Поющая йойк

– Подайте мне ногу, – велела Белоснежка камердинеру. Спать можно и с одной, а днём нужны обе.

Всего у неё было девять ног. Правая при себе, левая в стеклянном гробике, и семь протезов, из которых пять сценических.

Насчёт ног прислуга натренирована – к утру гильзы повседневных протезов гигиенически обработаны, новые чулки-протяжки приготовлены и подаются на подносе.

– Извольте выбрать, фройляйн – телесный или нежно-зелёный.

Встать, натянуть чулок, приладить культю к гильзе, удалить протяжку, вставить вакуумный клапан – действия отработаны до автоматизма, настолько привычны, что следить глазами не приходится. Это снимали для рекламы – протез и нижнее бельё в одном клипе, гонорар от двух заказчиков. Потом на клип наложили йойк «Белая птица Севера», продали ещё раз и получили приз зрительских симпатий.

При надевании протеза одновременно можно заказать завтрак. Сегодня три варианта меню – голые овощи, салат с брынзой или сосиски с капустой.

«Мяса хочу, мяса!» – взывал желудок.

Белоснежка вздохнула:

– Салат.

Вместе с талией ожиреет и культя, а гильзы точно откалиброваны.

Перед едой натянула шальвары. Иначе глянешь случайно вниз, увидишь шарнир вместо живой коленки и расстроишься.

Между завтраком и репетицией – личное время, строго отмеренное тайм-менеджером. Вот бы кого увидеть! Сидит, сволочь, в удалённом доступе, и планирует чужую жизнь по эргономическому графику.

Можно уволить его, но продюсер потребует обосновать – за что парня удаляем? Или таймер окажется из меньшинства и в суд подаст за дискриминацию. Ему это плюс десять к рейтингу: «Меня сама Ампута выгнала!» Отличный информационный повод прогреметь на всю Европу.

По распорядку дня, придуманному сволочью из Амстердама, утром разрешалось четверть часа отвечать на почту поклонников. Основную массу обрабатывал отдел по связям с публикой, а Белоснежке выделялось писем пять. На всех метка службы безопасности: «Проверка на маньяков выполнена, IPнадёжен».

Вопросы всегда были почти одни и те же:

«Правда, что тролли взяли твою ногу в обмен на певческий дар?»

«Ты прошла шаманское посвящение?»

«Какое твоё настоящее имя?»

И ответы им под стать:

«Да, тролли Лапландии. Извини, я не имею права рассказывать».

«Теперь я Ампута, поющая йойк. Таково условие».

Среди отфильтрованных писем попалось одно, над которым Белоснежка задумалась чуть дольше. Долго нельзя – заметят, возьмут адресата под слежку.

«Твои песни так хороши, словно ты вкладываешь в них свою душу. Пой, нам безумно нравится. Наш адрес – не дом и не улица. Прибавка: Если ты Очень захочеш одарить нас новым йойком вспомни свОё детство золотое. Шу»

Она начала набирать ответ, стараясь накрепко запомнить последнее, неправильное предложение.

Прибавка это «+». Если – 4, ты – 2, Очень – 0, захочеш – 7…

Получается номер мобилы. +420 – похоже, чешский.

«Смешной ты, Шу! Спасибо тебе за добрые слова. Я буду петь!»

За окнами тускло и угрюмо падал мокрый снег, едва различимый в серо-синем сумраке. Ноябрь выдался какой-то слякотный. Прогноз на декабрь тоже не внушает оптимизма. Хотя от непогоды есть и польза – если на Йоль горнолыжные трассы раскиснут, туристы волей-неволей потянутся в Йойкхалле, слушать бесподобную певицу-златовласку.

Светало. По онлайн-калькулятору восход сегодня в 07.09, закат в 16.10. Братцы-владельцы уже спустились в подземелье, им даже такой вялый свет вреден. Хотя в перчатках, натянув до подбородка капюшон, могут перебежать от подъезда к лимузину. Главное, чтоб не прямые лучи солнца.

* * *

– Погасите свет! Слишком много света! – кричал режиссёр из тьмы низкого пустого зала.

Мало того, что ни единого окошка, так ему надо полный мрак нагнать.

В этой чёрной каверне сияла лишь солистка. Так специально замышлялось – среди давящей пещерной мглы вдруг возникает сверкающий круг. В нём – она, одетая «чёрной невестой» под ретро. Лицо затуманено вуалью, талия стянута корсетом в мертвенно-стальных блёстках, сзади приподнят турнюр, узкие рукава по запястья, митенки из чёрных кружев, кожа набелена, а юбки спереди открыты, как у танцовщиц канкана. Тотчас все взоры сходятся на знаковой левой ноге – вернее, «неноге», как её назвали поклонники.

В этом концерном сезоне, до весенних гастролей, нога золотая. В сетях толкуют – де, нержавейка, напылена нитридом титана! – но глаз не могут оторвать. Контраст и шок! Нога властвует над залом, и огненный образ её зрители уносят в своих сердцах.

Но прежде им предстоит пережить миг, когда Ампута поднимет вуаль. Она делает это вне плана, по внутреннему наитию, пока изнутри не раздастся сигнал. Белое лицо, а брови – червонного золота.

Народ спорил и гадал – какой образ она выберет для турне весной? Что нового споёт? Тайны, загадки, томление!

– Да, да, – слышался довольный голос режиссёра. – Ногу чуть вперёд. Акцентируй её! Теперь…

Отлично дрессированный оркестр завёл тихую, исподволь овладевающую сердцем музыку. В нужную секунду Белоснежка протяжно начала коронную, которой зал обычно подпевал, раскачиваясь и синхронно хлопая в ладоши:

Хорошо тому живётся,

У кого одна нога

И штанина не сотрётся,

И не надо сапога

Хорошо тому живётся,

У кого стеклянный глаз

Он не чешется, не бьётся

И сверкает, как алмаз

Поначалу она не любила йойк. Просто рядом действовал кружок саамской песни, туда можно было удрать из приёмной семьи. Попробовали бы ей запретить свободу самовыражения!

И значок нацепила: «Я выбираю креативное детство».

Когда-то, до терпимости, норвежцы этот йойк давили и травили, потому что дикость и язычество для лютеран неприемлемы. Потом выяснилось, что без самобытности ты нет никто и звать тебя никак, а язычество и дикость – самое оно, своё родное. И йойк срочно легализовали.

Больше всего он походил на «лесом еду, лес пою», как мама говорила. Пой, чем душа полна, главное – складно, красиво, и этнично подвывай сама себе. У Белоснежки это получалось лучше многих. Её выдвинули петь сперва в Тронхейме, потом в Осло, а на Евровидение не удалось – национальный комитет предпочёл парня, певшего на языке жестов. Тот набрал много лайков, но таки проиграл. Наверно, время песен без звука ещё не пришло.

С новым значком «Идите в пень, я совершеннолетняя» она отиралась по немецким хостелам и песенным клубам. Её замечали, привечали и кормили, даже платили. На жизнь хватало. Норвежский акцент казался людям милым и забавным.

В Гамбурге нарвалась на коренастых братьев. Или они сами высмотрели, в кого вложиться.

Теперь у неё был апартамент в баварском Лор-ам-Майне – городок Белоснежки, натюрлих! – слава и сценическое имя. А левая нога гладко заканчивалась в средней трети бедра, даже без операционного рубца. Магия лапландских троллей, ну, вы поняли?

А сюжетов для йойка хватало. На что взгляд упадёт, то и песня. Хоть дождик, хоть прохожие. Мама, пока они не расстались, ей, тогда мелкой, много чего напела. Это никаким приёмным родакам не вышибить, никаким психологам детской полиции.

Вообще Белоснежка на память не жаловалась, собирала строки, где придётся – йойк всё вместит.

Распевшись и представив полный зал, она угадкой высмотрела там единственного зрителя – большеголового, разлапистого как коряга, – и прицелилась в него голосом:

Семеро, семеро их –

тех, что хлеб не едят

Семеро, семеро их –

чей неподвижен взгляд

Матери нет у них

и не было никогда

Их породила ночь

да гробовая мгла

Когда допела, мрак зала сгустился, а молчание стало напряжённым, как согнутая сильная пружина.

– Что это было?.. – донеслось, наконец, оттуда.

– Импровизация, – улыбнулась она. – Новинка. Публике понравится.

– Репетиция окончена. Все свободны.

Спешить не надо. Следует выждать, пока головастик с гарантией скатится в погреб, затем смыть грим и переодеться до неузнаваемости. Выйти из Йойкхалле чёрным ходом, пройти пару кварталов, шмыгнуть на задворки и уйти от слежки вездесущих камер. Благо, Лор-ам-Майн не настолько нашпигован ими, как Мюнхен.

И в самой маленькой кафешке на два столика, заказав жареных сосисок с карри, сесть лицом к стене и достать смартфон.

+420, вызываю Прагу.

– Шу, привет, – зашептала она.

– Privet, Vasilisa.

– Не зови меня так, я отвыкла. И говори по-немецки, ок?

– А как тебя звали дома? Ну, в настоящей семье.

Густой, басовитый голос Шу ласкал слух, за ним чувствовался широкоплечий молодчик с бережными, осторожными движениями. Истинные здоровяки знают свою силу и не злоупотребляют ею.

– Васёна. Только не смейся.

– Да что ты, никогда. Значит, слушай, я выяснил…

* * *

С восходом солнца владельцы «Ампуты, поющей йойк» переходили на закрытый режим работы. Зимой тёмная часть суток велика, но от рассвета до заката – скройся.

Собирались в бункере Йойкхалле. Этих бомбоубежищ раньше уйму понастроили, было оно и под театром.

– Как репетиция? – спросил продюсер у режиссёра.

– Мне уже трудно с ней справляться, – забурчал тот. – Смотрит в лицо и заявляет: «Будет несколько импровизаций, по настроению. Йойк – спонтанное искусство, верно? Мы так себя позиционируем, так и надо». Чувствуете? «Мы»! Я ей твержу про договор, а она мне: «Что там сказано насчёт замужества? Подумываю замуж. Хочу семерых детей».

– Семь? Намекает, что ли?..

– Издевается, – определил фотограф с татуированной до шеи правой рукой. Чтобы все видели его замысловатые тату, мастер оптики ходил в жилетке на голое тело. – Знает же, что мы с ней – никогда.

– Пусть рискнёт. – Продюсер выглядел твёрдо, говорил уверенно. – За нарушение контракта её залог останется у нас – навечно.

– Мой новый протез охаяла, – подал голос декоратор. – Такая инкрустация! Резьба лазером! Напыление тантала! Я с проектом месяц парился…

– Пусть убирается. Протезы – собственность компании. На костылях уйдёт. – Хотя тон режиссёра был резок, в голосе скользила еле слышимая слабина. Модельер выразил его сомнения по-своему:

– Три года, брат, три года мы растили этот образ. С ним она и отчалит, если совсем с цепи сорвётся. Её первое интервью…

– Его я написал! – напомнил режиссёр.

– А озвучила – она. Шедевр, брат. «Чтобы создать статую, скульптор отсекает лишнее. Чтобы стать совершенной, надо чего-то лишиться». Все обмирали, глядя на её култышку, словно она вышла топлес. Иски за подстрекательство помнишь? Кто себе палец отчекрыжил, кто пол-уха. Логично же. Отрежь кусок себя – и будешь избранным.

Декоратор предложил:

– Отпустить её с ногой, куда всё очарованье денется.

– Стоп-стоп, – остановил продюсер опасные речи. – Во-первых, рано. Пока возраст позволяет, можно собирать ей пожертвования, как лицу с ограниченными возможностями. Это наша законная прибыль. Во-вторых, без банкира вопрос о ноге не решить…

– Если начнём голосовать, – визажист изучил свои полированные ногти и сделал ещё пару штрихов пилочкой, – я за то, чтобы её уволить. С ногой, без ноги – хватит! Мы вложились в проект, получили барыш, а теперь нарастают проблемы. Я не прав? Она выросла, показывает норов. А мы пляшем вокруг неё, уговариваем, разве что пятку не целуем. Тьфу! Ещё и троллям платить, словно они в доле… замшелым скальным троллям, тупым как валуны!

– Это неизбежно, такова официальная легенда.

– …поэтому они официально требовали ногу. Раз якобы отнята ими, в обмен на йойк.

– Брат, ты брюзжишь неконструктивно. Отступное троллям – предусмотренная статья расходов.

– За увольнение, – поднял визажист холёную ручищу. – Надоела человечья самка. Кто со мной?

Приземистая, головастая братва, сидевшая вкруг стола, молча – один за другим, – поддержала визажиста.

– Большинством, брат! Твои с банкиром голоса не перевесят наших.

– Вы с ума посходили, – медленно обвёл их глазами продюсер. – Раскрученный проект… Миллионные прибыли…

– Можешь известить банкира по сети. Передай ему, что наше мнение едино – Белоснежку вон.

– Хорошо. – Продюсер, поднявшийся было с решительным видом, будто бы смирился, заговорил мягче. – Пусть так. А что дальше? Как вы мыслите жить без неё?

– Легко. Займусь ювелирной работой.

– Я уже изучил спрос в модельной отрасли.

– С фотокамерой не пропадёшь!

– В конце концов, и режиссура – верный кусок мяса. Останемся братьями, но – каждый при своём.

– Даже Белоснежка признаёт, что мои руки – нежные и золотые. Угодить такой капризной – дело не из лёгких.

– Наёмный труд? Малый бизнес? – Продюсер всматривался в них по очереди. – После того, как мы рулили явлением в еврокультуре, диктовали стиль?.. И костей с рунами кидать не надо – я и так вам обещаю, что доходы упадут на два порядка. Поглядите на себя!.. без морока, не их глазами, а своими!.. Принести зеркало? Кто мы без неё?.. Глядеть, слушать, наслаждаться приходят – к златокудрой деве! А мы, какие ни есть, никому даром не нужны. Для них мы – старые и страшные горбатые уроды. Даже если мы все разом выйдем на сцену и в такт затрясём бородами – нам цента не бросят. Разве что переформатируемся в шоу карликов. Вы этого хотите?.. Или – назад в гору? Поздно, в Европе нет золота, время богатых руд кончилось и не вернётся. Зато Белоснежка – её культя, её голос, её мозг, – вот наша золотая жила. Поймите это и уймитесь. А мало моих слов – призовём банкира, пусть он скажет.

Под его напором дух демократического голосования, витавший над круглым столом, как-то свял и поник. Чтобы не выглядеть побеждённым, фотограф начал обстоятельную, неторопливую возню с каменной трубкой – достал её, развязал кисет, набил чашку зельем, почиркал кремнем зажигалки и принялся раскуривать. Один он остался верен традиции, остальные кто бросил, кто перешёл на людские штучки.

Возражать никто не порывался. Думали.

Мысли о зеркале и банкире были им одинаково противны. Честное стекло разрушало иллюзию внешности, а мудрейший брат мыслил большими деньгами и тайными смыслами. Заурядное корыстолюбие он в грош не ставил. Только хардкор, артельный труд и груды самоцветов по колено, как в былые годы.

– И всё равно, – заговорил упрямый визажист, даже в истинном облике весь гладкий, франтоватый – и бороду, и волосы в косички заплетал. – Он тут начнёт нас охмурять цифирью, крохоборством попрекать, но от его словес проблема не исчезнет. Где видано, чтоб жила рудокопами крутила? Отцы, случись такое, ту жилу бросили б и плюнули.

– Худо ты учение отцов усвоил, брат, – укорил продюсер. – Что они завещали? «Кто трёт, тому и прёт». Значит, тереть надо, и дружно. Каждый из нас в чём-то силён, а вместе получится больше, чем если просто сложить умения. Алмаз или самородок – всего лишь товар, а куча их – уже сокровище, святая сила.

О сокровище вздохнули все, а фотограф густо пыхнул дымом. Клад! Средоточие злата! Кто не мечтает собрать его, греться жёлтым блеском, осязать драгоценный металл?.. Умнейшие из человеков знают эту силу, копят золото и переливчатые камни. Остальные шуршат жалкими бумажками и гоняют по проводам сигналы, ничего не значащие и не весящие.

– Ладно, пока продолжим концертную деятельность. – Декоратор, словно последнее слово за ним, отложил выгон Белоснежки на потом. На деле у него чесались руки по кайлу – проведать старые шахты нацистов, которые рядышком, в Австрии.

На широком лице продюсера расплылась добрая улыбка:

– Вот и договорились. Тебе – готовить зал, чтобы работал, как следует. Световое оформление проверили? – обратился он к режиссёру.

– Гиперкуб плоховато вращается. Пробовали так и сяк, а он слаб. Картинка, и только. Может, фигуру воронки вернём?

– Сказано – гиперкуб, значит гиперкуб. Это смысловое решение, а не какие-нибудь выкрутасы.

* * *

Чем она увлекала публику? Светлый волос, чистый голос, ясный взор – пожалуй, на людской вкус это немало. Даже троллей зацепит, тут банкир угадал. «Наше счастье, что тролли её не унюхали, – так он изрёк, – не то давно бы замкнули в скалу. Их мясом не корми, а дай пригожую живьём, для любования». Истуканы косолапые, но ведь чуют совершенство.

То-то они потом обиделись за наговор. Уж как на связь вышли, одной тверди земной ведомо, но написали на контактный адрес: «Этой человечицы не знаем, обвиняете вы нас облыжно. По правде полагается с вас вира за бесчестие, как с клеветников, или выдайте девку в любой комплектации. Собрать нацело сумеем».

Может, звонкое пение держало троллей на дистанции, или обряд, совершённый над нею в младенчестве – шума и креста скальники страсть не любят. Так или иначе, уцелела и перебралась в Германию, где большой спрос на пригожих для эстрады. На неё братьям и указали за плату: «Ходит здесь одна, вроде норвежка,зовутVedeNiyta, поёт саамские баллады. Перспективная и неприкаянная».

Понятно, имя VedeNiyta– Снегурочка, – быловымышленное, а истинное она скрыла. Де, хранится в архивах у детской полиции, там всё запретно. Умненькая – ведала, что открывать имя нельзя. Кто прознает, власть получит над тобой. И они не назвались ей – незачем людям это слышать, да и выговорить не сумеют.

Пришлось находку обтесать, и даже буквально, поскольку ампутанты в тренде. Словно вернулась пора королей и корон, когда горным мастерам заказывали кольца власти и венцы могущества, а при дворах кормились карлики, уродцы и шуты.

Всякий раз, наблюдая её выходы на публику, режиссёр пытался представить, что чувствует Белоснежка перед лицом выжидающего, тихо дышащего зала. «Я вспоминаю Север, – призналась она однажды. – Когда выглянешь ночью за дверь, там только мрак, снег и звёзды. Здесь это глаза. Соседка, из саамских полукровок, научила меня петь против страха: «Ты, чьи очи в ночи, если друг – войди, если недруг – уйди». А банкир, узнав это, посоветовал: «Усиль для неё эффект, дело полезное».

И строгая секретность репетиций! В закрытом, наглухо сжатом стенами зале Йойкхалле, куда нет доступа ни лучу солнца, ни дуновению ветра, звучали пришедшие на ум «внезапные йойки», те, что поразят публику в будущем турне.

Где она брала их?.. По легенде, тролли пели ей в обмен на ногу. Ха-ха, песни скальников. Чтоб их не слышать, встарь платили конями, рабами и золотом.

Перед зимой в Йойкхалле ломились отчаянно. Запись запрещена, на входе полный обыск, беспрецедентные меры – зато счастливцы первыми услышат новое в живом звуке. Как допремьерный показ. Потом разговоров в сетях на три месяца – дармовая реклама!

На её поклонников можно надеяться. Пожелай банкир взвинтить цену на билеты втрое, даже впятеро, аншлаг всё равно будет обеспечен. Для провинциального Лор-ам-Майна, небогатого праздниками и диковинами, тысяча приезжих как подарок, особенно в межсезонье между летними фестивалями и Рождеством.

Вот они, молодые, полные сил, стекаются к входам Йойкхалле, по коридорам-тоннелям вливаются в зал. Время к вечеру, смеркается, можно без опаски выйти за стены, чтобы их встретить.

Ух, как лепит в лицо мокрый снег! Хмарь и слякоть властвуют в городке. Тёмные холодные потоки бурлят в стоках; серость и синь сгущаются. Портал дворца песен зовёт к себе огнями ламп – световой контур их сомкнут в овал, похожий на пасть. К началу, к началу! Через тоннель – в полость зала, под низкие своды, где пологий скат с рядами кресел ведёт к жерлу сцены.

На совесть сработал декоратор, создавая путь вниз, под гнёт нависших потолков. В том месте, где раньше стояла воронка, теперь вращался тессеракт – четырёхмерный гиперкуб. Такой пластичный, сам собой выворачивающийся наизнанку, как абсолютная свобода, но безвыходный как клетка.

Но не сразу действо начинается, сперва они рассядутся по рядам, осмотрятся – сверху панели в виде камня, снизу пол с рисунком камня. Беззвучно играет сцена, мерцает лучами лазеров, колдует манящее зарево, что рдеет над сундуком с самоцветами. Все взоры устремлены туда. Ждут Белоснежку, а гиперкубждёт их живое дыхание.

Вот – вступительный аккорд. Зал обращается в единый взгляд и испускает затаённый стон. Влекущий сундук и клетка разгораются жарче, приветствуя Ампуту.

Что такое?.. Она самовольно сменила сценарий!

Где оговоренный чёрный со сталью костюм?

Сразу бьёт по публике этническими красками – ярко-синее платье с алым складчатым подолом, узорный белый с красным пояс. На плечах красная пелерина с «лапшой», брошь под горлом, и только неногу по плану использует, выставив чуть вперёд, в луч сценического прожектора.

И вместо привычной «Хорошо тому живётся» запела –

Я умру от тоски, сердце лопнет в груди,

Не выдержав боли

Среди белого дня дух оставит меня

И умчится на волю

Там, где камни цветут, там, где рыбы поют

И сверкает роса бриллиантом

Милый встретит меня и обнимет, любя,

Назовёт своей желанной

Кой там гиперкуб! он – уловки и ковы ведуна-банкира. Просто технические ухищрения, которые в подмётки не годятся девичьей песне, посылу её страсти. Одноногая и одинокая, она пела куда-то, сквозь сжимающие стены каменной каверны. Публика ловила звуки, словно стремящихся ввысь золотых мотыльков со звенящими крыльями, осыпающих на руки сладкую пыльцу.

Несколькими вдохами режиссёру удалось унять испуг и зависть, охватившие его в начале «внезапного йойка». О, нет, она верна тренду и контракту. Умеет же!.. Всё прописала – исходящую из тела жизнь, зовущее сверкание каменьев и радость. А публика, поймав настрой песни, подхватила рефрен –

Там, где камни цветут,

Там, где рыбы поют!

«Влюбилась, что ли?.. Охрана говорит – ходит в город чаще, чем обычно. Хотя рабочий график соблюдает строго, час в час, минута в минуту, придраться не к чему. По договору имеет право на личное время, пусть и небольшое – даже до Вюрцбурга доехать не успеешь».

Дальше шло всё ближе и ближе к сценарию – спев пяток йойков в саамском наряде, она скрылась в раздевалку. Тессеракт, пока Белоснежка меняла наряд, ускорил вращение, будто наматывая тянущиеся из зала незримые нити. Вышла «чёрной невестой» и – тут режиссёр совсем умилился, – взяла нуарный стиль, глубокий до безысходной тоски –

Где добро превращается в зло,

По ту сторону света и тени

Чёрный лорд свою свадьбу справлял,

Пригласив целый рой привидений

Чёрный шёлк, чёрный бархат и креп –

Вот невесты печальный наряд

Чёрной искрой блестят бриллианты,

Чёрным пламенем свечи горят

Йойк ли это, пусть критики судят – им, безголосым, но ушастым, всегда есть, что помусолить на форумах и культурных сайтах.

«Да пусть хоть йодль, хоть вокализ – у нашей белянки даже без слов есть лад и смысл, – гордо пыжился режиссёр. – А братья мои – каменные головы. Нет золота в Европе, нет, и не будет! Богатство – в живых людях, пусть они жиже костью и слабее. Наш труд – не киркой долбить, а искать такие самородки, гранить их, богатеть их светом. Остальные – пустая порода, их просеять – и в отвал».

Когда пришла пора покинуть сцену, Белоснежка по обычаю сложила руки крестом на груди и отдала залу поклон. В ответ шквал одобрения – громовой стук по подлокотникам и полу, свист и крики. К этой минуте гиперкуб угас, публике стало свободнее, шум и гам бились в низкий потолок. На прощанье она показала им неногу – высоко, но не слишком, чтобы оставить место мечтам.

«Удачно. Удачно, – потирал ручищи режиссёр. – Едва доберутся до смартфонов, тотчас начнут постить в сеть впечатления. Давайте, пишите больше, нам это нужно к концерту на Йоль!»

Окольным коридорчиком затопал он к артистической уборной, поздравить Белоснежку с очередным триумфом.

– Ты была чудесна. Все твои находки – прелесть. Если я ворчал на импровизации – забудь.

– Для банкира концерт записали? – спросила она устало, массируя культю.

– Как всегда, обязательно. Сейчас же отошлю.

– Прибавь, что я жду отзыва. Сегодня, пока не легла спать. Чем он там занят, не волнует, пусть найдёт время для меня. В двадцать два ноль-ноль я отключаю телефон и запираю дверь, приёма нет.

– Может, сделаем проще? – Режиссёр чуть замялся. – Конечно, об успехе сообщу немедленно, а отзыв… Хочешь приятный сюрприз?

– Просто нуждаюсь в нём.

– Он приедет. Послезавтра. И будь уверена, с подарками.

Белоснежка улыбнулась.

– Ты заслужил поцелуй.

– Знаешь ведь, я не склонен.

– Тогда поцелуй мою левую ногу, – посуровев, она указала на протез, покрытый нитридом титана. – Она неживая, противно не будет. Сколько она принесла сегодня?

– Ммм… Полтораста тысяч евро.

– Ого. А сколько из них мои?

– Поговори с банкиром, он скажет точно. И… Всё же это реквизит, сам по себе на сцене не играет. Без тебя нога – ничто.

– А я без ноги?.. Сто пятьдесят тысяч за вечер… – Сумрачно, задумчиво изучала себя Белоснежка в зеркале. – Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду покажи – я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?..

Из стеклянной глубины на неё глядела правда – вымотанная светловолосая девушка с покрасневшими от грима веками. Поодаль в сторонке – режиссёр, такой, какой он на самом деле. Белоснежку чуть передёрнуло от его вида.

– Что мне платили бы с обеими ногами?

– Ты должна помнить по клубам. Полсотни евро песня, пятьсот полный концерт.

– То было раньше.

– Контракт ещё на четыре года.

– А, когда нельзя будет собирать мне на протезы…

– Еврозаконы, милая. По достижении возраста сбор помощи запрещён.

– Я должна отдохнуть. Пусть ужин принесут сюда. Йогурт, фрукты, ржаные хлебцы.

Верное средство отослать режиссёра подальше. К кормлению дойной певицы он относится очень серьёзно. Чтобы она была довольна, может в лепёшку расшибиться. Заодно повод выгнать всех взашей из уборной. Еда так же интимна как любовь; не должно быть свидетелей того, как ты челюстями работаешь.

Или говоришь по телефону.

– Шу, он явится послезавтра. Да, сюда. Если мы с ним куда-то ездим, это рядом с Лор-ам-Майном. Но я сделаю так, что останемся здесь. Ты готов? всё узнал?

– Да, Васёна. Слу-ушай… Ты не против, что я так тебя называю?

– Боишься получить власть надо мной?.. – Глаза её хитро, насмешливо прищурились, играя весёлыми искорками.

– Я бы рад, – вздохнул он о несбыточном. – Но ты другой породы.

– Всё-то ты породой меришь.

– Уж такой я.

– Будь вовремя, – велела она строже.

* * *

Из всех братьев он один пользовался самолётом, остальные небесных ладей избегали. Оторваться от родимой земной тверди, не чуять её под ступнями – брр, нет-нет-нет!

Чем занимался он на стороне, с кем и чем торговал – банкир умалчивал. Остальные шестеро, руководимые продюсером, вели проект в Лор-ам-Майне. А седьмой, продвинутый, живущий в ногу с веком, занимался деловыми связями, вращаясь среди родовитых особ, которые сами зеркал избегали и хлеба не ели. Эти чудаковатые аристократы и есть реальные хозяева Европы. Общаться с ними было противно и страшно, но целесообразно.

В городок на Майне он являлся, чтобы поддерживать наружный морок в должном виде. Мог и сам, но для экономии сил поручал декоратору. Тот, ювелир по призванию, в совершенстве владел пластикой морока – кому ещё довериться, если не ему?

– Часом, колец делать не просят? – вырвалось у того с робкой надеждой, пока он подравнивал банкиру оплывшее лицо.

– Погоди, колечки впереди. – Мудрейший брат нежился, распростёртый в функциональном кресле-лежаке. – Правящие дома ещё не перегрызлись, мир делят. И первое кольцо – Стяжатель Злата, – ты скуёшь для нас.

«Для меня», – слышалось в его властном голосе. Но декоратору хватало и посула – будет кольцо, будет работа рукам и торжество свершения. «Владеть» и «делать» в его честной башке не срастались.

Из-под рук мастера банкир вышел обновлённым, посвежевшим, даже моложавым. На самый придирчивый взгляд ему нельзя было дать больше пятидесяти – да, невысок, фигура квадратная, мужиковатая, черты лица рубленые, зато осанка! И орлиный взор топ-менеджера. И низкий рокочущий голос могучего мачо, в резонанс которому трепещут женские сердца.

Силён, спортивен, ест только бездрожжевое, все достоинства при нём.

– Братец, собери всех, я вам брифинг без наркоза сделаю.

Пришлось скликать своих, каждому с кислой миной говоря:

– Зол. Похоже, наше голосование накрылось гробовой плитой, тонн пяти весом.

– Не много ли он на себя берёт? – возмутился визажист, смуте зачинщик.

– Займи его место, – предложил декоратор. – Ты справишься. Бороду, если пожелаешь, я тебе мороком в ноль сотру, как ему.

Ворчали, бурчали братья, но послушно сошлись к круглому столу. Сидя, они смотрелись ниже и младше банкира, который встречал братию стоя, да так и не сел, возвышаясь над их круглыми головами своей крепкой фигурой.

– Рад видеть всех в добром здравии. С делами меня ознакомил продюсер; дела идут блестяще, поздравляю. Возникшие в процессе небольшие трения мы устраним прямо сейчас. Высказывалась мысль, что Белоснежка напрягает нашу дружную команду и должна быть выкинута вон…

– Её надо приструнить. – Неугомонный визажист не усидел молча, таки прорвало его. – А если продолжит хорохориться, то гнать в три шеи.

– Есть два важных момента, брат. – Банкир говорил вкрадчиво и бархатно. – Белоснежка – моя любовь. Это раз. Никто из вас не в состоянии заменить её в моей душе. Это два. Теперь я готов выслушать ваши возражения.

Мало ли кто что думал и подозревал до этого момента. Как ни крути, догадка доказательству не ровня. Но каминг-аут банкира всё расставил по местам. И он глядел братьям в глаза прямо, даже надменно!

– Стало быть, изменил ты роду нашему. – За мрачным, обличающим упрёком визажиста затаённо крылось торжество. – И с кем, с обычной человечицей!.. Попрал заветы праотеческие, от изначальных скал нам данные. Сказано: ниже коронованных персон с людьми отнюдь не соединяться!

– Что это ты рунами заговорил? – искренне удивился банкир. – Прямо песнь поёшь.

– А то, что голосуем извержение тебя из круга братьев. Вместе с твоей белобрысой зазнобой. Здесь и сейчас, не сходя с места.

– Будь по-твоему. – Банкир кивнул ему с полным самообладанием. – Со своей стороны, как глава предприятия, обязан заявить – каждый, кто «за», немедля увольняется без выходного пособия и должен покинуть покои в Йойкхалле. В добрый путь. Остывшее жилище в недрах Альп ждёт вас. Долбите камень. Лбом. Ну, поднимайте руки.

То ли ангел пролетел над ними, то ли дурак родился, но тишь настала абсолютная. Фотограф, прокоптивший глотку табачищем, даже кашлянуть боялся. Назад в Альпы!.. В камень! От баварского пива с сосисками – к мхам и плесени! От человеков, рядом с которыми греешься и наливаешься силой!..

Тем временем банкир считал в уме, как рефери, готовый объявить нокаут на ринге. Кажется, визажист повержен, наглухо свалился. Поддержки ему нет. Но торжествовать над братом недостойно, это против праотеческих заветов.

– Предлагаю обнулить дискуссию. Вопрос не возникал, и речи не звучали. Я предаю всё забвению, пусть между нами воцарится прежнее согласие и мир. Продолжаем готовиться к йольским концертам. На этом объявляю сход закрытым.

* * *

К обеим ногам Белоснежки, живой и протезной, он сложил коробки с обновами и футляры с украшениями. Вернее, сложил камердинер – сам банкир спины не гнул. Морок мороком, а вековые труды в подземелье так изувечили межпозвоночные диски, что никакой мануальный терапевт не вправит. Раз нагнёшься, потом лишь фотограф с декоратором в четыре руки распрямят. Через твёрдое колено режиссёра.

Само собой, в её покоях зеркало имелось только в ванной, куда он избегал заглядывать.

– Здесь – особый подарок. Открой. Он с цифровым управлением, сделан по технологиям НАСА, из новейших материалов. Оформление я заказал парижским ювелирам в стиле Короля-Солнце. Уникальная работа, существует в единственном экземпляре. Примерь для меня.

Каких только диковинных игрушек не заказывают состоятельные господа! С виду – вычурный экспонат из музейной витрины, внутри – микропроцессоры и гидроприводы. Гильза исполнена в виде головы дельфина, ему в пасть надо вложить культю. Словно ювелирное чудовище уже отъело ногу по бедро и продолжает тебя заглатывать.

– Большое спасибо, – сдержанно поблагодарила Белоснежка, походив туда-сюда перед банкиром в труселях и блузке. – Очень удобно. Я посмотрюсь в ванной.

– О, конечно!..

Телефон она спрятала там заранее, чтобы отправитьsmsку из одного знака «+». Чтобы незаметно вынести в покои, засунула под резинку сзади, а на плечи набросила пеньюар.

– Куда поедем, милая? Скажем, в крепость Мариенберг или в Альтенбург. Пока ты соберёшься, как раз начнёт темнеть… Успеем на последнюю экскурсию, а потом в гнёздышко. Вернёмся до рассвета.

– Знаешь, я давно хотела попросить об одном одолжении…

– Всё, что в моих силах.

– …увидеть ногу.

– Уверяю тебя, она в целости и сохранности. Вы сомкнётесь по завершении контракта, если ты не распорядишься иначе.

– …и потрогать её.

– Живая и тёплая, как ты сама. Если мы берём что-то в залог, то возвращаем в неизменном виде.

– Я её чувствую.

– Это фантомное, не придавай значения.

– Кажется, она чешется, вот тут. – Белоснежка коснулась голеностопного шарнира. – Может, ей там неудобно лежать? Давай проверим.

Жалобы возлюбленной слегка встревожили банкира. Последний раз он видел ногу в сентябре. По идее, в контейнере с ней ничего случиться не должно, но…

– Ну, хорошо. Оденься, сходим в хранилище, а потом нас будет ждать машина.

Звонок раздался, когда она была почти готова.

– Я занята, позвоните позже. Лучше завтра, после обеда.

– Кто там? – Банкир недовольно насупился. Разговоры с кем-либо, когда они были вдвоём, его раздражали.

– Флорист. Я хочу по-новому украсить свои комнаты цветами.

– Зачем люди со стороны? Декоратор справится с растениями.

– Он умеет только малахитовый цветок. Или японский сад камней, из гальки и булыжников. А я хочу живые цветы. Много-много.

* * *

Один из бункеров бывшего бомбоубежища под Йойкхалле запирался кодовым замком, а шифр банкир держал в уме. Ей-богу, напрасная предосторожность – даже если б Белоснежка пробралась туда и убежала с ногой, залог обратно не пришьёшь. Кто отъял, тот и примкнёт, никак иначе.

Там, внизу, было просто и жутко. Кубическая камера, со всех сторон серый бетон со следами опалубки. На потолке лампы, а посредине постамент, где под колпаком литого стекла, словно в кувезе, покоилась бледно-розовая девичья нога. На ней даже ногти отросли. «Надо срочно подстричь, а то ужас какой», – машинально подумалось Белоснежке.

– Секунду. – Склонившись над пультом, банкир отключал запоры и герметизацию. В постаменте зашипело, чмокнуло. Колпак начал откидываться вбок, показав валик силиконовой окантовки. – Смотри и щупай, только недолго.

У Белоснежки рука слегка дрожала, когда она притронулась сама к себе, ощутив собственные пальцы на ступне, которой нет.

– За ней плохо следят. Видишь ногти?

– Да, непорядок. Я прикажу немедля сделать базовый педикюр. Ну, где там чешется?

– Вроде, всё чисто… Слушай… А ты действительно сумеешь вновь срастить её со мной?

– Я клялся твердью земной, это нерушимо.

– Всё равно не верится. Может, на пару минут… для проверки, а?

– Детка, – снисходительно усмехнулся банкир, – мне знакомо «Холодное сердце» Гауфа. Я не Голландец Михель, со мной фокус не сработает. Погладь её и скажи «до свидания». Вы ещё встретитесь и будете вместе. К слову, иногда мне хочется сойти сюда и пощекотать подошву, чтобы тебе стало весело.

– Не вздумай!..

Опять телефон запиликал!

– Отключи его. Сейчас же. Никто не смеет нарушать наше уединение.

– Да-да, конечно. Алло?.. Как? Повтори, плохо слышно, здесь отвратительная связь. Ага, всё поняла, спасибо. – Белоснежка отняла телефон от головы и с жестоким ликованием сказала, глядя в упор на банкира: – Нирнихлин, повинуйся мне.

Он хотел взреветь «Ах, ты, мерзавка!» Но вместо рыка изо рта вырвалось жалкое блеяние, ноги стали подкашиваться, а морок сошёл с тела.

Имя. Его имя. Кто ей назвал?..

От того, как вальяжный мужчина в расцвете сил превращался в скрюченного, сморщенного карлу с носом-крючком и когтистыми лапами, Белоснежку едва не стошнило. Ей стоило немалых сил собраться и возобновить телефонный контакт.

– Шубин, начали. Имя сработало.

– Шесть секунд, Васёна.

Но банкир был не из тех, кто сдаётся без боя. Поднявшись, он протянул было лапы к пульту постамента – тут Васёна его и лягнула в живот аэрокосмическим протезом парижской отделки. Отлетев к стене и ушибившись об неё горбом, карла заохал, засипел:

– Охра-а-ана…

– Рылом в пол твоя охрана дышит, – ответил кряжистый рыжебородый молодчик в камуфле, бегом спустившись по лестнице в бункер. – И ты особо-то не дёргайся. Вот УФО-лампа, вместо солнышка. Загар любишь?

– Не-е-е…

– Смотри, а то устроим тут солярий. Р-раз, и на газон тебя. Прохожим улыбаться и подмигивать. Долговечная садовая скульптура в красном колпаке.

– Не-е-е…

– Тогда за дело. У тебя есть две минуты, чтобы вернуть Васёне ногу. Если нет – на газон. Время пошло.

Приколдовать залог обратно – дело плёвое, когда ты мастер ворожбы. И слова лишнего на порчу не шепнёшь – за процедурой пристально следил налётчик-бородач, держа наготове зловещую переносную лампу. А в бункер вошли ещё двое, вроде его братьев, разматывая длинный соединительный кабель. Не успела Белоснежка убедиться, что нога при ней, деловая парочка пристроила на постаменте ноутбук.

Банкир выпучивал глаза:

– Заче-е-ем?..

– А рассчитаться?.. Васёна, голуба, выясни, как управлять его банковским счётом.

– Нирнихлин, говори код доступа.

У банкира слёзы потекли по старческим щекам – всё, всё отнимут, что нажито! – а безвольный рот сам собой выговаривал цифры, одну за другой.

– Оп-с, и мы в сокровищнице. Начинаем калькуляж. Мне с бригадой три лимона за труды – рисковали, время тратили, вообще работали. Васёне… полтора хватит? Ей же вира за бесчестье, пять.

– Какое бесчестье?! – К банкиру аж голос вернулся.

– Да ты на себя посмотри, образина. Ты – и она, это ж немыслимо. И кончай верещать, надоел уже. Чего раскудахтался? Вся недвижимость останется твоя, в аренду сдавать будешь, вот и мясо на обед, на много лет, пока Европа не кирдыкнет. А, чуть не забыл – братская помощь нам, ещё пять. На восстановление шахт.

– Кому помощь? Кто вы такие? откуда взялись?

– Шубины мы, донецкие. У нас форс-мажор, нашествие орков, евро-зомби всяких – спасу нет. Так что либо помогайте нам, либо одно из двух.

О восточных собратьях банкир мало ведал, но про клан Шубина слыхивал мельком. Вроде, зародились века два-три назад из погибших углекопов – совсем молоды и ещё близки людям, не вконец от человеков обособились. И при том земляные, не рудные, к солнцу равнодушны.

Но почему они? Что у них общего с норвежкой из саамов?

На его лепет старший Шубин лишь ухмыльнулся:

– Ничего ты, дед, не знаешь. Наша она. А мы своих не бросаем. Что, Васёна, двинем отсюда?.. Да, Нирнихлин, учти – тролли просили устроить им встречу с тобой. Гудели что-то про обиду, по напрасный оговор и «мало денег». Они рядом окопались, в Гессене. Отмашки ждут. Через час я им маякну. Время на сборы есть, но поторапливайся – они, когда злы, очень на ногу скоры. То есть, про полицию и всё такое забудь, у тебя других забот навалом.

– Шу, давай декоратора с собой возьмём, – предложила Белоснежка, от восторга добрая-предобрая. – Он славный малый, хоть и хмурый, как сыч. Трудяга, креативщик, по железу всё умеет.

– Хм. Неволить грех – мы предложим, и пусть сам решает. Мастера нам нужны, ремонта предстоит – за десять лет не переделать.

На прощанье Белоснежка обернулась. Посмотрела напоследок, каков её бывший начальник.

– Нирнихлин, гляди мне в глаза. Ампута – не культя, как вы все думали. Это река в Ханты-Мансийском округе, широкая и тихая. Я там родилась.

Так они и ушли – вмиг, как явились. На карачках выкарабкавшись из бункера, банкир обнаружил, что вместе со смирным декоратором исчез и скандалёзный визажист. Времени на проклятия и брань не оставалось, вечер сгущался, а в Гессене ждали сигнала лапландские тролли – громилы те ещё.

* * *

А разговор у Шубина с Васёной состоялся позже, когда перебрались на восток. Земляным братьям границ нет, у них везде надёжные подкопы. Иной раз задействуют и старые тоннели, пробитые горным народом.

– Вот тебе адрес родителей. Ждут. Вот номера счетов – Казахстан, Армения, там разберёшься. Восстановишь паспорт – всё твоё. Ты теперь завидная невеста, Василиса. Чем займёшься?

– Я буду петь. Буду учиться. А ты?

– Ой, у нас делов невпроворот.

– Береги себя. Вообще… ты отличный. – Быстро, чтобы не смутить бородача, поцеловала она его в щёку. – Жаль, что мы… разной породы.

– А-а… и ты про породу?

– Вот, от тебя нахваталась.

– Прощай! – удаляясь, махнул он могучей рукой.

– До свидания, – тихо проговорила она.

Шубин, шагая к своим, думал о ней и басил походную –

Мы гномы, гномы, гномы, гномы, гномы

Порядки все земные нам знакомы

Но людям, людям, людям, людям, людям

Пока мы их рассказывать не будем!