Позывной "Камчатка"

Вступление

Начало этой истории загадочно, конца же у неё нет.

В течение почти трёх столетий она обросла странными легендами, созданными при не менее странных обстоятельствах.

4 июня 1741 года из Петропавловской гавани вышла в дальнее плавание Вторая Камчатская экспедиция в составе двух кораблей «Св. Петр» и «Св. Павел». Первым кораблём командовал руководитель экспедиции Витус Беринг, вторым – капитан Алексей Чириков. Оба мореплавателя должны были совместно предпринять поиски «Земли Гамы», якобы лежащей к юго-востоку от Камчатки, а затем направиться на северо-восток для открытия северо-западных берегов Нового Света. Предстояло плавание к той части Северной Америки, которая была «белым пятном» на картах XVII и первой трети XVIII века. Это было белое поле, равное всей Европе, и в него вписывалась почти вся западная половина Северо-Американского материка. Кораблям надлежало выйти к неведомым берегам в пятидесятых широтах.

«Землю Гамы» экспедиция, разумеется, не нашла, и 12 июня 1741 года экспедиция направилась на северо-восток, к Америке.

20 июня в густом тумане и при очень крепком ветре корабли разлучились.

Им больше не суждено было встретиться, поскольку события вдруг приняли совершенно неожиданный оборот.

А между тем, уже в наше время…

***

Из отрывочных записей отдельных разрозненных страниц вахтенного журнала, найденных на метеостанции «Камчатка»:

«…Второй месяц никого нет. Ни почты, ни вертолёта, ни связи с Большой землёй. Четверо наших коллег пропали без вести в разразившейся над мысом катастрофе. Их нет и поныне. Снег уже сошёл. Мы с женой остались одни, будто отрезанные от всего мира. Продукты на исходе. Вчера слышали вдалеке гул винтов, но о нас словно забыли. По ночам вблизи жилого барака слышатся жуткие рычания медведя. Зверь чует человеческое мясо. Несколько дней назад Степан Важин и Алексей, пропавший затем без вести, видели на побережье высадку Второй Камчатской экспедиции, датируемой 1741 годом под руководством Беринга и Чирикова. Это не было галлюцинацией. Весь отчёт записан на магнитофонную плёнку. Кассету оставляем в магнитофоне. После катастрофы начинается разложение трупов и есть угроза заражения. Завтра попробуем выйти пешим ходом к поселениям камчадалов, ближайшее из которых находится от нас на расстоянии 108 километров…» (запись обрывается).

Из следующего листа вахтенного журнала:

«…О боже! Над нами навис какой-то гигантский объект в виде геометрического куба громадных размеров! Он закрывает собой половину неба. Тень, отбрасываемая им, покрыла всю прилегающую территорию. Что это, мы не знаем. Космический корабль?..» (запись обрывается)

Из обрывков страниц, разбросанных внутри станции:

«…Помоги нам, Господи! Вернулись Степан с Алексеем. Но какие! В их глазах, похожих на вертикальные кошачьи зрачки, мы с Соней заметили… извивающихся и копошащихся ЧЕРВЕЙ». (запись обрывается)

Из последней радиопередачи, автоматически записанной на плёнку, но так и не отправленной по каким-то причинам в эфир:

«Я – Камчатка! Я – Камчатка! Кто-нибудь слышит нас? Тигиль, Палана, вы слышите нас? Петропавловск? Говорит метеостанция «Камчатка»! Ответьте! Люди, помогите нам! Есть кто в эфире? Нас осталось двое. Я и моя жена Соня. На станцию проникло что-то ПОСТОРОННЕЕ. Зоотехник Степан Важин погиб. До этого пропали без вести начальник станции Розанов и проводник-шаман Игнат. Позже бесследно исчез Алексей. Степана с Алексеем поглотил в себя громадный куб, висящий над нами в небе. Кто попадает в его тень, подвергается какому-то чужеродному проникновению в организм. У Степана Важина и Лёши глаза полны копошащихся червей. Они уже не люди. Они превратились в какие-то неопознанные создания. Мы не знаем, что ЭТО… Боимся выйти наружу, попав в тень, но она уже повсюду! Если мы попадём под воздействие тени, то и у нас заведутся черви в глазах.

ПО-МО-ГИ-ТЕ!...ПРО-СИМ ПО-МО-ЩИ!.. (помехи, срежет, неясный шум упавшего предмета). Запись обрывается.

Глава 1

1976 год. Полуостров Камчатка.

Побережье Берингова моря.

Мыс Сивучий.

06 часов 02 минуты по местному часовому поясу.

Софья проснулась утром как всегда первой, хотя кормить собак сегодня была очередь Степана, зоотехника исследовательской группы. Муж Николай лежал рядом под двумя одеялами и сладко посапывал. Не хотелось будить после вчерашнего напряжённого дня, поэтому она осторожно чмокнула его в небритую щёку, соскользнула с топчана и неслышно, сунув ноги в валенки, выскользнула в коридор.

Было раннее, вьюжное снежное утро, и вся станция ещё спала.

Пройдя коридором в расположение рубки связи, девушка мельком бросила взгляд в заледеневшее окно. Снаружи по-прежнему бушевала метель, навалившаяся на них буквально ниоткуда, не утихающая четвёртый день, что даже опытный коряк-оленевод со смешным русским именем Игнат был немного в замешательстве. Такого снежного шквала, разбавленного ледяными колючими испарениями Берингова моря, он не помнил даже в своих шаманских поверьях. За окном гудело, завывало, наваливалось глыбами, свистело и стонало. Софья поёжилась и плотнее закуталась в тёплую малицу. Включив конфорку под общим большим чайником, мелькнула мысль, что остался предпоследний баллон с газом: необходимо срочно менять и пополнить запасы, в том числе и продовольствия. Этим вопросом, как, впрочем, и другим хозяйством у них на станции должен был заниматься зоотехник Степан Важин, хмурый и несговорчивый сорокалетний тип, которого все на станции недолюбливали. И было отчего. Он постоянно был чем-то недоволен, замкнут в себе и редко с кем общался, если только не возникала острая необходимость. Софья, или как все её называли, просто Соня, вспомнила, что зоотехник так и не удосужился вчера подключить баллон: газ едва горел. Оставив чайник закипать, она сверилась с показаниями датчиков, склонилась над стационарным передатчиком и проверила верньер шкалы настройки. В динамике послышался свист, затем далёкий, прерываемый вихрями голос:

— Вызываю «Камчатку»! Вызываю «Камчатку»!

— Слушает «Камчатка»! — схватила она микрофон. — Вас плохо слышно, перебивает помехами!

— «Камчатка», ответьте! Вас не слышно. К вам идёт грозовой буран небывалой силы. Кто слышит меня? Я — Палана. Я — Палана. Мыс Сивучий, ответьте! Штормовое предупреждение! Кто слы…

Голос оборвался. Завывания и помехи забивали барабанные перепонки. Соня принялась кричать в микрофон, уже не заботясь, что кто-то проснётся. Теперь это было даже необходимо.

— Слышу вас, Палана! Буран у нас четвёртые сутки! О каком предупреждении идёт речь, если он уже давно! Вы там что, проспали начало? Вас не было на связи четыре дня! Ответьте! Слышите меня?

Только теперь она осознала, что кричит в совершенно пустой, без каких-либо звуков, микрофон. Свистопляска помех исчезла настолько внезапно, что, казалось, была обрезана ножницами. Обрушившаяся, и оттого звенящая тишина заставила её замереть на месте. Лишь завывания бури за окном, да свистящий на плите чайник. Даже лая собак не слышно.

Соня уставилась на панель передатчика. Шкала вращалась сама собой, верньер настройки, казалось, взбесился от стремительно нарастающего бурана.

— Палана! — снова прокричала она. — Ответьте! Нас заваливает бураном!

Поняв бесполезность попыток связаться с внешним миром, она бессильно опустилась на стул. Все четыре дня, считая сегодняшний, уже наступивший, их радиостанция молчала, выйдя последний раз на связь как раз накануне разразившейся катастрофы. Именно катастрофы, иначе эту природную атаку на их зоологическую станцию назвать было нельзя. Соня помнила, как четыре дня назад её муж Николай — инженер и водитель по совместительству — предложил начальнику станции Розанову, чтобы тот отпустил их на вездеходе вдвоём с Алексеем к поселению коряков, запастись всем необходимым, включая и баллоны с газом. Вертолёт с почтой и продуктами должен был прилететь только через полтора месяца, и команда станции могла остаться без газа. …Тут-то и началось самое непонятное.

Сначала замолчал передатчик. Это было под вечер. В радиорубке дежурил как раз самый молодой их сотрудник. Алексею Стебелькову шёл 25-й год. Молодой рубаха-парень, весельчак и балагур, никогда не сидящий на месте был душой всей экспедиции, как они сами себя величали с подачи профессора Розанова. В отличие от хмурого Степана, Лёша-стебелёк, как его любовно называли, влезал во все дела станции, был всегда под рукой, постоянно пытался кому-то помочь, что-то поднести, что-то подать, куда-то влезть, отчего и попадал зачастую в неприятные и комичные ситуации.

— Степан! — кричал он вслед хмурому зоотехнику. — Знаешь, отчего тебя бабы сторонятся?

Важин только отмахивался, молча отправляясь по только ему известным делам, бросив затаённый злобы взгляд в сторону неунывающего весельчака.

— Оттого, что тебя и медведь испугается, увидев твою хмурую рожу, встреть ты его на рыбалке.

— Стебелёк! — осаждал его Пётр Фёдорович. — Прекрати! Степан старше тебя на пятнадцать лет.

— Когда-нибудь и в морду даст, пересчитав зубы, — добавлял Игнат, щурясь и покуривая трубку.

Оба, и Розанов и потомственный шаман были одного возраста, дружили с детских лет и понимали друг друга без слов. Петру Фёдоровичу было за пятьдесят, Игнат на полгода младше. Первый был профессором зоологии, ихтиологом и начальником станции, второй был проводником по камчатским вулканическим кальдерам, котловинам и долинам гейзеров.

Таким образом, на момент обрушившегося ниоткуда бурана, завалившего станцию едва не до крыш, их в коллективе было шестеро. Соня была единственной представительницей женского пола. Сейчас она сидела, недоуменно уставившись на умолкнувший внезапно передатчик и слушала за окном завывания ветра. О поездке на вездеходе теперь не могло быть и речи. Ребята просто не успели бы добраться до поселения рыбаков-поморов. Розанов уже было отпустил её мужа Николая с Лёшей-стебельком, но эта чёртова катастрофа свела на нет все их планы.

В рубку заглянул заспанный и как всегда хмурый Степан.

— Чай вскипел? — не здороваясь, осведомился он, совершенно не стесняясь Соню, что стоит в одних подштанниках. Важин мог позволить себе ходить по станции и в трусах, если бы дело происходило летом. Сейчас был февраль. Даже Пётр Фёдорович не мог ему объявить в приказном порядке, соблюдать приличия хотя бы ради девушки. Впрочем, Соня давно уже к этому привыкла. Она была, пожалуй, едва ли ни единственной из женщин, кто мог ужиться в таком разноплановом мужском коллективе.

— Что? — не поняла она, ещё не совсем отойдя от потрясения.

— Чай, спрашиваю, закипел? — Важин отмахнулся и сам прошёл к плите.

Радиорубка представляла собой сразу и столовую, и место отдыха, и комнату связи — три в одном. Станция находилась на берегу мыса Сивучий: этакий замкнутый в себе и давно забытый собственный мирок, до которого, казалось, на Большой земле уже никому давно не было дела. Работала — и ладно. Вахты или экспедиции сменяли друг друга каждые два года, наблюдая за течениями Берингова моря, лежбищами тюленей, базарами птиц, косяками проходящих на нерест рыб и прочей флоры и фауны камчатского полуострова. В этой вахте, где находилась Соня, они были уже полтора года.

Сама зоологическая станция делилась на три «ветхие избушки», как в кавычках называли её обитатели. Бревенчатый барак с комнатами спальнями, общая рубка, она же и столовая с комнатой отдыха, просторная с двумя длинными столами, плитой, скамьями и отдельной перегородкой для аппаратуры. Гараж для вездехода, сарай, обветшалая водокачка, трансформаторная подстанция и утеплённые будки для восьми собак. Они предназначались для упряжки в холодные месяцы зимы. На Важине лежала ответственность вовремя их кормить, чего он зачастую забывал делать.

Вот и сейчас, очнувшись от потрясения и бросив прощальный взгляд на внезапно замолчавший передатчик, девушка в первую очередь вспомнила о собаках:

— Прежде чем чай пить, вы бы к собакам заглянули. Буран не на шутку разыгрался, а они не кормлены.

Зоотехник недовольно поморщился, накидывая на плечи подтяжки:

— Надо будет, покормлю. Не умрут. Буря утихнет, тогда и выйду.

— Степан, как вам не совестно, вы же зоотехник! Должны любить животных.

— А я и люблю. По-своему.

У девушки навернулись слёзы. Она молчала и переваривала внутри принятую по приёмнику информацию. Разорваться между собаками или будить Розанова? Готовить завтрак или броситься назад в комнату, рассказать мужу о вызове со станции Палана?

Видя её растерянность, зоотехник смягчился:

— Ладно, сейчас пойду, покормлю. Что там с бураном? Воет, не переставая?

— Да. Только что на связь выходила Палана, — немного успокоившись, Соня принялась накрывать на стол. Вместо чайника поставила на плиту большой чан, в котором готовилась еда сразу на весь коллектив.

— Палана? — переспросил Важин, отпивая из кружки. — Странно. Четыре дня молчали, и только сейчас отозвались.

— Связь оборвалась, — пояснила Соня. — Единственное, что успела услышать, это их штормовое предупреждение. Как считаете, отчего так поздно предупредили?

— Проснулись! — хохотнул он. — Палана на противоположном от нас берегу, уже не на Беринговом море, а на Охотском, в заливе Шелихова. Вот и проморгали шторм. У них там, видимо, тихо. Не то, что у нас.

— А почему тогда молчал Петропавловск? Он же на нашем берегу, да и стационарные передатчики там гораздо мощнее.

— А это ты у своего мужа спроси. Или Стебелёк расскажет. Сейчас все проснутся, Розанов и объяснит. Я ухожу к собакам. Если проберусь, конечно, сквозь завалы снега. Весь двор по самые крыши замело. Где их корм?

Соня бросилась в кладовку возле коридора.

— Иди, буди остальных, — остановил он её. — Я уж сам как-нибудь, ладно?

Он вышел, на ходу одеваясь и кутаясь в малицу. Открытая им дверь впустила внутрь барака клубы пара, снежных вихрей и колючих игл. Ругаясь и кашляя, Степан исчез за дверями. Передатчик по-прежнему молчал. Соня осталась одна.

Впрочем, ненадолго.

***

Следом за Степаном в столовую ввалился запыхавшийся, казалось, Лёша-стебелёк. Он всегда выглядел запыхавшимся, даже если только что проснулся.

— Любовь моя! — заорал он. — Свет очей моих сонливых и опухших! Дай расцелую, пока Колька не проснулся! — Но увидев Сонину растерянность, тормознул, едва не врезавшись в неё. — Ты чего такая?

На Стебелька никто не обижался: все знали, какую платоническую страсть он питает к девушке, называя её в шутку своей любовью. У Лёши в Охотске обитала его подруга, писавшая ему сюда на Камчатку сердечные письма, полные радужных мечтаний, что после вахты он вернётся к ней, увезя с собой в загадочные страны. Так мечтал и сам Лёша, рубаха-парень, любимец всей команды станции.

— Что, опять этот хмурый тип тебе что-то наплёл?

— Да нет… — задумчиво покосилась она на дверь. — Пошёл кормить собак.

— Да ну? Вот-те нате, болт в томате! Завтра на этом месте расцветут хризантемы вместо снега. Степан самолично удосужился вспомнить о бедных животных?

— Я его упросила.

— Тогда понятно. А чего грустишь?

— Задумалась.

— Тебе ли думать, девочка моя! Вот я, бывало, задумаюсь о схемах бытия, когда чищу тебе картошку, и знаешь, какие мысли лезут в голову?

…Договорить он не успел. Жилой барак тряхнуло так, что зазвенела посуда. Огромный пласт снега, нанесённый за четыре дня на крышу, с мощным грохотом сполз вниз, погребая под собой всё, что находилось во дворе. Казалось, с гор сошла целая лавина. За окном сразу потемнело, его полностью завалило белыми глыбами. Свет несколько раз бликнул, моргнул, но остался гореть. Соня его включила, когда только входила в рубку. Лёша охнул и на всякий случай прикрыл собой девушку, машинально бросив взгляд на настенные часы. Было ровно 06:22. С момента пробуждения Сони прошло всего двадцать минут.

— Ну вот… — протянул он. — Сейчас Степана придётся откапывать.

В столовую поспешно заглянул Игнат, на ходу натягивая малицу. Потомственный шаман не расставался с трубкой даже во сне. Пыхнув дымом, вопросительно взглянул на Стебелька. Тот философски изрёк, оттопырив указательный палец:

— Да будет нам достойная могила! Найдут потомки наши кости. Да не угаснет память в их крови.

— Дурак, — оттолкнула его Соня. — Коля проснулся? — бросилась она к коряку.

— Идёт за мной. Сердится, что ты его не разбудила. Что? Снег с крыши свалился?

— Ага, — прокомментировал Стебелёк. — И заметь, дорогой мой шаман, что нашу доблестную станцию я защищал всей грудью!

Забежал озабоченный Николай. За ним профессор Розанов. Теперь все были в сборе.

Соня коротко передала им сообщение из Паланы. Игнат уже был на улице, хлопнув за собой дверью. Степан не Степан, а проверить необходимо.

Спустя пару минут оба, все облепленные снегом ввалились в коридор, шумно отдуваясь на ходу. Важин чудом избежал участи быть погребённым. Собаки тоже не пострадали.

— А вот водокачку накрыло, — заметил коряк, оббивая валенки. — И гараж придётся откапывать.

— Как ты, Степан? — спросил Пётр Фёдорович.

— Нормально, — буркнул тот, нехотя присаживаясь к столу. — Собаки накормлены. Что дальше по плану?

— Прежде всего, займём свои желудки делом, — щёлкнул пальцами Стебелёк. — Загрузимся от пуза, затем оставим Соню на хозяйстве и пойдём откапывать двор. Я прав, Пётр Фёдорович?

Начальник станции озабоченно склонился возле передатчика, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь рабочую волну. Всё было напрасно. Сколько он не крутил шкалу настройки, рация молчала.