсирующее сердце чего-то древнего и нечеловеческого.

Этот свет завораживал и пугал одновременно. Он напоминал Маше о старых сказках, которые она читала, спрятавшись в школьной библиотеке от преследователей. Сказках о тёмной магии, о сделках с дьяволом, о силе, способной изменить судьбу. Истории о ведьмах, продавших души за возможность мстить, о демонах, исполняющих желания за страшную цену, о созданиях из-за грани реальности, жаждущих проникнуть в мир людей. Часть её кричала, что нужно отвернуться, забыть об увиденном, но другая часть… другая часть жаждала прикоснуться к этому свету, погрузиться в него целиком — раствориться в этом сиянии, стать частью чего-то большего, чем обычная, никому не нужная девочка.

Собрав всю свою храбрость, Маша легла на живот и начала протискиваться в щель под кроватью. Пыль забивалась ей в нос, паутина цеплялась за волосы, а тонкая ночная рубашка задралась, обнажая острые выступы позвонков, похожие на рудиментарные шипы какого-то насекомого, но она упрямо ползла вперёд, движимая смесью страха и отчаянной надежды — надежды, что по ту сторону света её ждёт избавление от боли и унижений.

Щель неожиданно расширилась, превратившись в настоящий туннель. Стены его были влажными и холодными, покрытыми чем-то склизким — похожим на густую слизь, которая, казалось, пульсировала под её пальцами, словно живая ткань какого-то гигантского организма. Запах плесени и гнили ударил в нос, густой, почти осязаемый запах разложения, от которого во рту появился металлический привкус, но Маша не остановилась. Она продолжала ползти, чувствуя, как острые камни царапают её кожу, оставляя кровавые следы — алые полосы, похожие на метки ритуального жертвоприношения.

Маша застыла на краю бездны, её сердце колотилось как безумное — частые, неровные удары отдавались в ушах, сливаясь в монотонный гул. Пещера, раскинувшаяся перед ней, была огромной — настолько, что её своды терялись во мраке. Фиолетовое сияние, исходящее от кристаллов, вросших в стены, заливало всё вокруг призрачным светом. Этот свет был живым, пульсирующим, словно сердцебиение какого-то древнего чудовища — звук, не слышимый человеческим ухом, но ощущаемый всем телом, вибрацией, проникающей до самых костей.

Холод пронизывал до костей, словно сама смерть обняла девочку своими ледяными руками. Это был не обычный холод зимы или сырого подвала — это был холод пустоты между звёздами, холод небытия, от которого кровь, казалось, застывала в жилах. Воздух был спёртым, пропитанным запахом тлена и чего-то неестественного, чему Маша не могла дать название — запахом времени, прогнившего насквозь, запахом реальности, треснувшей по швам. Каждый вдох давался с трудом, как будто этот воздух сопротивлялся, не желая наполнять её лёгкие — словно сама атмосфера этого места отторгала всё живое.

Пол пещеры был покрыт толстым слоем слизи — фиолетовой, как и всё в этом проклятом месте. Она хлюпала под ногами Маши, издавая звуки, похожие на предсмертные хрипы. Каждый шаг сопровождался влажным чавканьем, словно девочка ступала по внутренностям какого-то невидимого существа, и это существо было ещё живо, ощущая каждое прикосновение. Каждый шаг сопровождался отвратительным чавканьем, от которого к горлу подкатывала тошнота — кислая желчь, жгущая горло.

Стены пещеры были изрезаны острыми выступами, похожими на кривые зубы исполинского хищника. Между ними торчали кости — обломанные, со следами зубов и когтей. Черепа неизвестных существ скалились в вечной агонии, их пустые глазницы, казалось, следили за каждым движением Маши, а челюсти были искривлены в беззвучном крике. Маша не хотела думать о том, кому они принадлежали и что за судьба постигла их владельцев — но её воображение уже рисовало картины мучительной смерти, медленного пожирания заживо, агонии, длящейся вечность.

Капли воды падали откуда-то сверху, их звук эхом отдавался в тишине пещеры. Каждая капля, ударяясь о камень, издавала звук, похожий на тиканье гигантских часов, отсчитывающих время до конца мира. Каждый такой звук заставлял Машу вздрагивать, ожидая, что вот-вот из темноты выпрыгнет нечто ужасное. Иногда до её ушей доносились странные шорохи и скрежет, от которых волосы вставали дыбом — звуки, которые не могло издавать ни одно известное науке существо, шёпот и стоны, доносящиеся из самых тёмных углов пещеры.

Но хуже всего были тени. Отбрасываемые кристаллами, они двигались сами по себе, складываясь в жуткие фигуры. Маше казалось, что она видит то огромных пауков, то извивающихся змей, то оскаленные морды неведомых тварей. Тени, нарушающие все законы физики, порой обретали объём и плотность, почти материализуясь, прежде чем снова раствориться во мраке. Иногда Маше казалось, что эти тени тянутся к ней, пытаясь коснуться, проникнуть под кожу, завладеть её телом.

Собрав всю свою волю в кулак, Маша сделала шаг вперёд. Слизь под ногами словно пыталась удержать её, затянуть обратно к выходу — засасывала, как зыбучие пески, с каждым движением всё сильнее. Но что-то внутри девочки толкало её вперёд, в глубину этого кошмара — зов, который она чувствовала всем своим существом, призыв, которому невозможно было сопротивляться.

Внезапно до её ушей донёсся шёпот. Он был едва различим, но от него по спине пробежал холодок. Шёпот звучал отовсюду и ниоткуда одновременно, словно сами стены пещеры пытались заговорить с ней — тысячи голосов, говорящих на языке, древнем как сама земля, языке, который Маша каким-то образом понимала, хотя никогда раньше не слышала.

С каждым шагом шёпот становился громче, сливаясь в какофонию голосов, от которой кружилась голова. Голоса обещали силу, месть, власть над жизнью и смертью — все тёмные желания, таящиеся в глубинах её души, все мечты о возмездии, все фантазии о мучениях, которым она подвергнет своих обидчиков. Маша чувствовала, как её разум начинает плыть, реальность размывается, уступая место кошмару наяву — грань между сном и явью истончалась, как изношенная ткань, готовая порваться от малейшего прикосновения.

И тут она увидела его — алтарь, возвышающийся посреди пещеры. На нём, под стеклянным колпаком, лежала огромная муха. Её фасеточные глаза, казалось, следили за каждым движением девочки. Тело насекомого было размером с кулак взрослого мужчины, покрытое блестящим хитиновым панцирем, переливающимся всеми оттенками фиолетового и чёрного. Крылья, полупрозрачные и жилистые, подрагивали, словно муха была готова взлететь в любой момент. Маша могла разглядеть каждую деталь этого чудовищного создания — каждый волосок на его лапках, каждую фасетку в его сложных глазах, каждый сегмент его тела.

Из тени позади алтаря выступила фигура, от вида которой у Маши перехватило дыхание. Это был демон — существо настолько уродливое и ужасное, что разум отказывался верить в его реальность. Он был высоким — не менее трёх метров, с телом, покрытым струпьями и язвами, из которых сочилась густая, чёрная жидкость. Его кожа, там, где она не была покрыта ранами, имела цвет гниющего мяса — смесь серого, зелёного и фиолетового. Его тело было покрыто струпьями, кривые рога торчали из лысого черепа, а из беззубого рта выпирали длинные клыки — жёлтые и кривые, похожие на кинжалы из слоновой кости, покрытые тёмными пятнами запёкшейся крови.

— Наконец-то ты пришла, — прошипел демон, и его голос был подобен звуку ржавых гвоздей, царапающих по стеклу — голос существа, чьи голосовые связки не предназначены для человеческой речи. — Я ждал тебя веками, дитя. Ты — та, кто освободит меня от этого заточения. Та, чья душа достаточно темна, чтобы принять мой дар.

Маша хотела закричать, убежать, но её тело не слушалось. Она стояла, парализованная страхом и странным, болезненным любопытством — словно загипнотизированная жертва перед змеёй, готовой к броску.

— Сними колпак, — приказал демон, указывая когтистой рукой на стеклянный купол — каждый его палец заканчивался длинным, изогнутым когтем, похожим на лезвие серпа. — И сила мухи станет твоей. Ты сможешь отомстить всем, кто причинил тебе боль. Заставить их страдать так, как они заставляли страдать тебя. А я… я наконец-то обрету свободу! Свободу, которой я был лишён тысячелетия назад теми, кто боялся моей силы.

Рука Маши, словно живущая своей собственной жизнью, потянулась к колпаку. Часть её кричала, умоляла остановиться, но другая часть — тёмная, жаждущая мести — толкала вперёд — эта часть, скрывавшаяся глубоко в тени её сознания, теперь вырвалась на поверхность, заглушая голос разума.

В последний момент девочка попыталась отдёрнуть руку, но было поздно. Её пальцы коснулись стекла, и оно разлетелось вдребезги — звук бьющегося стекла эхом разнёсся по пещере, перерастая в чудовищный смех, от которого содрогались сами стены.

Огромная муха взмыла в воздух с оглушительным жужжанием — звуком, похожим на рёв реактивного двигателя, усиленный в тысячу раз. Маша бросилась бежать, но чудовищное насекомое настигло её в темноте туннеля. Острая боль пронзила спину, когда жало вонзилось в её тело — словно раскалённый металлический штырь пронзил позвоночник, прошивая насквозь каждый нерв.

Яд растекался по венам, затуманивая сознание — жидкий огонь, пульсирующий в каждой капилляре, превращающий кровь в кислоту. Последнее, что увидела Маша перед тем, как потерять сознание, было искажённое злобной радостью лицо демона — его глаза, горящие фиолетовым пламенем, его рот, растянутый в невозможно широкой улыбке, обнажающей бесконечные ряды острых, как бритва, зубов.

А потом наступила темнота. Темнота, в которой ждали кошмары, готовые стать реальностью — тьма, наполненная шёпотом, жужжанием и хихиканьем, тьма, в которой обитали существа, древние как сама вселенная, жаждущие прорваться в мир людей.

Маша резко очнулась, её сердце колотилось как бешеное — удары, способные сломать рёбра изнутри. Комната плыла перед глазами, словно она смотрела сквозь мутное стекло — или сквозь фасеточные глаза насекомого, разбивающие реальность на тысячи искажённых фрагментов. Девочка судорожно вцепилась в одеяло, пытаясь понять — был ли это просто кошмар? Очередной ночной террор, порождённый её измученным сознанием, или нечто большее, нечто реальное, проникшее в её жизнь из-за грани ночи?

Но тут острая боль пронзила её спину, заставив вскрикнуть. Место укуса пульсировало, словно там билось второе сердце — сердце паразита, проникшего в её тело и теперь питающегося её жизненной силой. Маша похолодела. Это не сон. Всё было реально — реально как боль в спине, как привкус металла во рту, как странное жужжание, которое она теперь слышала постоянно, фоновым шумом, словно тысячи насекомых копошились прямо у неё в голове.

Её взгляд метнулся к окну, и она едва сдержала крик ужаса. Стекло было полностью облеплено мухами — чёрная, копошащаяся масса, закрывающая весь свет. Тысячи крошечных глаз, казалось, неотрывно следили за ней — изучали каждое движение, каждый вздох, словно оценивая свою новую королеву.

— Маша! Завтрак готов! — голос мамы прозвучал как из другого мира, заставив девочку вздрогнуть — далёкий, приглушённый звук, едва пробивающийся сквозь непрерывное жужжание в её голове.

Когда Маша снова посмотрела на окно, мухи исчезли. Но она знала — они не ушли. Они ждут — затаились в тенях, в углах комнаты, под кроватью, готовые в любой момент собраться по её приказу.

В школу она шла как в тумане. Каждый звук, каждое движение вокруг казались нереальными, словно весь мир был декорацией в каком-то жутком спектакле — картонными фигурами в театре теней, где единственными настоящими существами были она и её рой.

И тут из-за угла выскочил он — её вечный мучитель. Захар Ломов, его лицо исказилось в привычной гримасе презрения — лицо, которое являлось ей в кошмарах, лицо, которое она так часто представляла искажённым от боли и ужаса.

— Гляньте-ка, наша вшивая замухрышка пожаловала! Что, опять мамаша-алкашка забыла тебя покормить? Или папаша-ублюдок решил поиграть в доктора? — он загоготал, его слюна летела во все стороны, а глаза сузились в злобные щёлочки. Несколько его друзей, стоящих рядом, поддержали его смех — мерзкий, дребезжащий звук, похожий на скрежет ногтей по школьной доске.

Что-то внутри Маши щёлкнуло. Тёмная волна поднялась откуда-то из глубины души, затопив сознание — горячая, пульсирующая ненависть, от которой перед глазами всё окрасилось в красный цвет.

— Чтоб ты сдох, — прошипела она, и эти слова прозвучали как проклятие — древнее, могущественное заклинание, произнесённое на языке, старом как сама земля.

Мальчишка вдруг побледнел. Его глаза расширились от ужаса, рот открылся в беззвучном крике. Он упал на колени, хватаясь за горло, его тело сотрясалось в конвульсиях — как у марионетки, чьи нити внезапно запутались.

А потом начался настоящий кошмар. Из его рта, носа, ушей поползли мухи. Сначала несколько, потом десятки, сотни. Они заполняли его тело изнутри, растягивая кожу, пока та не лопнула с отвратительным звуком — влажный треск, похожий на звук раздавленного перезрелого фрукта, за которым последовало шипение, словно открыли бутылку с газировкой.

Рой взмыл в воздух, окружив Машу плотным чёрным облаком. Она чувствовала, как острые лапки и хоботки касаются её кожи, оставляя кровавые следы. Но странное дело — боли не было. Вместо этого Маша ощущала, как с каждым укусом в неё вливается сила — древняя, нечеловеческая энергия, заставляющая её кровь петь от восторга.

Раны на её теле затягивались на глазах, не оставляя и следа. А внутри росло что-то новое, тёмное, могущественное. Маша чувствовала, как её кровь закипает, наполняясь древней, нечеловеческой энергией — превращаясь в нечто иное, не красную, живительную жидкость, а густую, чёрную субстанцию, пульсирующую в такт её новым желаниям.

Внезапно она поняла — мухи подчиняются ей. Одним движением мысли она могла управлять этим роем, этой живой, жужжащей армией смерти — продолжением её воли, её гнева, её жажды возмездия.

Опьянённая властью, Маша ощутила, как её губы изгибаются в зловещей усмешке. Тёмная сила, пульсирующая в венах, наполняла её существо жаждой мести. Годы унижений и страданий превратились в топливо для ярости, которая теперь грозила поглотить весь мир — чёрное пламя, готовое сжечь всё на своём пути, очистить землю огнём возмездия.

Маша запрокинула голову и расхохоталась — звук, никогда прежде не слетавший с её губ. Это был смех освобождения, смех силы, смех обещания грядущего возмездия. Звук, похожий на треск рвущейся ткани реальности, на хруст костей под прессом, на шипение кислоты, разъедающей плоть. Впервые в жизни она чувствовала себя по-настоящему могущественной, способной изменить свою судьбу — не жертвой обстоятельств, а вершительницей судеб, не добычей, а хищником.

Повернув голову в сторону школы, Маша ощутила, как воздух вокруг неё начинает снова вибрировать. Чёрное облако мух, похожее на живую, пульсирующую тень, собиралось у её ног. Жужжание нарастало, превращаясь в рёв приближающейся бури, от которого, казалось, дрожала сама земля — звук, похожий на работу тысяч пил, одновременно вгрызающихся в плоть мира.

Внезапно рой поднял Машу в воздух, словно она ничего не весила. Девочка парила над землёй, окружённая чёрным вихрем насекомых. Это ощущение полёта, этот прилив силы — всё это пьянило её, заставляя сердце биться чаще. Теперь весь мир лежал у её ног, готовый склониться перед новой королевой — королевой мух, повелительницей роя, богиней гниения и разложения.

Пролетая над знакомыми улицами, Маша заметила мужчину, который когда-то обозвал её «грязной оборванкой». Она вспомнила его лицо, искажённое презрением, его слова, полные яда, его смех, когда она убегала в слезах. Воспоминание об этом унижении вспыхнуло в её памяти, и рой мух мгновенно отреагировал на её гнев — как продолжение её тела, как стая послушных собак, ожидающих команды хозяина.

Чёрная туча обрушилась на человека с яростью урагана. Тысячи крошечных жал вонзились в его кожу одновременно, впрыскивая яд. Мужчина закричал, его голос был полон ужаса и боли. Он отчаянно пытался стряхнуть с себя насекомых, но их было слишком много. Они забирались под одежду, проникали в каждое отверстие тела — в нос, уши, рот, глаза, проедая путь через плоть к внутренним органам. Его движения становились всё более хаотичными, крики перешли в хрипы. Через несколько мгновений он рухнул на тротуар — распухшая, неузнаваемая масса, лишь отдалённо напоминающая человека — тело, превратившееся в живой инкубатор для личинок.

Маша наблюдала за этой сценой с холодным удовлетворением. Каждый крик жертвы был для неё сладкой музыкой, каждая капля пролитой крови — бальзамом на её израненную душу — нектаром, питающим тёмный цветок мести, распускающийся в её сердце.

Дальше на пути попалась женщина, однажды ударившая Машу сумкой в метро. Та самая, которая назвала её «маленьким уродцем» и «отбросом общества», брезгливо отодвинувшись, словно от прокажённой. Девочка метнула в её сторону взгляд, полный чистой, неразбавленной ненависти. Рой мух отреагировал мгновенно, набросившись на новую жертву — как чёрная волна, захлёстывающая берег.

Насекомые облепили лицо женщины, впиваясь в глаза, нос, рот. Кровь заструилась по её щекам, смешиваясь со слезами ужаса. Она билась в истерике, пытаясь защититься, но каждое движение лишь привлекало новых мух. Они облепили её тело плотным ковром, пожирая плоть и откладывая яйца в открытые раны. Через минуту на асфальте лежало нечто, лишь отдалённо напоминающее человеческое тело — скорее кокон из хитина и гниющей плоти, внутри которого копошилась новая жизнь — личинки, питающиеся останками.

С каждым новым убийством Маша чувствовала, как растёт её сила. Каждая смерть была как глоток живительной влаги для её иссушенной души. Она упивалась этой властью, этой способностью вершить судьбы — ощущением абсолютного контроля, которого ей так не хватало всю жизнь.

Приближаясь к школе, Маша ощущала, как внутри неё нарастает предвкушение. Здесь, в этих стенах, она пережила столько унижений и боли. Теперь настало время отплатить сполна — пришло время собрать кровавую жатву, превратить этот храм знаний в склеп, наполненный криками и страданиями.

Но внезапно что-то изменилось. Острая, пронзительная боль пронзила всё тело Маши. Мухи, секунду назад послушные её воле, теперь вонзали свои жала в её собственную плоть. Тысячи крошечных игл одновременно вонзились в кожу, вызывая агонию, которую невозможно было вообразить — боль, превосходящую всё, что она когда-либо испытывала, даже под ремнём отчима.

Маша рухнула на землю, крича от боли. Её тело извивалось, пытаясь избавиться от атакующих насекомых. Кровь текла по её рукам и ногам, впитываясь в пыльную землю. Но там, где капли крови касались почвы, происходило нечто странное — раны на коже Маши начинали затягиваться, словно по волшебству — плоть регенерировала с невероятной скоростью, но уже не была полностью человеческой.

Боль постепенно отступала, уступая место новому ощущению. Маша чувствовала, как с каждым укусом в её тело проникает всё больше тёмного яда. Эта чёрная субстанция смешивалась с её кровью, превращая Машу во что-то новое, нечеловеческое — гибрид человека и насекомого, химеру, созданную древней, нечеловеческой магией.

Когда девочка наконец смогла подняться на ноги и открыть глаза, мир вокруг неё изменился. Теперь она видела всё через призму тысяч крошечных фасеток, словно глазами насекомого. Зрение стало немного размытым, но зато она могла видеть во всех направлениях одновременно, без необходимости поворачивать голову — панорамное зрение, охватывающее почти 360 градусов.

Но не успела Маша осознать эти изменения, как почувствовала, что её затягивает куда-то вниз. Земля под её ногами внезапно стала мягкой, словно трясина, засасывающая в свои глубины. Под её ногами открылся знакомый фиолетовый портал — тот самый, что привёл её в пещеру демона. Маша попыталась сопротивляться, но сила притяжения была слишком велика — невидимые руки тянули её вниз, в бездну, из которой не было возврата.

В следующее мгновение она оказалась в той самой мрачной пещере, где всё началось. Но теперь ситуация изменилась — над Машей захлопнулся прозрачный стеклянный купол, превратив её в пленницу — точно такой же, под которым когда-то была заточена гигантская муха, ставшая источником её силы и проклятия.

Ужас охватил девочку, когда она осознала своё положение. Она била кулаками по стеклу, кричала, звала на помощь, но всё было тщетно. Стекло не поддавалось, а её крики эхом отражались от стен пещеры, возвращаясь к ней искажённым шёпотом — шёпотом, в котором слышался злорадный смех.

И тут из темноты раздался знакомый голос демона, полный злорадства: — Добро пожаловать домой, моя маленькая королева мух. Ты отлично справилась со своей ролью. И напитала своей ненавистью и местью достаточно душ, чтобы открыть врата для моих братьев. А теперь… теперь ты станешь частью чего-то большего. Ты станешь сосудом для новой жизни, инкубатором для роя, который поглотит весь мир.

Маша в ужасе смотрела, как тени в углах пещеры начинают сгущаться, принимая форму чудовищных существ. Они выползали из трещин в стенах, просачивались сквозь камень, материализовались из самого воздуха — демоны, древние как время, жаждущие плоти и крови, изголодавшиеся в своём изгнании. Она поняла, что её месть, её сила — всё это было лишь частью чьего-то гораздо более зловещего плана. И теперь она оказалась в ловушке, из которой, возможно, нет выхода — в капкане, созданном её собственной ненавистью.

Маша застыла в ужасе, глядя на искаженную панораму своего города через призму стеклянного купола. Поначалу всё казалось обманчиво нормальным — те же улицы, те же здания, люди спешили по своим делам, машины двигались в привычном ритме. Но это была лишь иллюзия, тонкая пленка нормальности, которая вот-вот должна была лопнуть — как мыльный пузырь, наполненный ядом.

Чем дольше Маша всматривалась, тем больше жутких деталей она замечала. Реальность искажалась, словно отражение в кривом зеркале, превращая знакомый мир в кошмар наяву — в извращённую пародию на привычную действительность.

Лица прохожих теперь напоминали восковые маски, опухшие и бесформенные. Их кожа приобрела болезненный серо-зеленый оттенок, покрывшись сетью вздувшихся чёрных вен. Казалось, что под кожей этих людей что-то постоянно двигалось, копошилось, прокладывая себе путь сквозь плоть. Глаза людей затянуло белесой пленкой, придавая им вид слепых рыб из глубин океана. Маша с ужасом наблюдала, как эти глаза время от времени дергались, словно под веками что-то шевелилось — невидимые паразиты, пожирающие глазные яблоки изнутри.

Из приоткрытых ртов, застывших в беззвучном крике агонии, вываливались распухшие, почерневшие языки. По ним ползали жирные чёрные жуки, оставляя за собой блестящие слизистые следы. Насекомые откладывали яйца в мягкие ткани, превращая рот в живой инкубатор. Некоторые насекомые забирались обратно в рты своих жертв, исчезая в темных глубинах их глоток — словно в пещеры, ведущие прямо в центр разлагающегося мозга.

Но самое страшное Маша увидела на затылках этих существ, когда-то бывших людьми. Там копошились отвратительные клубки бледных, полупрозрачных личинок. Они извивались, словно в каком-то жутком танце, вгрызаясь все глубже и глубже в мозг своих носителей. Через полупрозрачную кожу некоторых личинок Маша могла видеть, как они переваривают серое вещество мозга, превращая его в питательную кашицу. Маша почти физически ощущала, как эти твари пожирают последние остатки человечности, превращая людей в безвольных марионеток — в пустые оболочки, управляемые коллективным разумом роя.

С нарастающим ужасом девочка осознала жуткую правду — эти существа на улицах больше не были людьми. Они превратились в живые инкубаторы для насекомых, в ходячие ульи, полные кишащей, копошащейся массы. Каждое их движение было неестественным, дерганым, словно ими управлял кто-то неумелый, дергая за невидимые нити — словно их конечности больше не подчинялись командам мёртвого мозга, а двигались по воле чужеродных существ, занявших его место.

Город, который Маша когда-то знала, исчезал на её глазах. Улицы покрывались толстым слоем слизи, оставляемой проходящими существами. Эта субстанция, напоминающая смесь гноя и желчи, пузырилась на солнце, выделяя ядовитые испарения, которые поднимались в воздух зеленоватым туманом. Стены домов покрылись странной плесенью, которая, казалось, пульсировала и дышала — живая ткань, разрастающаяся, как раковая опухоль, поглощающая бетон и кирпич. Деревья в парках засохли, их ветви покрылись наростами, напоминающими огромные осиные гнезда — многокамерные сооружения, из которых постоянно вылетали всё новые и новые рои насекомых.

Воздух наполнился тяжелым, удушающим запахом гниения и разложения. Он был густым, почти осязаемым, похожим на липкий сироп, заполняющий лёгкие при каждом вдохе. Маша чувствовала, как этот смрад проникает даже сквозь стеклянный купол, заставляя её задыхаться и давиться — словно дышала не воздухом, а жидкой гнилью.

В небе, затянутом тяжелыми серо-зелеными тучами, кружили стаи огромных, неестественно раздувшихся ворон. Их тела вздулись, как у утопленников, перья выпали, обнажив пузырящуюся кожу, а клювы раскрылись в вечном крике, обнажая гнездящихся внутри паразитов. Их карканье звучало как злорадный смех, словно они праздновали падение человечества — реквием по миру, который вот-вот должен был прекратить своё существование.

Маша почувствовала, как отчаяние захлестывает её с головой. Она попыталась закричать, но из её горла вырвался лишь сдавленный хрип. Её голосовые связки уже начали трансформироваться, превращаясь во что-то чуждое, нечеловеческое — орган, не способный издавать ничего, кроме жужжания и щёлканья. Девочка в панике заметалась внутри своей стеклянной тюрьмы, царапая стенки купола до крови — до чёрной, густой жидкости, которая теперь текла в её венах вместо крови.

Но чем больше она боролась, тем сильнее ощущала, как что-то меняется в ней самой. Её кожа начала зудеть и покрываться мелкими бугорками. С ужасом Маша поняла, что это — личинки, растущие под её собственной кожей — новое поколение роя, которому суждено было вылупиться из её тела, используя его как питательную среду.

Маша закричала, но её крик потонул в жужжании тысяч насекомых, заполнивших воздух вокруг неё. Она чувствовала, как её сознание затуманивается, как человечность ускользает, уступая место чему-то чуждому, нечеловеческому — сознанию роя, коллективному разуму, для которого отдельная личность была лишь временным вместилищем.

В последние мгновения ясности мыслей Маша поняла ужасную истину — она сама стала причиной этого кошмара. Её жажда мести, её гнев открыли врата для чего-то древнего и ужасного. И теперь было слишком поздно что-либо изменить — колесо судьбы сделало полный оборот, и она сама оказалась его жертвой.

Тьма сгущалась вокруг, поглощая последние островки света. Она была густой, почти материальной — не просто отсутствие света, а присутствие чего-то иного, древнего и злого, что существовало до появления звёзд и будет существовать после их угасания. Маша чувствовала, как её разум распадается на части, растворяясь в коллективном сознании роя. Последней её мыслью было горькое сожаление о том, что она не смогла противостоять искушению силой и позволила тьме поглотить не только себя, но и весь мир — мир, который, при всей своей жестокости, всё же был единственным домом для неё и миллионов других душ, теперь обречённых на вечные муки.

А затем наступила тишина. Тишина, нарушаемая лишь мерным жужжанием насекомых, празднующих свою окончательную победу над миром людей — звуком, который теперь должен был стать вечным саундтреком умирающей планеты.

В стеклянном куполе, ставшем её вечной тюрьмой, то, что когда-то было Машей Громовой, теперь превратилось в нечто совершенно иное — существо с фасеточными глазами и хитиновым панцирем, с жвалами вместо рта и членистыми конечностями. Существо, внутри которого развивались тысячи яиц, готовых вот-вот выпустить в мир новое поколение чудовищ.

А глубоко-глубоко внутри этого монстра, в крошечном уголке сознания, который всё ещё оставался человеческим, маленькая девочка продолжала кричать — беззвучно, бесконечно, в вечной агонии осознания того, что она сама навлекла на мир это проклятие.

И демон, тёмное существо из-за грани реальности, наблюдал за разрушением мира с невыразимым удовольствием, упиваясь страданиями миллионов душ, попавших в ловушку тел, превращённых в живые инкубаторы для его детей. Его план сработал идеально — найти душу, настолько обожжённую болью и ненавистью, что она была готова принять его дар, не задумываясь о цене.

Маша Громова стала идеальным сосудом — маленькая девочка, растоптанная жестокостью мира, превратилась в идеальное оружие для его уничтожения. Поэтическая справедливость, которой упивался демон, наблюдая, как последние остатки человечества исчезают, поглощённые роем.

И когда последний человек пал, когда последний крик агонии затих, когда вся планета превратилась в гигантский улей, демон наконец получил то, чего жаждал тысячелетиями — мир, полностью свободный от света, мир вечной тьмы, в которой его род мог процветать, размножаться и питаться вечно.

А где-то в бесконечной темноте космоса другие миры ждали своей очереди, не подозревая о судьбе, которая должна была вскоре постигнуть и их…